— Многие помещики мстят крестьянам, шомполуют их.
— Такой помещик вместе с семьёй подлежит смерти. Никакой пощады извергам. Далее, не забывайте о конфискации денежных средств, не говоря уже об оружии. Оружие, други, теперь нам уж никто не подарит, будем добывать у врага в бою.
— Хорошо, — сказал Веретельников. — А когда будем возвращаться?
— Я думаю, что каждый решает, когда ему удобнее. И безопаснее.
— Мы вот со Степаном решили сейчас же двинуться к фронту, — сказал Сава, — и чрез него пройти к Гуляйполю. У меня за детей душа болит.
— Я тоже с вами, — подал голос Каретников.
— Ну вот, трое определились, — сказал Нестор. — А ты как, Борис?
— Я хочу с тобой, Нестор, — ответил Веретельников.
— Хорошо. Но я прежде хочу найти нашу коммуну, а потом попробовать проскочить в Москву. Давайте назначим крайний срок возвращения для всех. Сегодня 30-е апреля. Я думаю, двух месяцев всем хватит.
— Хватит с лихвой.
— Таким образом, возвращаемся все в Гуляйполе в конце июня, крайний срок начало июля. Как раз начнётся уборка, крестьяне будут в поле, легко можно будет договариваться. А после уборки и вербовать в отряд.
— Нестор Иванович, давай решим и вопрос со Шнайдером, — сказал Веретельников.
— Так ты его так и не увидел?
— Нет. Прячется сволочь.
— Выходит, зря плакала пуля по нём в твоём нагане, — усмехнулся Махно.
— Я серьёзно. Вы же помните, как он клялся в своей любви к памяти Семенюты?
— А чего тут решать, — сказал Лютый. — Кто встретит предателя, обязан пристрелить его и всё.
— Мне как-то трудно верится, что Лева Шнайдер предатель, — усомнился Нестор. — Ну не могу себе представить.
— Так, выходит, я всё сочиняю, — обиделся Веретельников.
— Нет, нет, Борис, я не сомневаюсь в правдивости твоих слов.
— Ну так как? Заслуживает изменник Шнайдер смерти?
— Знаешь, давай отложим этот вопрос. Вернёмся в Гуляйполе, соберёмся большой группой, обсудим, может, удастся и самого Шнайдера заслушать, а вдруг объявятся важные обстоятельства. Я думаю, хлопцы меня поддержат. А осудить всегда успеем.
И «хлопцы» поддержали Махно, хотя он видел, что многие в душе не согласны с ним, а поддерживают из чувства уважения и сознания превосходства Нестора над ними.
Левке Шнайдеру ещё было отпущено пожить. Но какая уж это была жизнь?
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
РОЖДЕНИИ БАТЬКИ
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
С. Есенин
1. Москва неприветливая
К Москве поезд подходил утром. Ещё задолго до появления пригорода зашевелились, встревожились пассажиры. До Нестора доносились обрывки загадочных фраз: «Може, пронесёт...», «Какой там, они скрозь видят», «А у вас, вон, мучка повыбилась...», «А може, в вагоне остаться...», «Всё одно найдут, а там в чеку потянут...», «Ох, господи, до каких же пор, ведь своё ж кровное...».
— Товарищ, товарищ, — сунулся к Нестору рыженький сосед, ехавший с ним от Тамбова. — Али господин? Ныне ведь не знашь, как величать, простите великодушно. Не можете пронести мне чемодан?
— Куда?
— Ну через эту... ну через оцепление только. Я заплачу.
— Какое оцепление?
— Как? Разве вы не знаете? Сейчас поезд встречает заградительный отряд из чеки, будут у всех багаж проверять.
— А чего ищут-то?
— Как чего? Мучку-с... Хлеб-с.
У Махно под сердцем ёкнуло: «Неужто отымут мои запасы». Узнав в Тамбове, что в Москве голодно, он накупил на базаре булок, саек, набил полный чемодан. И вот, пожалуйте.
— У меня детишки голодом, жена больная, — ныл сосед. — Пронесите. А? А уж я вам век буду признателен.
— Извините, но у меня свой чемодан, — отвечал Нестор.
За окном долго тянулся пригород, замелькали трубы заводов, фабрик. Но вот и вокзал. Медленно выходили на перрон. У вагона толклись какие-то личности, негромко предлагая:
— Кому помочь? Недорого. Надёжно. Пронесём.
Но народ, видимо, уже был учёный, знал: обойдётся и дорого, и ненадёжно, и унесут; ещё глядишь и самого разденут. Даже рыжий сосед не «клевал» на зазывные предложения. С обречённым убитым видом сам волочил свой чемодан по перрону. Опытным взглядом Нестор определял этих несчастных: испуганные, униженные лица.
«Э-э, нет, — подумал Махно, — с виноватой рожей загребут, как пить дать. А у меня ж ещё и наган. Шлепнут за милую душу».
Поэтому он остановился, поправил на себе френч, фуражку, пожалел, что не побрился в Тамбове и, подхватив чемодан, пошёл уверенным шагом через вокзал, на выход. Именно там красноармейцы с винтовками «фильтровали» приехавших. Махно спокойно подошёл к контролю, поздоровался:
— Здравствуйте, товарищи.
— Здравствуйте, — отвечали те не очень-то вежливо. — Что у вас в чемодане?
— Запасное бельишко, мыло, щётка. Открыть?
— Нет. Проходите.
И тут же со стороны других контролёров послышалось жалобное причитание рыжего:
— Товарищи, дорогие, у меня дети, жена больная...
— Давай, давай, в отделении доложишь, не верещи.
Махно кинул в пролётку чемодан, сам впрыгнул следом.
— Куда прикажете, уважаемый? — обернулся бородач.
— На Введенку, любезный, дом 6.
Зацокали копыта, заколыхалась подрессоренная пролётка. Махно смотрел по сторонам, что-то не нравилась ему Москва. Облупленные стены домов, кучи мусора, серые спешащие куда-то люди, чувствовалось какое-то запустение.
— Первый раз в Москве-то? — спросил полуобернувшись бородач.
— Да нет, живал здесь.
— И иде ж, если не секрет?
— В Бутырках, папаша.
— О-о-о, — протянул многозначительно кучер. — Х-харошая фатера. Знатца, выходит, из товарищев будете?
— Угадал, отец, из товарищей.
— Часом, не из чеки?
— Нет, не из Чека. С Украины я.
— Ну, стал быть, я тя спрошу, раз ты товарищ. Вы что ж, так и будете заготовлять хлеб по вокзалам? Отымать у тех, кто за свои кровные его купляет?
— У нас так не делается, отец. Мне это тоже не нравится.
— А не нравится, так и скажи там наверху. Небось вхож туда. Разве ж так можно над народом изгаляться? Ране, бывало, я за копейку куплю у Филиппова булочку, съем и хорош. А ныне и за тыщу рублей такой не найдёшь. Зачем тогда Николашку скинули? Большаки, язви их в душу, править взялись, а толку?
Всю дорогу ворчал бородач, и горчило на сердце у Нестора от жалости к старику, от его сермяжной правды, от собственного бессилия утешить несчастного. Одно и смог — уплатить двойную цену за проезд.
— Сразу видно, человек с понятием, — поблагодарил извозчик. — Спаси тя Христос.
Нестор поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь открылась, перед ним стоял незнакомый интеллигентный человек приятной внешности, с доброжелательной улыбкой.
— Проходите, пожалуйста, — пригласил он.
— Я Махно, — представился Нестор.
— Боровой, — отвечал хозяин, указывая гостю дверь кабинета. — Сюда, прошу вас.
Лишь в кабинете Боровой спросил:
— Вы к кому, товарищ Махно?
— Я хотел бы видеть Аршинова.
— Он бывает у меня два раза в неделю, обычно во вторник и пятницу.
— Где я могу застать его?
— Скорее всего, в Федерации, сейчас она в Анастасьевском переулке.
— Вы позволите оставить у вас чемодан? Так неудобно с ним в городе.
— Ради бога.
Оставив чемодан, Махно вышел на улицу и направился к Пушкинскому бульвару. Почувствовав голод, зашёл в ресторан. Обед ему не понравился, о чём Нестор не преминул выговорить официанту:
— Дерёте такие деньги, а чем кормите?
— Чем располагаем-с, — огрызнулся официант. — Не нравится, не еште-с.
Махно, уже набалованный гуляйпольским вниманием, хотел устроить хаму скандал, но вовремя вспомнил, где находится, и что привлекать здесь к себе внимание не следует.
Недовольный вышел из ресторана, не успел пройти и десяти шагов, как услышал радостное восклицание:
— Ба-а! Кого я вижу?! Нестор!
Перед ним, раскинув руки для объятия, стоял его однокамерник по Бутырке Козловский. В новенькой кожанке, в высоких сапогах, белокурый красавец.
— Мечислав! — воскликнул с искренней радостью Махно.
Они обнялись, расцеловались.
— Уж не Чека ли ты? — спросил Нестор.
— Нет, бог миловал. Я всего лишь участковый милицейский комиссар.
— Всё равно лягавый.
Козловский не обиделся, посмеялся даже.
— Ах, Нестор, мы революционеры, сам понимаешь. Куда пошлёт революция, туда и идём. Кто-то же должен поддерживать порядок.
— Оно и видно. Порядок у вас везде революционный, на вокзале у пассажиров чемоданы чистите, в ресторанах кормите помоями.
— Ну, допустим, чемоданы чистим у спекулянтов, у тех, кто на нужде наживается, а что касается ресторанов... Слушай, Нестор, идём ко мне в комиссариат, чаю попьём.
— А там в кутузку. Да? — усмехнулся Махно.
— Обязательно, — расхохотался Козловский, — за контрреволюционные разговорчики.
Они пришли в комиссариат, Козловский с гордостью представил сослуживцам гостя:
— Товарищи, прошу любить и жаловать, революционер Нестор Махно, мой сокамерник по Бутырке. В своё время ухлопал полицмейстера. Проходи, Нестор, в кабинет.
В кабинете, придя в себя, Нестор попробовал возмутиться:
— Что ты там намолол, Мечислав? Какой полицмейстер?
— Какая разница, Нестор. Не за красивые же глаза тебе кандалы навесили.
— Я жандарма...
— Перестань. Зато видел, как у всех глаза округлились? Ещё бы, т.еррорист в гости пожаловал... знай наших.
Мечислав постучал в настольный звонок, в дверях явилась девушка.
— Маруся, чаю нам и бутерброды с этим... Ну, сама знаешь.
Бутерброды оказались с чёрной икрой. Махно не преминул заметить:
— Вот уж истина, кто у власти — тот у сласти.
— А ты как думал, Нестор? — засмеялся Козловский. — То они гужевались, теперь наш черёд.
— А в ресторане помои подают. Обидно, если суть революции только в смене едоков у кормушки.
— Не усложняй, Махно. А было бы справедливо, если бы победившие жрали всё ту же тюремную баланду?
— Ты участвовал 12 апреля в разгроме анархистских организаций, Мечислав?
— Естественно. Мы на Поварской тряхнули один особнячок.
— И совесть тебя не гложет?
— Ни капли. Эти особнячки стали пристанищем криминалитета, брат. Ты не очень-то жалей о них. Воровские малины, притоны, вот что в них было, а анархия только на плакате.
— Так что, анархистов совсем разогнали?
— Почему? В Анастасьевском отвели им закуток, рядом с Комиссариатом внутренних дел.
— Угу. Под крылышко охранки, чтоб им было хапать сподручней.
Козловский расхохотался, погрозил пальцем:
— Ну хитрец ты, Нестор. Лучше расскажи, как там на юге России?
— Как вы накакали, так и есть.
— Почему мы?
— Ну а кто же? Большевики по Брестскому миру скормили Украину немцам.
— Но ты же должен понимать, что это временно. Вынужденно. Придёт время, наберёмся сил, вернём назад.
— Эх, Мечислав, назад просто так не получится. Отдавали — чернилом расписались, а отбирать — кровью платить будете. Думаешь, зря немцы спихнули Раду, а возвели гетмана Скоропадского.
— А какая разница.
— Есть разница. Скоропадский — генерал, вояка, и, поощряемый своими благодетелями, он постарается придушить революцию на Украине, выполоть все её ростки, эдакий Наполеончик в жупане. А у нас в Гуляйполе уже были коммуны, между прочим.
— Коммуны? — удивился Козловский. — Ну и, конечно, кончились так же, как прошлые?
— Зря ехидничаешь, дело вполне налаживалось. Если б не немцы и гайдамаки.
— Ну и с Парижской коммуной, если б не Тьер, всё было бы хорошо. Фантазёры вы — анархисты.
— Вот, кстати, подскажи мне, как добраться до нашей Федерации.
— Я тебя провожу до трамвая.
— Спасибо, Мечислав. И за чай, и за бутерброды. Если честно, впервые ел буржуйский деликатес.
— Ну, я рад, что угодил другу. И ещё, Нестор, перепрячь револьвер во внутренний карман, что ли. У тебя его за версту видно. Удивляюсь, как тебя ребята Феликса не замели. С ними шутки плохи. А лучше оставь наган дома.
— А если нападёт кто?
— Не шляйся по ночам, а днём не нападут.
Махно достал наган из бокового кармана брюк, переложил во внутренний френча. Козловский придирчиво осмотрел его.
— Тоже выпирает, но терпимо. Если вляпаешься, ссылайся на меня. Я постараюсь тебя выцарапать, с Дзержинским у меня неплохие отношения, мы ж земляки как никак.
— Спасибо, постараюсь не вляпываться.
Козловский проводил Нестора до трамвайной остановки, дождались нужного номера.
— Вот на этом. На четвёртой остановке сходи, там в двух шагах Анастасьевский. Привет Аршинову. До скорого.
Намётанным глазом Нестор выделил в снующих по переулку людях чекистов, слишком уж откровенно и бесцеремонно они изучали встречных, а главное, держались этакими хозяевами. Именно поэтому он не решился входить сразу в помещение Федерации, а наоборот, направился к закрытой двери Комиссариата внутренних дел, занимавшего внушительное здание.
Дёрнул за ручку, и тут же, ровно из-под земли, явился агент:
— Комиссариат откроется после трёх.
Махно явил на лице тень неудовольствия, словно сожалея, и не спеша направился к дверям Федерации, как бы желая убить время. Теперь, как он полагал, чекисты должны были потерять к нему интерес.
2. Московские встречи
Лишь на третий день отыскал Нестор Аршинова — своего друга по каторге и учителя. Адрес его подсказали в Федерации:
— Аршинов — комендантом в отеле, что у Триумфальной площади.
— Да не комендант я, — засмеялся при встрече Аршинов. — А ради экономии живу у коменданта, тем более что он тоже был с нами в Бутырке.
— Кто?
— Бурцев.
— Ну тогда и меня приютите, надеюсь.
— Конечно. О чём речь.
Комендантская комнатёнка была невелика, но постель для Нестора приспособили между диваном Аршинова и столом. К вечеру Махно притащил свой чемодан с тамбовскими булочками, и они перед сном попили втроём чаек с сахарином, раздобытым Бурцевым на базаре. Хвалили булочки:
— В Москве такие разве что вожди едят.
— Да, скудновато у вас тут. Ещё ж и Украину немцам подарили, — пенял Махно. — Эдак, глядишь, через год-два перемрёте как мухи.
— Ты нас не пугай. Лучше расскажи, как там у вас?
— У нас на Екатеринославщине всё помаленьку налаживалось, в нашем уезде несколько коммун образовали, к севу готовились. Даже с вашей Прохоровской мануфактурой обмен наладили, мы им хлеб, они нам мануфактуру.
— Ну и как?
— А так. Властям не понравилось, что без них, видишь ли, обошлись. Арестовали вагоны с товаром. Пришлось силой отбирать. Правильно Кропоткин говорит, всякая власть — враг народа. И вот, пожалуйте, Брестский мир и у нас немцы. А хлеб вместо Москвы на Германию поплыл. Это как?
— А что с коммунами? — спросил Аршинов.
— Отступали вместе с войсками. Я свою первую отыскал аж в Царицыне, пристроил там на хуторе. Пусть переждут. Не вечно ж под немцем будем. Поднимем народ — выгоним.
Ночью, когда уже улеглись, Нестор признался Аршинову:
— Я, Пётр Андреевич, наверно, нынче отцом стал.
— Ну да? Почему наверно-то?
— Да в коммуне-то моя жена Настя на последнем месяце, вот-вот родить должна. Плакала. Просила остаться, подождать.
— Чего ж не остался?
— Так я к концу июня должен уже в Гуляйполе быть. А мне хочется с Петром Алексеевичем повидаться.
— С каким Петром Алексеевичем?
— Ну с Кропоткиным. Он же сейчас, кажется, в Москве?
— Да, в Москве. Но слышал я, собирается переезжать в Дмитров. А зачем он тебе?
— Ну как же. Наш теоретик, глава русского анархизма, поговорить с ним, посоветоваться. В Федерации-то нашей чёрт ногу сломит, кто во что горазд, всяк своё молотит. Оттого, наверно, и бессильны мы. Вон, большевики с левыми эсерами мигом революцию оседлали, теперь попробуй скинь их.
— Они сами себя съедят, Нестор. Грызутся меж собой. Добром это не кончится.
— Возможно. Но, думаю, анархистам и это не будет на пользу. Слишком мы разобщены.
А вы здесь, Пётр Андреевич, извини, занимаетесь болтовнёй. В Федерации разговаривал с анархистами. О чём, думаешь, горюют? О средствах. Мол, деньги нужны. Для чего? — спрашиваю. Газеты печатать. Это что? Большевики нас пулями, а мы их газетой. Так что ли?
Через день Махно отправился на Большую Никитскую в гости к патриарху анархии Кропоткину. Шёл с сердечным трепетом: как-то примет его старик, удостоит ли вниманием, что ни говори, революционер-то — революционер, а всё же из князей.
Но увидев доброжелательное лицо хозяина, открывшего ему дверь, Нестор как-то сразу успокоился и, поздоровавшись, представился с некоторой рисовкой:
— Ваш верный последователь, Нестор Махно.
— Очень приятно, — улыбнулся Кропоткин. — Проходите, товарищ Махно. Извините, мы тут уже сидим на чемоданах. Вот в это кресло, пожалуйста.
Махно опустился в глубокое кресло, Кропоткин сел напротив и, потирая сухонькие старенькие руки, спросил с искренней заинтересованностью:
— Вы откуда, товарищ? Вижу, что не москвич.
— Я с Екатеринославщины, из села Гуляйполе. Там ещё после февральской революции мы организовали секцию анархистов, отобрали землю у помещиков.
— Уже после февраля?
— Да, после февраля. Организовали три сельскохозяйственные коммуны, стали готовиться к севу...
— Это интересно, — вскинул седые брови старик. — Очень интересно, товарищ Махно. Насколько мне известно, ни Керенский, ни Ленин ещё и не думали об этом. На каких же условиях гм... основаниях вы их утверждали, коммуны эти?
— Ну как? Мы обобществили инвентарь, скот, поделили землю.
— А помещиков куда? Хозяев старых?
— Ну, им тоже предложили вступить в коммуну.
Кропоткин тихо засмеялся.
— А что? Равенство так равенство, мы им тоже земельный пай выделили.
— Ну и как они?
— Да посбежали все.
— Что? Без сопротивления?
— А мы их всех сначала разоружили.
Кропоткин, покачивая головой, улыбался поощрительно:
— Ну, товарищи, ну, молодчики... А как же губернское начальство? Оно-то чью сторону приняло?
— Конечно, не нашу. Грозить нам стали. А мы создали свой вооружённый отряд, а уезд объявили вольной территорией.
— Соня, — позвал негромко, но весело Кропоткин, и когда из кухни появилась жена, сообщил ей: — Слыхала, на юге на Екатеринославщине своя Парижская коммуна появилась. Вот товарищ Махно оттуда. Рассказывайте, товарищ, рассказывайте.
— А что рассказывать, — вздохнул Махно. — Сами знаете... Брестский мир. Немцы на Украине, где нам было устоять перед регулярной армией.
— Выходит, товарищ Махно, инициатива снизу из народа может давать свои плоды?
— Может, Пётр Алексеевич, вполне может. Если б нам не мешали.
— Это ещё раз подтверждает наш тезис, что всякая власть убивает инициативу масс. Любая, будь то диктатура, монархия или даже парламент.
— Я вот в чём колебался, Пётр Алексеевич. Когда меня стали избирать в председатели разных комиссий, подумал: соглашаясь стать начальником, не нарушаю ли наше отрицание власти. Какой же я после этого анархист? Даже пробовал отказаться из-за этого.
— Зря, товарищ Нестор, зря. Если вы, становясь начальником, продолжаете проповедовать наше учение, более того, внедряя его в жизненную практику, честь и хвала вам. Я рад, что в вашем лице вижу практика-анархиста. Плохо то, что к нашему движению лепятся деклассированные элементы. Это и дало повод большевикам устроить в апреле разгром наших секций. Я протестовал, но Ленин отмолчался, а Дзержинский сказал, что де «в ваших секциях окопалось ворье и убийцы», и, увы, где-то был прав. Впрочем, и среди большевиков достаточно хлама. Но они у руля, стало быть, вне критики. Когда-то Жан Жак Руссо заметил, не помню дословно, но в том смысле, что изберите в парламент хоть ангелов, у них скоро отрастут рога и когти. А большевики, захватившие власть, далеко не ангелы. И когти выпустили сразу, что-то будет впереди. Боюсь и думать. Я ведь тоже ответственен перед грядущим.
— Вы? — удивился Махно. — Вы-то причём, Пётр Алексеевич?
— Как, дорогой друг? Я всю жизнь звал революцию, радовался её приходу. Она позволила мне вернуться на Родину. А тут что? То была царская диктатура, теперь якобы пролетарская. И какая из них хуже, ещё надо посмотреть.
— Пётр Алексеевич, я хочу пробраться на Украину, чтобы поднять крестьян на борьбу с оккупантами, что бы вы мне посоветовали?
— Э-э, нет, товарищ Нестор, советовать здесь я не берусь. Это огромный риск для вашей жизни, и решать должны вы сами. Вы, я вижу, человек действия, и революции будет жаль терять вас. О-о, а вот и чай! — воскликнул Кропоткин, увидев жену, явившуюся с подносом.
— Вы уж извините, чай у нас ныне суррогатный. Найти настоящий невозможно. Да и про сахар давно забыли. Вот с сухариками.
— Что вы, что вы, — смутился Нестор. — Если бы я знал...
После чая, поблагодарив Кропоткиных, Махно поднялся. Хозяин пошёл провожать его, пожимая за дверью руку, сказал ему:
— Нужно помнить, дорогой товарищ, что наша борьба не знает сентиментальностей. Самоотверженность, твёрдость духа и воля на пути к намеченной цели побеждают все. Желаю вам на этом пути успеха, вы достойны его. Прощайте.
— До свиданья, Пётр Алексеевич. Спасибо вам, что вы... есть. Что вы с нами.
По дороге к отелю Махно мысленно повторял слова патриарха, сказанные напоследок, стараясь запомнить их как политическое завещание, чтобы в дальнейшем следовать ему.
3. У вождей
Махно, заметив, что Бурцев становится день ото дня мрачнее, спросил Аршинова:
— Что это он? Осерчал что ли?
— Полагаю, тяготится нашим присутствием. Ведь он комендант и как бы покрывает твоё незаконное проживание здесь. Узнают чекисты, ему может нагореть за это.
— А как быть?
— Сходи в Моссовет, попроси ордер на бесплатную комнату. Ты же председатель Гуляйпольского Совета. Документы-то есть?
— Есть.
— Вот и сходи.
В Московском Совете один из секретарей, ознакомившись с документами Махно, сказал:
— Без разрешения ВЦИК, товарищ, мы не имеем права выделить вам бесплатную комнату.
— А где находится ВЦИК?
— В Кремле. Я вам выпишу туда пропуск. Во ВЦИКе вам сделают отметку на документах, и тогда мы выпишем вам ордер.
Нестору пришлась по душе эта бюрократическая процедура: «Раз в Кремль, значит, вполне возможно, удастся повидаться со Свердловым».
Поэтому при входе в Кремль он, подавая пропуск, сказал:
— К товарищу Свердлову.
Чекист, сидевший в будке у ворот, выписал ему ещё один пропуск, буркнул:
— Там отметите. Проходите.
Красноармеец с винтовкой проверил эти пропуска.
— Куда мне идти? — спросил Махно. — Где ВЦИК?
— А вот во дворе, на второй этаж. Там увидите.
Махно поднялся на второй этаж, дивясь полному безлюдью в коридорах и тишине во дворце. Несколько мгновений помедлил, выбирая направление: в какую сторону идти. Повернул налево.
Спросить было некого, поэтому читал таблички на дверях «Библиотека», «ЦК партии», «Секретариат». Табличку «ВЦИК» не увидел и решил зайти в комнату ЦК партии.
Подошёл к двери, прислушался. Ни звука. «Да есть ли там кто?» На всякий случай постучал в дверь и услышал: «Войдите».
В комнате сидело три человека, работали с бумагами.
— Здравствуйте товарищи, — сказал Нестор. — Скажите, пожалуйста, где находится ВЦИК?
— Я вам покажу, — поднялся из-за стола один. В нём Махно признал Бухарина, которого уже видел на одном из митингов. — Идёмте.
Они вышли в коридор.
— Вы откуда, товарищ? — спросил Бухарин, направляясь к лестнице.
— Я с Екатеринославщины, с Украины.
— У-у, — остановился у лестницы Бухарин. — Это любопытно. Как там у вас?
Это «коридорное» мимоходное любопытство не понравилось Нестору.
— Не мёд, — ответил коротко. — Вы обещали показать ВЦИК, товарищ.
— А вот в ту сторону коридора, вторая дверь, — сказал Бухарин и стал быстро спускаться по лестнице вниз.
Махно вошёл в кабинет. За столом сидела молоденькая девица.
— Что вам нужно?
— Я хочу видеть председателя Исполнительного Комитета Совета рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов товарища Свердлова.
— Ваши документы, — сказала девушка.
Проверив пропуска и документы Махно, она что-то записала себе в тетрадь. Выписала какую-то карточку и, вернув всё это Нестору, сказала:
— Вот здесь номер комнаты секретаря ВЦИК, пройдите к нему.
Повеселевший Махно вышел в коридор: «А кто-то толковал, что до них, как до богов, не доберёшься. Вот, пожалуйста. Одно худо, неужто такой пустяковый вопрос, как комната в гостинице, должны решать вожди?»
Секретарём ВЦИК оказался крупный вальяжный мужчина средних лет. Проверив документы Нестора, спросил заинтересованно:
— Так вы, товарищ, с юга России?
— Да. Я с Украины.
— Вы председатель Комитета защиты революции при Керенском?
— Да.
— Значит, вы социалист-революционер?
— Нет.
— Ас коммунистами вашей губернии вы имели какие-нибудь связи?
— Да, имел. Например, с председателем Александровского ревкома Михалевичем.
— Гм. Как крестьяне Юга отнеслись к приходу немецкой армии?
— Резко отрицательно, товарищ. Вместе с немцами вернулись и помещики.
— А какое отношение у крестьян было к Советской власти?
— Да они не успели её ощутить. То Центральная Рада, то немцы, а теперь ещё пал на их шею гетман Скоропадский.
Секретарь улыбнулся нежданно родившемуся каламбуру из уст посетителя, снял телефонную трубку.
— Яков Михайлович, у меня товарищ с юга России... Да. Я так и думал, — и, положив трубку, сказал Махно: — Вами очень заинтересовался товарищ Свердлов. Пройдите к нему. Он ждёт вас.
Председатель ВЦИК встретил Махно у двери, что приятно поразило Нестора: «Какие боги? Отличные товарищи!»
— Проходите сюда, товарищ. Садитесь.
Свердлов сел напротив Махно, поправил пенсне, улыбнулся поощрительно.
— Мне сказали, что вы с нашего бурного Юга, товарищ... Э-э?
— Махно, — подсказал Нестор.
— Товарищ Махно. Чем же вы там занимались?
— Тем же, чем занимались революционные труженики украинской деревни. Мы создавали сельскохозяйственные коммуны, через профсоюзы мы воздействовали на заводчиков и фабрикантов.
— В чём же выражалось это воздействие?
— Как в чём? Заставили повысить рабочим зарплату, например. Выплатить контрибуцию в поддержку революции.
— А коммуны? Вот вы говорите о сельскохозяйственных коммунах. Кто же в них шёл?
— В первую очередь бедняки.
— Что вы говорите, товарищ? Насколько нам известно, ведь крестьяне на Юге в большинстве своём кулаки и сторонники Центральной Рады.
Махно рассмеялся.
— Яков Михайлович, всё это чистой воды враньё. Наш уезд никогда не признавал Раду, не исполнял никаких её указаний. А комиссара Временного правительства я лично выгнал едва не в шею.
— И что, Рада не послала на вас войско?
— Посылала. А что проку? Мы создали свой вооружённый отряд и могли постоять за себя.
— Гм. А что ж ваши отряды не поддержали наших красногвардейцев? У нас есть сведения, что южное крестьянство заражено украинским шовинизмом и всюду встречало экспедиционные немецкие войска и отряды Центральной Рады с радостью, как своих освободителей.
— Плюньте тому в глаза, кто вам это говорит, товарищ председатель. Я лично организовывал крестьянские вольные батальоны для революционной борьбы против немцев и Центральной Рады. Что касается красногвардейских отрядов, они всегда были привязаны к железным дорогам и зачастую, ещё не соприкоснувшись с противником, поспешно отходили. Извините, но крестьянство красногвардейским отрядам не верило.
— Почему?
— Да потому что они держались за железные дороги, я же говорил вам. И отходили, бросая безоружные деревни на произвол судьбы. Какая ж могла быть им вера?
— М-да, — вздохнул Свердлов. — Красногвардейцы — это не армия, согласен с вами. Но сейчас мы создали регулярную Красную Армию, и если южное крестьянство так революционно, как вы его мне представляете, то мы имеем большие шансы, что немцы будут разбиты, гетман низвергнут, и в недалёком будущем Советская власть восторжествует на Украине. Как вы думаете?
— Это будет зависеть, Яков Михайлович, от подпольной работы, какая будет вестись там. Я лично считаю, что надо готовить массы к открытому восстанию против оккупантов и гетмана. Без восстания нельзя немцев заставить уйти с Украины. А в силу Брестского мира вы не можете пустить на немцев Красную Армию. Так что основная надежда — революционное восстание крестьян и рабочих. К этому их надо готовить.
Свердлов что-то записал в записную книжку. Взглянул в глаза Нестору:
— Вашу точку зрения я разделяю, товарищ Махно. Но не могу понять, кто вы такой, коммунист или эсер?
Нестор поморщился, помедлил и наконец молвил:
— Почему вас так интересует моя партийная принадлежность? Разве вы не видите по документам, кто я? Какую роль играл в организации революционного движения в нашем крае?
— Извините, товарищ Махно, я никак не думал обидеть вас каким-то подозрением. Мне просто...
— Я анархист-коммунист, товарищ Свердлов.
— Да какой же вы анархист-коммунист, товарищ, если вы признаете организацию трудовых масс на борьбу с властью капитала? — улыбнулся Свердлов. — Для меня это никак не понятно.
— Анархизм, — посерьёзнел Махно, — идеал слишком реальный, чтоб не понимать его.
— Так-то так, но вот вы совершенно не похожи на анархистов, которые осели было тут на Малой Дмитровке.
— Это которых вы разгромили?
— Нуда.
— Разгром вашей партией анархистов на Малой Дмитровке я считаю печальным явлением. Такого в дальнейшем надо избегать хотя бы в интересах революции.
— Ну, вы не в курсе, что это были за анархисты, — пробормотал Свердлов и вдруг, поднявшись, подошёл к Махно, взял за плечи: — Знаете что, товарищ, вы, я вижу, хорошо осведомлены о действительном настроении крестьян. Товарищ Ленин выслушал бы вас с большим вниманием. Хотите я позвоню ему?
— Но я больше того, что рассказал вам, — смутился Нестор, — ничего ему не смогу сообщить.
Но Свердлов уже звонил по телефону:
— Владимир Ильич, у меня находится товарищ с юга России, он привёз весьма важные сведения о крестьянах юга и их отношении к немецкой экспедиционной армии. Да, я так и подумал, что это вас заинтересует... Когда?.. Хорошо, я приду с ним к вам... Договорились.
Свердлов положил трубку:
— Ну вот, товарищ Махно, завтра в час дня зайдёте сюда и мы пройдём к товарищу Ленину. Вот вам пропуск ко мне. Только уж, пожалуйста, не подводите меня.
Нестор взял пропуск и спросил:
— Товарищ Свердлов, я зайду, но как быть с бумагой Моссовету, чтобы дали мне бесплатную комнату? Мне же придётся ночевать в сквере на лавке.
— Не беспокойтесь, товарищ, всё устроим завтра, — Свердлов протянул руку Махно. — До свидания. Жду вас к часу.
«Боится, что я не приду, — подумал Нестор. — «Устроим завтра». Ночуй, где хочешь».
Выйдя из дворца, он прошёл к царь-пушке, постоял возле неё, подумал озорно: « Вот бы залезть в неё да и заночевать. Трудно ему было черкнуть два слова. Страхуется председатель, а ну не приду. А за бумажкой на квартиру, хошь не хошь, явишься. Пойду в дом профсоюзов, переночую у Маслова, товарищ по каторге, не откажет».
Ленин встретил Нестора столь любезно, что у того мигом пропала робость перед вождём. Пожал крепко руку и, не отпуская её, провёл к креслу, поддерживая другой за плечо:
— Вот сюда, пожалуйста, прошу вас. — Кивнул Свердлову: — Яков Михайлович, садитесь и вы.
Сам сел напротив Махно, спросил:
— Вы из какой местности, товарищ?
— Я из села Гуляйполе, Александровского уезда Екатеринославской губернии.
— О-о, самый юг России. Прекрасно. Скажите, пожалуйста, как там крестьяне восприняли наш лозунг «Вся власть Советам!»?
— Крестьяне поняли его так, что вся власть на местах должна осуществляться в согласии с их волей, что они сами должны её выбирать из своих рядов.
— Вы считаете, что такое понимание нашего лозунга правильное?
— Да, — твёрдо отвечал Нестор.
— В таком случае крестьянство ваших местностей заражено анархизмом.
— А разве это плохо?
— Я не хочу этого сказать. Наоборот, такое понимание ускоряет победу коммунизма над капитализмом и властью буржуазии.
— Мне это лестно слышать, — улыбнулся Махно.
— Нет, нет, я серьёзно утверждаю, что такое понимание крестьянством нашего лозунга ускорило бы победу коммунизма над капитализмом. Но я только думаю, что такое явление в крестьянстве неестественно.
— Почему, товарищ Ленин?
— Потому что оно занесено в их среду анархистами пропагандистами и может быть скоро изжито. Я даже полагаю, что сейчас под ударами контрреволюции оно уже изжито.
— Простите, товарищ Ленин, но вождю революции нельзя быть таким пессимистом и скептиком.
Тут вмешался Свердлов:
— Так, по-вашему, нужно развивать это анархистское явление в жизни крестьянства?
Махно повернулся к нему:
— Выходит, ваша партия развивать его не будет?
— А во имя чего его нужно развивать? — напористо спросил Ленин. — Во имя того, чтобы раздробить революционные силы пролетариата. Так? Чтобы открыть путь контрреволюции и своей рукой повести пролетариат на эшафот?
Махно помрачнел и ответил сердито:
— Анархизм и анархисты никогда к контрреволюции не стремятся и не ведут к ней пролетариат.
— А разве я это сказал? — спросил Ленин. — Я имел в виду, что анархисты, не имея своей организации широкого масштаба, не могут поднять пролетариат и беднейшее крестьянство на защиту завоеваний нашей революции, на защиту того, что нам всем дорого.
— Вы меня обижаете, товарищ Ленин. В нашей волости именно анархисты защищали завоевания революции, противостояли Центральной Раде и пытались остановить наступление немцев. Другое дело, что не смогли в силу своей военной слабости, но пытались же.
— Насколько мне известно, там сражались и наши красногвардейские отряды с большим революционным мужеством.
— Ах, товарищ Ленин, я участник разоружения казачьих эшелонов, следовавших с противогерманского фронта в 17-м и начале 18-го года, и хорошо знаком с «мужеством» ваших красногвардейцев и особенно их командиров. Мне кажется, вы, имея о нём сведения из третьестепенных рук, преувеличиваете это самое «революционное мужество».
— Как так? Вы его не признаете?
— Признаю, но не таким великим, как вы его себе представляете. А скорее бледным, простите, и ничтожным.
— Вот как? А чем же объясняете?
— Тем, что красногвардейские формирования производились наспех, почти без боевой учёбы. И главное, я уже говорил товарищу Свердлову, что воевали-то они в основном по железным дорогам, не рискуя отходить от них более чем на 10 вёрст. Что ж это за война, когда нет ни фронта, ни тыла, на который можно опереться. О каком союзе с крестьянством можно говорить? Когда в большинстве деревень красногвардейцев не видели, а если и видели, то, извините, в качестве мародёров и грабителей.
— Даже так? — помрачнел Ленин.
— Что же делали революционные пропагандисты по деревням?
— Они были редки и крайне беспомощны. Зато контрреволюционных пропагандистов там хоть пруд пруди. Товарищ Ленин, время требует решительных действий всех революционеров во всех областях жизни и деятельности. Не учитывать это, особенно у нас на Украине, значит, дать возможность контрреволюции, гетманщине укреплять свою власть. Это грозит революционной России потерей Украины.
Краем зрения Нестор заметил, что Свердлов улыбается. «Чего это он? Наверно, рад, что такого информатора вождю приволок».
Ленин, наоборот, сцепив пальцы рук и наклонив голову, думал. Затем выпрямился, сказал Нестору:
— Обо всём, что вы мне здесь осветили, товарищ Махно, приходится сожалеть, — и повернулся к Свердлову: — Реорганизуя красногвардейские отряды в Красную Армию, Яков Михайлович, мы идём по верному пути, к окончательной победе пролетариата над буржуазией.
— Да, да, — согласился Свердлов.
— Чем вы думаете заняться в Москве? — спросил Ленин Махно.
— Я здесь долго не задержусь. Согласно решению нашей повстанческой конференции в Таганроге, я должен быть к первым числам июля на Украине.
— Нелегально?
— Да.
Ленин опять повернулся к Свердлову:
— Анархисты всегда самоотверженны, идут на всякие жертвы, но близорукие фанатики, пропускают настоящее для отдалённого будущего... Пожалуйста, товарищ Махно, не принимайте это на свой счёт. Вы, я вижу, человек реальной кипучей злобы дня. На вас можно положиться. Если бы таких анархистов-коммунистов была бы хотя одна треть в России, то мы, коммунисты, готовы были бы идти с ними на известных условиях и совместно работать.
Махно, задетый за живое, ринулся на защиту анархизма:
— Э-э, нет, товарищ Ленин. Анархисты-коммунисты все дорожат революцией и её достижениями, а это свидетельствует, что они с этой стороны все одинаковы...
Ленин засмеялся:
— Ну этого вы нам не говорите. Мы знаем анархистов не хуже вас. Большинство из них если и ничего, то, во всяком случае, мало думают о настоящем. Это и разделяет нас, коммунистов, с ними.
Ленин встал, прошёлся по кабинету взад-вперёд и отчеканил твёрдо, как урок:
— Да, да, анархисты сильны мыслями о будущем, но в силу своей бессодержательной фанатичности реально не имеют с этим будущим связи...
Свердлов с усмешкой обратился к Махно:
— Вы это отрицать не можете. Замечания Владимира Ильича верны.
— А разве анархисты когда-либо сознавали свою беспочвенность в жизни? — продолжал Ленин. — Они об этом никогда не думают.
Видимо, желая изменить тему разговора, Ленин спросил повторно:
— Итак, вы желаете перебраться на Украину?
— Да.
— Желаете воспользоваться моим содействием?
— Очень бы хотелось, товарищ Ленин.
— Яков Михайлович, кто у нас в бюро по переправке людей на юг?
— Товарищ Карпенко или Затонский. Надо уточнить.
— Сейчас же позвоните и узнайте.
Свердлов пошёл к телефону, Ленин обернулся к Нестору:
— Товарищ Махно, вы же видите, как я к вам отношусь, и отношение нашей партии к анархистам не такое уж враждебное.
— А разгон анархистов на Малой Дмитровке?
— Ну, здесь мы были вынуждены, анархисты скрывали там московских и приезжих бандитов. Так что они сами навлекли на себя этот налёт.
— А имеются ли данные, что они скрывали у себя бандитов?
— Да. Всероссийская чрезвычайная комиссия их собрала. Без этого партия не разрешила бы ей действовать.
Свердлов, закончив разговор по телефону, сообщил:
— Непосредственно у дела стоит товарищ Карпенко, а Затонский занимается билетами, паспортами.
— Ну вот, товарищ Махно, завтра или послезавтра зайдите к нему и скажите от меня, чтоб он сделал всё и указал вам маршрут перехода через границу.
— Какую границу? — удивился Нестор.
— Разве вы не знаете? Теперь установлена граница между Украиной и Россией и охраняется она немецкими войсками.
— Ничего себе. Но вы же считаете Украину югом России.
— Считать одно, товарищ, а в жизни видеть — другое. Если Карпенко засомневается, пусть позвонит мне.
Ленин встал, протянул Нестору руку:
— До свиданья, товарищ. Желаю успеха.
Попрощался с Махно и Свердлов. Когда Нестор вышел, Ленин сказал:
— Деловой товарищ, надо будет его перетянуть на нашу сторону.
— Я согласен с вами, Владимир Ильич, такие люди нужны революции. А анархизмом переболеет со временем.
Махно вышел из Кремля, всё ещё находясь под впечатлением встречи с вождём: «Умнючий мужик. Такого не переспоришь».
И уже перейдя Красную площадь, спохватился: «Мать честная, а про комнату опять забыли! Закрутили голову вожди. Ну ничего, пару ночей переночую у Бурцева. Ничего с ним не случится. Расскажу о встрече с Лениным, небось подобреет».
4. В подполье
С паспортом на имя учителя Шепеля Ивана Яковлевича Махно с великим трудом пробирался на родину.
В ночь на 3 июля он дошёл до деревни Рождественки, находившейся недалеко от Гуляйполя. Постучал в окно хаты знакомого крестьянина Клешни.
— Кто там? — послышался сонный голос.
— Открой, Захар, это я — Нестор.
В нижнем белье Клешня явился на пороге.
— О-о, Нестор Иванович, здравствуй!
— Тише, Захар, услышат соседи. Называй меня Иваном Яковлевичем. А если спросят: кто? Скажешь, мол, родич заезжал.
— Заходи, Нёс... Иван Яковлевич.
— Нет. В хату я не пойду, не хочу тебя и детей твоих подводить. Спрячь меня в какой сарай.
— Что ты, Иван Яковлевич, как вартовые или немцы налетают, в первую очередь по сараям и клуням шастают.
— А где ж тогда безопасней?
— Лучше на горище. Туда если заглянут, так всё равно не разглядят. Там и днём темно. Ляжешь за трубу и с фонарём не убачат.
Захар притащил какую-то дерюгу, тулупчик, проводил Нестора на чердак.
— Ото тут и лягай, а насчёт моих хлопцев не боись. Они хучь и невелики, но умеют держать язык за зубами. Не то что вартовым — соседям не проговорятся.
Потом, нащупав в темноте голову Нестора, приклонившись к уху, прошептал:
— В левом наружном углу в соломе крыши две бомбы схованы, а в правом — винтарь с патронами.
— Спасибо, Захар, — так же негромко поблагодарил Махно. — У меня тоже есть кое-что. Даст бог не понадобится.
Растревоженный встречей с земляком, Нестор долго не мог уснуть, хотя и чувствовал сильную усталость.
«Спать, спать», — уговаривал он себя и наконец, под пение третьих петухов, забылся.
Проснулся уже едва ли не в полдень. На чердаке было довольно светло; солнечный луч протискивался в щели вокруг печной трубы. Со двора доносись гомон игравших детей, квохтанье кур.
Осмотревшись, Нестор увидел стоявшую у него в изголовье крынку, глиняную кружку и калач, лежавший на ней. «Позаботился Захар, — подумал Махно. — А я и не услышал, когда он приходил. Этак во сне и вартовые повяжут, как курёнка».
В крынке оказался каймак, и Нестор, налив полную кружку, ел так, что за ушами трещало: «Ну вот, не то что московский кипяточек да сухари». Позавтракав, открыл чемодан, достал тетрадь, карандаш и начал писать письмо гуляйпольцам: «Товарищи, после двух с половиной месяцев моего скитания по революционной России я возвратился снова к вам, чтобы совместно заняться делом изгнания контрреволюционных армий с Украины, свержением власти гетмана Скоропадского и недопущением на его место никакой другой власти...»
Вдруг со стороны сарая, где кончался потолок хаты, послышался тихий стук лесенки, появился Клешня.
— Добрый день, Иван Яковлевич. Вже бачу и писаниной занялся.
— Здравствуй, Захар. Спасибо за завтрак. Вот пишу письмо в Гуляйполе, товарищам. Отнесёшь?
— А я пошлю старшего хлопчика, он мигом смотается. Самому мне нельзя.
— Почему?
— Ну як же, Иван Яковлевич, вы счас на моей ответственности. Не могу я со двора сойти.
— Хорошо. Я сейчас допишу. Подожди.
Захар присел на прогонное бревно крыши, стал ждать. Махно быстро окончил письмо, дописав в конце боевой призыв: «...Да здравствует Украинская социальная революция! Ваш Нестор Иванович Махно. 3 июля 1918 года».
Свернув записку, хотел надписать адрес, но передумал:
— Адресат писать не стану. А ну попадётся хлопчик. Пусть несёт к Лепетченкам. Запомнил?
— Ну а як же ж? Знаю я их.
— Иван и Саша, конечно, в бегах. Пусть передаст кому из братьев: Павлу, Дмитрию или Сергею. Если и их не окажется, то Марии. Пусть, если сможет, принесёт ответ.
Мальчик вернулся уже в темноте, и Нестору пришлось спуститься вниз, в хату, у огня прочесть ответы; их оказалось три.
— Ну шо там, Иван Яковлевич, пишуть? — спросил Захар.
— Очень рады, что я появился, зовут в Гуляйполе.
— Они шо там, чи сказылысь? Вас же сразу схватят.
— А вот в этом письме, наоборот, не велят появляться пока. Слишком часто идут обыски.
— Ну вот это правильно советуют. Нельзя вам сейчас туда, Иван Яковлевич. Ни в коем случае.
— Ну, там посмотрим, — раздумчиво сказал Махно и, собрав письма, отправился на чердак.
На третьи сутки какой-то говор во дворе разбудил Нестора, он прислушался к обрывкам фраз и уловил сказанное Захаром: «Евдокия Матвеевна, идите в хату». «Господи, неужто мама?!»
Он пробрался к лестнице, спустился вниз и на выходе из сарая столкнулся с Захаром. Клешня шепнул тихо:
— Ваша мать, Иван Яковлевич.
— Я понял, Захар.
— Ступайте в хату, огня не вздувайте, а я пока посторожу во дворе.
Едва Нестор перешагнул порог, как оказался в объятиях матери.
— Сынок! Милый, — шептала она, прижимаясь сухими губами к его лицу.
Махно ощутил на лице слёзы матери:
— Что вы, мама? Зачем?
— Сынок, я так боюсь за тебя, — шептала старушка. — Я тут принесла хлеба, сала, яичек.
Они сели у стола, Евдокия Матвеевна всё старалась разглядеть лицо сына.
— Ты похудел, сынок.
— А от кого ты узнала, что я здесь?
— Маруся Лепетченко прибежала, рассказала о тебе. Они там получили твоё письмо, переписали его несколько раз и передали по дворам. Голова варты шум поднял. Кто-то пустил слух, что ты уже в Гуляйполе. Немцы переполошились, ищут тебя. Ох, боюсь я, милый. Здесь очень близко, уехал бы ты куда подальше.
— Куда, мама?
— Хошь бы в Терновку, там мой брат живёт, Исидор Передерий. Всё ж родной дядя тебе, да и далеко она, в 80 верстах.
— Ладно, мама. Расскажи хоть, как живёшь?
— Ой, сынок, — охнула Евдокия Матвеевна и опять залилась слезами. — Хату-то нашу сожгли, мне даже вынести ничего не дали.
Нестор поглаживал вздрагивающие плечи матери, бормотал утешительно:
— Ну ладно, ладно, мама. Что ж делать?
Но мать вдруг через подступившие рыдания вымолвила:
— А Емельяна-то, Емельяна, сынок... рас-с-стреляли. Прямо на глазах у жены и деток.
У Нестора оборвалось сердце: «Инвалида! Сволочи! Отца пятерых детей!» У него мгновенно пересохло во рту, он затряс мать за плечо:
— А Сава? А Гриша?
— Гриша бежал. Саву немцы взяли и хотели тоже расстрелять, но сказывают, мол, за него помещики просили, мол, из-за него брат Нестор всех нас пожжёт. Увезли Саву в Александровскую тюрьму.
— Правильно они говорили: буду жечь, обязательно буду жечь — и за Емельяна, и за Саву. Они у меня ещё поплачут, — бормотал Нестор, чувствуя, как по лицу его текли слёзы.
Они сидели, придавленные горем, мать тихо гладила руку сына, умоляла, всхлипывая:
— Сыночек, беги подальше, боюсь я за тебя. Ох, боюсь. Пережди где-нибудь, пересиди.
— Ладно, ладно, мама, — успокаивал он тихо, но думал супротивное: « Вот теперь-то я никуда не уйду. За братьев я с них вдвое, вдесятеро взыщу. Теперь они мне уже кровные враги».
Наплакавшись, мать и сын притихли, прижавшись друг к другу. Из горенки бесшумно явилась жена Захара, тихо взяла старушку за плечи.
— Идемо, Евдокия Матвеевна, я там вам постелила.
— Да, да, мама, ступай отдыхай, — поднялся Нестор.
Он вышел во двор, там на завалинке сидел Клешня. Увидев Махно, поднялся ему навстречу:
— Наговорились?
— Наговорились. Ты знал, что мамин дом сожгли, а Емельяна расстреляли?
— Знал.
— Почему же не сказал мне?
— Жалко вас было, Иван Яковлевич. Такой вестью и убить можно.
— Может, ты и прав. Завтра найди маме попутную подводу, хватит ей ноги бить.
— Я могу и сам её увезти.
— Ни в коем случае. Может, за ней следят, и тебя загрести могут, а там и до меня доберутся. Возница должен быть совершенно посторонний, ничего не знающий. Аты послезавтра меня повезёшь.
— Куда?
— В Гуляйполе.
— Да вы что, Иван Яковлевич? Зачем на рожон лезти?
— Так я решил, Захар. И только. Да не вздумай маме об этом проговориться. Не пугай её.
5. На острие ножа
Выехали Клешня с Махно ночью, и едва не на полпути Нестор велел остановиться. Слез с воза.
— Езжай назад, Захар. Спасибо, тут я уже пешком доберусь.
— Подъехали хотя бы к околице.
— Нет, нет. При въезде наверняка либо вартовые, либо немецкий патруль дежурит. Нечего рисковать.
Махно свернул с дороги, затерялся меж копен. Клешня повернул назад. Тревожно было у него на душе. Сколько раз он пытался отговорить Нестора: «Не делать глупости, не соваться волку в пасть». Но тот заладил одно: «Надо. И только».
Нестор, сжимая в кармане рукоять пистолета, пробирался задами. Наконец, в одном месте перелез через изгородь, пошёл по тропинке между подсолнухами к избе. Он знал, что здесь живёт вдова не вернувшегося с германского фронта солдата и что ей он вполне может довериться.
Стучать в окно он не решился, могли услышать с улицы, тихо подёргал сеночную дверь. Раз, другой. Наконец послышался голос:
— Кто там?
— Мотя, это я. Открой.
— Кто?
-— Открой, увидишь.
Женщина подняла деревянную закладку, приоткрыла дверь.
— Батюшки! — ахнула. — Нестор Иванович, — и сама же зажала себе ладонью рот. — Как же это вы? Разве ж можно? Вас ищут.
— Тихо, Мотя. Проводи меня в хату. Огонь не вздувай.
— Проходьте, проходьте, — засуетилась хозяйка. — Сидайте к столу. Сейчас я приготовлю чего поужинать. Чай, голодные?
Махно сел на лавку у окна, чтоб видеть двор. Мотя возилась у печки.
— У меня борщ, вечор варила. Ещё горячий.
— Борщ — это хорошо, давно не едал, — сказал Махно.
Она налила ему полную миску, положила ломоть хлеба.
— Исты на здоровьичко.
— Я буду есть, а ты рассказывай, — сказал Махно, беря ложку.
— Ой, Нестор Иванович, таке горе, таке горе, не знаю як и начать. У вас в семье...
— Я знаю уже, — осадил её Нестор. — Не будем бередиться, мама всё рассказала. Ты скажи, как народ: что делают, о чём думают, к чему готовятся.
— Народ дюже недовольный, Нестор Иванович...
— Мотя, зови меня Иваном Яковлевичем. У меня документ на это имя. Конечно, местные вартовые меня в лицо знают, а если немцы, так они-то меня не видели. Я для них Шепель. Учитель. Хорошо?
— Хорошо, Иван Яковлевич, я всё поняла. У нас и вартовые есть нездешние. Один приехал сюда с матерью и сестрёнкой. Наши парни раз поймали его и решили убить, а он взмолился, что де пошёл в вартовые, чтоб с голоду не умереть и мать с сестрёнкой прокормить. Ну наши сказали: будешь нам служить — будешь жить. Он согласился и слово держит, об облавах и обысках всегда предупреждает. Ну, наши узнали, что на его шее действительно мать-старуха и сестрёнка, подкинули ему куль муки, сала там, картошки. Он на седьмом небе, теперь служит не за страх, а за совесть.
