Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Бродская "Марийкино детство"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 386576" data-attributes="member: 1"><p>Советы рабочих и солдатских депутатов представляют другие классы – классы трудящихся…»</p><p></p><p>Майор то и дело подбегал к каждому из сидевших в комнате, заглядывал в их листки и торопил:</p><p></p><p>– Ребята, поторапливайтесь, не забудьте, что мы должны выпустить газету к завтрашнему дню; мы должны довести до масс слова товарища Ленина…</p><p></p><p>– Хорошо тебе поторапливаться, как ты шибко грамотный, – жаловался Захар Иваныч, – а у меня вон полная голова разных мыслей, а на бумагу не идут. Аж вспотел весь…</p><p></p><p>Саша наконец кончил пересчитывать деньги.</p><p></p><p>– Ну, пошли, Марийка, – сказал он, – мне ещё в Культяповку надо, а тебе пора домой.</p><p></p><p>– Саша, а для кого это ты столько денег собрал? – спросила Марийка, когда они вышли на улицу.</p><p></p><p>– Для нашей рабочей газеты.</p><p></p><p>Марийка засмеялась:</p><p></p><p>– Ты всё шутишь! Я ведь знаю, что газета стоит пятачок, а у тебя вон сколько денег собрано…</p><p></p><p>– Эх ты, голова садовая! Одна газета стоит пятачож, а нам нужно напечатать пять тысяч штук. Понимаешь? За бумагу нужно заплатить – раз, за краску – два…</p><p></p><p>– А когда выйдет газета? – спросила Марийка.</p><p></p><p>– Завтра в обед. К концу дня пойдём разносить в рабочие районы.</p><p></p><p>– Саша, возьми меня с собой, я буду тебе помогать.</p><p></p><p>– Не устанешь? Много ходить придётся.</p><p></p><p>– Ничего, я привычная!</p><p></p><p>– Ну, тогда жди меня завтра в три часа возле водокачки на Михайловской улице. Оттуда пойдём на лесопилку.</p><p></p><p>Назавтра, ровно в три часа, Марийка ждала Сашу в условленном месте.</p><p></p><p>Стоял тёплый осенний день.</p><p></p><p>Щурясь от солнца, Марийка смотрела вдоль улицы – не видно ли Саши?</p><p></p><p>Она заметила его ещё издали – он шагал нагружённый большой кипой газет, через плечо у него висела холщовая сумка, тоже набитая газетами.</p><p></p><p>– Здравствуй, Марийка! – крикнул Саша. – А я думал, ты не придёшь, мать не отпустит.</p><p></p><p>– С тобой меня мама всегда отпускает.</p><p></p><p>– Ну, идём скорей!</p><p></p><p>Они вышли на шоссе. Саша так быстро шагал, что Марийка едва за ним поспевала.</p><p></p><p>– Саша, дай я тоже понесу газеты, – попросила Марийка.</p><p></p><p>– Дойдём до того дерева, я развяжу пачку и дам.</p><p></p><p>Дошли до высокого старого дуба, который уже начал желтеть. Саша присел на траву, разрезал бечёвку и дал Марийке толстую пачку газет.</p><p></p><p>– «Голос рабочего», – прочитала Марийка название газеты.</p><p></p><p>Больше она ничего не успела прочитать – Саша пошёл дальше, надо было его догонять.</p><p></p><p>Вот и Мандрыковский спуск. Отсюда начинаются кривые, узкие улицы Культяповки. У первого же забора Саша остановился, вытащил из кармана кнопки, расправил газету и прикрепил её к забору на видном месте.</p><p></p><p>– Ну, теперь скорей на лесопилку, – сказал Саша, – сейчас гудок.</p><p></p><p>Они пошли дальше, мимо маленьких покосившихся домиков.</p><p></p><p>Возле красного кирпичного здания лесопилки были сложены штабелями доски.</p><p></p><p>Саша присел на досках, разложил рядом с собой газеты, поправил на боку сумку.</p><p></p><p>– Ну, Марийка, сейчас пойдут рабочие. Смотри не зевай. Я буду здесь, а ты беги к другому выходу. Как все газеты раздашь, возьмёшь у меня ещё.</p><p></p><p>Хрипло, протяжно загудел гудок. Прижимая к груди газеты, Марийка кинулась к воротам лесопилки.</p><p></p><p>– Свежая газета «Рабочий голос!» – звонко выкрикнула она, стараясь подражать уличным газетчикам.</p><p></p><p>Её обступили. Со всех сторон тянулись рабочие большие руки.</p><p></p><p>В одну минуту Марийкин карман оттопырился, наполненный медяками.</p><p></p><p>Газеты тут же читали, передавали друг другу, бережно складывали, прятали по карманам.</p><p></p><p>Раздав все газеты, Марийка побежала к Саше за другими, но и он уже распродал все номера.</p><p></p><p></p><p><img src="https://online-knigi.com/pic/4754/1386598354/pic_9.png" alt="" class="fr-fic fr-dii fr-draggable " style="" /></p><p><em>Газеты тут же читали, передавали друг другу.</em></p><p></p><p>В БОЛЬНИЦЕ</p><p></p><p>Однажды утром Марийка проснулась позже, чем всегда. В квартире было тихо. Мать, видно, ещё не вернулась с базара. За сатиновой занавеской было темно и душно. Жужжали мухи, что-то, захлёбываясь, булькало в водопроводной трубе. Нужно было скорей вставать и приниматься за чистку башмаков, но вставать почему-то не хотелось. Голова была тяжёлая и точно не своя, глаза смыкались.</p><p></p><p>«Посплю ещё немножко», – подумала Марийка, чувствуя какую-то странную усталость, во всём теле.</p><p></p><p>Её разбудили грузные шаги матери и грохот поленьев, брошенных на пол у печки.</p><p></p><p>– Мама! – позвала Марийка.</p><p></p><p>Поля подошла к кровати.</p><p></p><p>– Ты что же это валяешься? – закричала она, но вдруг смолкла и пощупала горячие щёки Марийки. – Господи! Да ты вся в жару! Лоб горячий, точно печка. Катерина, принеси-ка градусник…</p><p></p><p>Марийке под мышку поставили холодный градусник. Катерина покачала головой:</p><p></p><p>– Горло болит? Дело плохо – не иначе как скарлатина.</p><p></p><p>Через час проснулся доктор. Узнав, что Марийка заболела, он пришёл на кухню, осмотрел её и велел немедленно везти в больницу.</p><p></p><p>Оказалось, что Катерина нечаянно угадала.</p><p></p><p>– Скарлатина очень заразительна, и я не могу рисковать здоровьем своего ребёнка, – сказал доктор Поле. – Вот вам записка к старшему врачу. Катерина, вызовите извозчика…</p><p></p><p>И вот Марийка, закутанная в большой платок, едет на извозчике. Она сидит у Поли на коленях. Марийка никогда ещё не ездила на извозчике. Как приятно покачивает на мягких рессорах! Одно жалко: что не идёт дождик, а то бы надпролёткой подняли кожаный верх… Они проезжают через базар, мимо торговок, сидящих на земле возле груды ярко-жёлтых дынь и полосатыхарбузов.</p><p></p><p>Вот и Гоголевский сквер, весь засыпанный опавшей листвой. Среди поредевших кустов виднеется длинноносый каменный Гоголь, с волосами, длинными, как у священника. Но куда же они с мамой едут? Ах да, в больницу. Её оставят там одну.</p><p></p><p>– Мама, мамочка, я не хочу! – плачет Марийка и цепляется за Полю.</p><p></p><p>Но они уже приехали. Марийку несут по длинному белому коридору, где висят лампы под железными абажурами. Как много ламп! Марийка начинает считать лампы.</p><p></p><p>– Одна, две, три, четыре… десять.</p><p></p><p>В большой комнате стоят рядами кровати. Марийка лежит на крайней кровати возле окна. Она целые дни дремлет. Иногда она просыпается вся в поту и начинает сбрасывать с себя колючее шерстяное одеяло. Кто-то наклоняется над ней и даёт ей пить.</p><p></p><p>Это очень странная комната. Всё кружится и пляшет вокруг Марийки. Как волчок, кружится под потолком матовый шар лампы, танцуют на столике жёлтые пузырьки в гофрированных бумажных чепчиках, кружится, как сумасшедшее, окно с мелькающей в нём голой берёзой.</p><p></p><p>– Остановите окно, остановите окно!…</p><p></p><p>Потом все вещи останавливаются, и стенки начинают раздвигаться. Комната становится огромной, как соборная площадь. Где-то далеко-далеко блестит медная дверная ручка. Кровать становится крохотной, как спичечная коробка, и сама Марийка – маленькая-премаленькая.</p><p></p><p>Ночь. Тихо в палате. Марийка садится на кровати и оглядывается вокруг.</p><p></p><p>За окошком над голой мокрой берёзой стоит луна.</p><p></p><p>Белые стены, белые кровати, белые тумбочки. Так вот она какая – больница. На соседней кровати шевелится маленькая фигурка.</p><p></p><p>– Мама! Мама! Пить!…</p><p></p><p>Неслышно ступая, входит сиделка в белом халате. Она даёт лекарство Марийкиной соседке.</p><p></p><p>– А ты чего сидишь, полуночница? – спрашивает она у Марийки. – Голова не болит? Нет?</p><p></p><p>– Нет.</p><p></p><p>Марийка хочет сказать сиделке, что она уже выздоровела и чтоб её скорей выпустили из больницы, но от слабости ей даже трудно пошевелить языком.</p><p></p><p></p><p>Марийка медленно выздоравливала. Её перевели в другую палату, где лежали ещё три девочки и один мальчик, Вася.</p><p></p><p>Девочка Зоя, которая уже давно выздоравливала и всё никак не могла выздороветь, была очень крикливая и злая. Она швыряла на пол пузырьки с лекарством и целый день ныла и просилась домой. А то вдруг начинала дразнить худенького бритоголового Васю: «Васька-Васёнок, ху дой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся…»</p><p></p><p>Две другие девочки, трёх и пяти лет, целый день спали.</p><p></p><p>В этой палате рядом с дверью было проделано окошечко, сквозь которое родители смотрели на своих детей. Каждое воскресенье Марийка видела в окошечко широкое красное лицо матери. Поля улыбалась ей и кивала, а после её ухода няня вносила гостинцы: куриную котлету в промасленной бумаге, баночку мёду или несколько бубликов.</p><p></p><p>Однажды среди гостинцев Марийка увидел белый запечатанный конверт с надписью: «Получить Марии Внуковой». У Марийки дрогнуло сердце. Она никогда в жизни ещё не получал писем. От кого бы это?</p><p></p><p>Она осторожно надорвала конверт и вынула листочек в косую клетку, весь исписанный крупными буквами. Письмо, оказывается, было от Сеньки:</p><p></p><p>«Здравствуй, Марийка! Что это ты так долго болеешь? Уже все подвальные заскучали, а наша Вера аж плачет. Марийка, а у нас теперь опять революция. Отец говорит, что это уже настоящая, потому что теперь советская власть. И ещё новость: теперь Сутницкому никто уже не платит за квартиру. Я тебе посылаю листовку. Их по улицам разбрасывали, я и подобрал возле аптеки четырнадцать штук. Ты прочти, там про революцию написано. Эх, жалко нет у меня ружья, я бы тоже пошёл драться с помещиками и буржуями. Марийка, ты скорей выписывайся, будем делать телефон. Я уже проволоку раздобыл и одну испорченную трубку; но ничего, поправим… выздоравливай скорее.</p><p></p><p>С почтением, Сенька Полуцыган».</p><p></p><p>Тут же в конверте лежала измятая коричневая листовка:</p><p></p><p>К ГРАЖДАНАМ РОССИИ</p><p></p><p><strong>Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.</strong></p><p></p><p><strong>Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.</strong></p><p></p><p><strong>Да здравствует революция солдат, рабочих и крестьян!</strong></p><p></p><p>Boенно-революционный комитет</p><p>при Петроградском сиесте рабочих</p><p>и солдатских депутатов.</p><p>Медленно тянулось в больнице время. Марийка старалась просыпаться как можно позднее, и всё же дни здесь были бесконечно длинные. Марийка часами лежала, рассматривая свои пальцы, с которых после скарлатины облезала кожа. Потом она вставала, надевала длинный, до земли, халат, и, шатаясь от слабости, выходила в коридор. Здесь было гораздо веселее, чем в палате.</p><p></p><p>Взад и вперёд бегали сиделки с грелками и градусниками, опушёнными в стакан. Стряпухи в белых колпаках тащили медные котлы с кашей. Через стеклянную дверь Марийка увидела, как; на той стороне лестницы, в мужском отделении, бродили по коридору какие-то старики в одном нижнем белье. В больнице не хватало халатов и простынь, туфель совсем было мало, и Марийке достались огромные войлочные шлёпанцы, оба с левой ноги.</p><p></p><p>В коридоре две няньки мыли стенки горячей водой и без умолку трещали, умолкая лишь тогда, когда в коридоре появлялась дежурная сестра. Марийка с завистью смотрела, как няньки шаркают щётками по стенке. Ей тоже хотелось бы делать какую-нибудь работу, и она даже соскучилась по своим сапожным щёткам и грязным тарелкам.</p><p></p><p>– А что же ты думаешь, – говорила одна из нянек, – я взяла да и пошла прямо в Совет, что на Дворянской улице в особняке Шабада. Прихожу и говорю: так и так, беспорядок у нас в больнице, больных не кормят до поздней ночи, клопы их грызут, кастелянша шьёт себе из казённых простынь юбки и тому подобное.</p><p></p><p>– Ну, а они что сказали?</p><p></p><p>– Говорят, пришлём завтра рабочий контроль…</p><p></p><p>Няньки замолчали и стали ещё сильнее шаркать щётками.</p><p></p><p>– Нянюшка, – сказала Марийка, – дайте мне щётку, я вам помогу.</p><p></p><p>Санитарка обернулась.</p><p></p><p>– Ты чего тут торчишь на сквозняках! – закричала она на Марийку. – Марш в палату!…</p><p></p><p>Марийка поплелась в палату, вздыхая, легла в постель и снова начала рассматривать свои пальцы и обрывать с них старую кожу. Потом она не вытерпела, опять встала и подошла к окошку. Там, за окном, где-то далеко свистел паровоз, там были улицы, дома, магазины, собаки…</p><p></p><p>Как ей хотелось скорей попасть домой, побывать у Стэллы, у горбатой Веры, сбегать к Саше-переплётчику, разузнать все новости.</p><p></p><p>Наконец наступил долгожданный день выписки. Снова Марийка едет с матерью на извозчике, закутанная в большой платок. На земле, на крыше, на деревьях – всюду белеет первый снег. Над каменным домом, где помешалась городская управа, развевается красный флаг.</p><p></p><p>А вот Губернаторская улица, вот и булочная Сафонова, куда Марийка так часто бегала за хлебом. Вот и переплётное заведение мадам Таракановой с запертой на замок дверью, вот, наконец, и дом Сутницкого.</p><p></p><p>Кто это там топчется у ворот? Это, никак, дворникова Машка и Сенька…</p><p></p><p>Марийка засмеялась и начала махать руками.</p><p></p><p>– Да тише ты! – заворчала Поля. – Ещё с извозчика свалишься.</p><p></p><p>Пролётка медленно въехала во двор.</p><p></p><p>Когда Марийка впервые после возвращения из больницы увидела себя в зеркале, она испугалась. Некрасивая глазастая девочка с наголо обритой головой была совсем не похожа на прежнюю курчавую Марийку.</p><p></p><p>Но не только сама Марийка переменилась за эти два месяца – всё вокруг переменилось ещё больше, как будто прошёл целый год.</p><p></p><p>СОБРАНИЕ КУХАРОК</p><p></p><p>Теперь уже самым главным в доме был не Сутницкий, а домовый комитет, или домком. Председателем домкома выбрали печника.</p><p></p><p>Как раз на другой день после возвращения Марийки из больницы домком созвал первое собрание жильцов.</p><p></p><p>Сенька Полуцыган и Машка бегали по лестницам, звонили во все квартиры подряд и раздавали повестки. Собрание было в прачечной. Пришли все жильцы, кроме самого Сутницкого и Шамборского, который исчез из города.</p><p></p><p>Управившись на кухне, Поля тоже побежала на собрание. Она вернулась поздно вечером и рассказывала Марийке:</p><p></p><p>– А печник-то наш каков! И не узнать его – распорядительный, сурьёзный такой… «Мы, – говорит, – теперь многосемейных трудящихся, будем переселять из подвалов в верхние этажи. Пришло и наше время, пусть и наши ребята поживут в тепле да просторе…» Все как закричат!… А Волгина аж побледнела от злости – они ведь с мужем да с двумя собачками шесть комнат занимают.</p><p></p><p>После возвращения из больницы Марийке долго ещё не разрешали играть с Лорой. Елена Матвеевна всё боялась, что у Марийки где-нибудь под ногтями застряли микробы скарлатины. Лора за это время ещё больше отвыкла от Марийки и ещё больше сдружилась со своими одноклассницами. Когда она увидела похудевшую длинноногую Марийку с обритой, круглой, как шар, головой, она всплеснула руками и сказала:</p><p></p><p>– Господи, какая ты стала смешная!…</p><p></p><p>Докторша, которая раньше очень мало вмешивалась в хозяйские дела, теперь часто заходила на кухню и сама проверяла, не много ли масла уходит у Поли на жаренье котлет.</p><p></p><p>– Экономней, экономней, Поля, – говорила докторша, усаживаясь в своём шёлковом халате на табуретку возле плиты. – Скоро нам всем придётся есть картофельную шелуху. Нужно запасать продукты.</p><p></p><p>И докторша запасала. Катерина теперь целые дни бегала по очередям, получала пайки, приводила на дом спекулянток, которые выменивали сало и пшено на старые платья.</p><p></p><p>Кладовка и швейная комната до отказа были набиты банками, мешочками и узелками. Однажды Катерина приволокла откуда-то целую наволочку лаврового листа и десять жёлтых церковных свечей. В квартире развелось столько мышей, что кот Елены Матвеевны не успевал за ними охотиться.</p><p></p><p>Максимовна, кухарка Шамборских, прибежала на кухню к Поле:</p><p></p><p>– Полюшка, знаешь, матушка, новость? В газете пропечатано, что сегодня вечером в театре, где картины показывают, собрание кухарок будет со всего города.</p><p></p><p>– Чего? – переспросила Поля и перестала рубить мясо.</p><p></p><p>– Обще-город-ское собрание прислуги – написано, – раздельно сказала Максимовна. – Двадцать лет в кухарках живу, а про такое ещё не слыхивала. Сходим, что ли, Полюшка?</p><p></p><p>– А чего ж мы там делать будем? – спросила Поля. – Ты, Катерина, пойдёшь, что ли?</p><p></p><p>Катерина гладила бельё. Сжав тонкие губы, она старательно разглаживала тюлевую накидку и, не отвечая, покачала головой.</p><p></p><p>– Ну, так как же, Катерина? – спросила ещё раз Поля.</p><p></p><p>Катерина с грохотом опустила утюг на самоварную конфорку и фыркнула:</p><p></p><p>– Как же, так я и побежала!… Кто место берегёт, тот по собраниям не шляется.</p><p></p><p>– Вольному воля, – сказала Максимовна, приподнимаясь с табуретки, – а ты, Поля, к семи часам приходи.</p><p></p><p>После ухода Максимовны Марийка начала приставать к матери:</p><p></p><p>– Мама, и я с тобой пойду.</p><p></p><p>– Выдумаешь тоже! Вон лучше тарелки перетирай, а то мне одной не справиться.</p><p></p><p>В половине седьмого кухня была уже чисто прибрана, пол вымыт, кастрюли начищены и расставлены по полкам. Поля надела свой парадный плюшевый жакет и хотела уже идти, но в эту минуту в кухню заглянула Елена Матвеевна.</p><p></p><p>– Поля, быстренько ставь тесто для пончиков. Сейчас придут Дорошевичи. Куда ты это так нарядилась?</p><p></p><p>– На собрание иду. А тесто, Елена Матвеевна, пусть Катерина поставит.</p><p></p><p>– Ах, Поля, ты ведь сама знаешь, что у Катерины пончики всегда пригорают! И что это вдруг за собрание? Господи, уже и за кухарок, взялись!</p><p></p><p>– Уж как хотите, а я пойду.</p><p></p><p>Поля повернулась и вышла из кухни. Марийка опрометью кинулась за ней.</p><p></p><p>– Мама, мама, возьми меня с собой!</p><p></p><p>Поля махнула рукой:</p><p></p><p>– Ну, иди! От тебя ведь не отвяжешься.</p><p></p><p></p><p>Вот и кинематограф «Модерн».</p><p></p><p>Они вошли внутрь. Марийка ещё никогда здесь не бывала. Она увидела множество зеркал, мягкие диванчики и пальмы. Под потолком висела люстра в виде кораблика.</p><p></p><p>– Сколько много народу, мама! Неужели это всё кухарки?</p><p></p><p>Поля пожала плечами. Она не думала, что в городе так много кухарок.</p><p></p><p>– А вот и наши, – обрадовалась Поля, увидев на одном из диванчиков в углу Максимовну и горничную Сутницкого Франю.</p><p></p><p>– Чего девчонку притащила? Чай не для забавы нас сюда собрали! – строго сказала Максимовна…</p><p></p><p>Поля только махнула рукой – пускай, мол; а Марийка спряталась за её спину. Она боялась толстой усатой Максимовны; от которой пахло табаком.</p><p></p><p>– Только я сюда собралась идти, – рассказывала Поля женщинам, – вдруг наша-то на кухню явилась: «Пеки, Поля, пончики». А я прямо так и говорю: «Поедите, барыня, и Катерининых пончиков». Повернулась и ушла. Наша-то и осталась с разинутым ртом…</p><p></p><p>– А чего с ними церемониться? – сказала Франя. – Они вон с нами не нежничают. Выжмут всё здоровье и на улицу выкинут, как собаку. Ладно, теперь и мы, кастрюльницы, за ум возьмёмся.</p><p></p><p>Прозвучал звонок, все прошли в зал. Там было полутемно и холодно. Перед белым полотном экрана поставили длинный стол и стулья. За столом разместились пять мужчин и одна стриженая женщина в белой блузке с мужским галстуком.</p><p></p><p>Марийка так и подскочила на месте. За столом сидел Саша-переплётчик, а стриженая женщина была Анна Ивановна, та самая Анна Ивановна, которая умела печатать на машинке.</p><p></p><p>Марийка начала подмигивать Саше и даже помахала ему рукой, но он, видно, её не замечал.</p><p></p><p>Когда все заняли места и в зале утихло, Анна Ивановна вышла вперёд и сказала:</p><p></p><p>– Дорогие товарищи! Городская организация большевиков приветствует в вашем лице всех освобождённых женщин!</p><p></p><p>В зале захлопали в ладоши.</p><p></p><p>Потом вышел мужчина. Он говорил долго. Марийка нечаянно заснула, прислонившись к плечу матери. Её разбудил ужасный шум. Она вздрогнула и открыла глаза. Женщины вскакивали с мест, кричали и размахивали руками.</p><p></p><p>– Отменить слово «барыня»! Нету больше барынь!</p><p></p><p>– Чтоб был день отдыха раз в неделю!</p><p></p><p>– Пускай они нам на «вы» говорят. Всю жизнь тыкают, надоело!…</p><p></p><p>Потом вышла к столу какая-то нянька и начала рассказывать, что ей уже три года и четыре месяца не платят жалованья. Она плакала и требовала, чтобы за неё заступилась советская власть.</p><p></p><p>После няньки взяла слово Анна Ивановна.</p><p></p><p>Она сказала, что все горничные, кухарки и няньки должны вступить в свой профсоюз.</p><p></p><p>– Товарищи женщины, – закончила Анна Ивановна, – но вы и сами не плошайте, не будьте покорными и забитыми, энергично отстаивайте свои права. Помните, что рабоче-крестьянская революция победила, что на страже ваших интересов стоит партия большевиков, а за нашей партией стоят миллионы рабочих, крестьян и солдат…</p><p></p><p>С собрания Поля возвращалась вместе с Максимовной и двумя незнакомыми кухарками. Всю дорогу они говорили о том, что теперь всё пойдёт по-другому, что все прислуги запишутся в свой союз и будут требовать от хозяек юбки и фартуки.</p><p></p><p>Был уже час ночи. Никогда ещё Марийка не возвращалась домой так поздно. Вот и дом Сутницкого. Старый дворник отворил им калнтку, громыхая ключами. У доктора во всех окнах темно. Кухонная дверь на замке. Поля тихонько постучалась. Прошла минута, другая, третья – никто не подходил. Поля вздохнула и снова осторожно постучала. Марийка топталась рядом. Она захныкала, наткнувшись в темноте на мусорное ведро. Ей хотелось спать. Наконец им отворила дверь злая, растрёпанная Катерина, которая стояла на пороге в одной рубашке.</p><p></p><p>– Шляются… спать не дают!… – пробормотала она со злостью.</p><p></p><p>На кухонном столе возвышалась груда грязных тарелок. Поля молча покрыла тарелки полотенцем, погасила свет и начала раздеваться. Марийка уже прикорнула возле стенки.</p><p></p><p>«НЕДЕЛЯ БЕДНОТЫ»</p><p></p><p>В кухне было темно и жарко. В плите потрескивала тлеющая солома.</p><p></p><p>Марийка только что пришла со двора. Она разделась, повесила сушиться на верёвку мокрые варежки и взяла с полки кусок лепёшки. Сухая, пережаренная лепёшка так хрустела у неё на зубах, что казалось – этот хруст может разбудить мать.</p><p></p><p>Потом Марийка подбросила в плиту охапку соломы. Пламя вспыхнуло и на секунду осветило кусок выбеленной стенки и большого чёрного таракана на ней.</p><p></p><p>Достав из шкафчика книгу, Марийка присела у раскрытой, дверцы. Чтобы различить мелкие буквы, она должна была придвинуться так близко к огню, что он едва не обжигал её щёки.</p><p></p><p>«Зима была суровая, – читала Марийка. – Саре часто приходилось ходить с поручениями в плохой одежде и рваных башмаках…»</p><p></p><p>«Совсем как мне», – подумала Марийка.</p><p></p><p>«…Бывали и такие дни, когда туман непроницаемой стеной окутывал весь город и фонари горели с утра до ночи; тогда Лондон напоминал Саре тот день, когда она несколько лет назад, прижавшись к отцу, ехала в пансион мисс Минчин…»</p><p></p><p>В кухню кто-то вошёл, зацепившись за половик.</p><p></p><p>– Тьфу, чёрт! – сказал из темноты голос Катерины. – Поля, вставай. Во дворе обыск. Сейчас к нам придут. Григорий Иванович велели вещи прятать.</p><p></p><p>– Чего? Какой там обыск? – хрипло спросила из-за занавески Поля.</p><p></p><p>– «Неделя бедноты». У буржуев золото и другие лишние драгоценности забирают. Идём скорее, наша-то на стенку от страха лезет, боится за свой каракуль…</p><p></p><p>Марийка бросила книгу и побежала вслед за матерью.</p><p></p><p>Столовую тускло освещала коптилка.</p><p></p><p>Елена Матвеевна и доктор вынимали из буфета серебро, заворачивали его в салфетки и чулки. Из раскрытых дверей детской слышался плач Лоры.</p><p></p><p>– Мама, мне страшно, зажги огонь!…</p><p></p><p>– Марийка, сходи к Лоре, разве ты не слышишь, что она плачет! – прикрикнула Елена Матвеевна.</p><p></p><p>Марийка вошла в тёмную детскую. Протянув руки вперёд и зажмурив глаза, она ощупью стала пробираться к Лориной кровати.</p><p></p><p>– Кто здесь? – спросила Лора.</p><p></p><p>– Это я, Марийка.</p><p></p><p>– Поди сюда, мне страшно.</p><p></p><p>Прижавшись друг к другу, девочки сидели на кровати. Марийка поджала ноги под себя – ей казалось, что на полу что-то шевелится и шуршит.</p><p></p><p>– Лора, ты слышишь, как на полу кто-то копошится? Кто бы это был?</p><p></p><p>– Не знаю. А вдруг кто-нибудь забрался сюда в темноте? Ну нет, это, наверно, кот.</p><p></p><p>Сквозь незатворенные двери было видно, как в соседней комнате Поля и Катерина связывали бельё в узлы и передвигали зачем-то буфет. Огромные тени шевелились на стенках. Доктор вошёл в столовую из передней и сказал:</p><p></p><p>– Сейчас будут здесь. Они уже у Сутницкого. Забрали все драгоценности и персидский ковёр.</p><p></p><p>– О господи, что с нами будет? – заплакала Елена Матвеевна. – Куда же мне спрятать каракулевый сак?</p><p></p><p>Доктор наклонился и что-то зашептал ей на ухо.</p><p></p><p>– Куда? – переспросила Елена Матвеевна, не расслышав.</p><p></p><p>Доктор опять зашептал ей на ухо.</p><p></p><p>– Верно, верно, – сказала Елена Матвеевна! и вдруг крикнула громко: – Марийка, поди-ка сюда!</p><p></p><p>Марийка спрыгнула с Лориной кровати и подошла к дверям.</p><p></p><p>– Слушай, девочка, – сказал доктор очень тихо, – ты должна раздеться, лечь в постель и притвориться, что спишь. Поняла?</p><p></p><p>– А зачем?</p><p></p><p>– Нужно…</p><p></p><p>Докторша вынула из шкафа свой сак и понесла его на кухню. Доктор шёл впереди, освещая дорогу коптилкой «Юпитер», которая была сделана из железной трубочки. Над трубочкой колыхалось четыре язычка пламени.</p><p></p><p>Елена Матвеевна прошла за занавеску и положила свой сак под слежавшийся тощий тюфячок. Марийка быстро разделась и легла в постель, Она слышала, как у дверей позвонили. Кто-то отворил, и в переднюю, топая сапогами, вошло несколько человек. Все они прошли в столовую.</p><p></p><p>«Сейчас придут сюда», – подумала Марийка и, просунув руку под тоненький тюфячок, пощупала, там ли каракулевый сак. Он лежал на месте. Марийка провела рукой по мелким завиткам шелковистого меха. Прошло минут десять, а в кухню никто не приходил.</p><p></p><p>«Что там делается? – подумала Марийка. – Пойду тихонечко, погляжу…»</p><p></p><p>Она спрыгнула с кровати и в одной рубашке» на цыпочках пробралась в тёмный коридор. Отсюда было видно всё, что происходит в столовой.</p><p></p><p>По-прежнему на рояле тускло мерцала коптилка. Возле стола стояли трое: матрос в бескозырке, высокий бородатый человек в расстёгнутой шинели и молодая девушка в меховой шапке.</p><p></p><p>Бородатый разглядывал документы доктора и, улыбаясь, говорил:</p><p></p><p>– Так что простите за беспокойство. У трудящейся интеллигенции мы ничего не берём… Мы изымаем ценности только у капиталистов, чтобы использовать их на благо революции.</p><p></p><p>– Пожалуйста, пожалуйста, – говорил доктор таким тоном, точно просил, чтоб и у него что-нибудь взяли.</p><p></p><p>А докторша растерянно топталась возле стола и повторяла:</p><p></p><p>– Садитесь, господа. Почему вы стоите?…</p><p></p><p>Через минуту ночные гости ушли. Марийка слышала, как доктор, закрыв за ними дверь, сказал жене:</p><p></p><p>– Ну, что я тебе говорил? Напрасно только панику подняла…</p><p></p><p>– А всё-таки пусть мой сак лежит на кухне до утра, – заметила Елена Матвеевна.</p><p></p><p>Марийка побежала в кухню и юркнула в постель. Лежать на каракулевом саке было мягко и удобно. Она сразу же заснула.</p><p></p><p>Часов в семь Поля ушла на рынок поискать какой-нибудь провизии. Марийка поднялась вскоре после её ухода, вымыла пол на кухне и наколола лучинок для самовара. Поля всё не возвращалась; Марийке надоело её ждать. Она прилегла, не раздеваясь, на кровать и заснула. Сквозь сон она почувствовала, что кто-то трясёт её за плечо. Возле кровати стояла докторша.</p><p></p><p>– Вставай! Вот разоспалась среди бела дня! Вставай! Я забираю сак. Довольно его мять…</p><p></p><p>Марийка села, протирая глаза. Ей вдруг стало обидно до слёз. «Довольно мять»!… А кто их просил подкладывать нам под тюфячок свои каракули!…»</p><p></p><p>– Не встану, – сказала Марийка упрямо. – Ишь, какие умные! То ложись, то вставай. Спать хочу.</p><p></p><p>Она улеглась на постель и повернулась лицом к стенке.</p><p></p><p>– Да ты с ума сошла! – закричала докторша. – Противная девчонка! Хамка! Как ты смеешь! Подожди, мать вернётся, она тебе покажет, как дерзости говорить!</p><p></p><p>Докторша выбежала, хлопнув дверью. Марийка лежала на кровати, немного напуганная своей храбростью.</p><p></p><p>Потом она встала, убрала кровать и присела на край табуретки. Ей было страшно.</p><p></p><p>Скоро вернулась Поля. Она получила больничный паёк – полную корзину селёдок и махорки.</p><p></p><p>– Ну, еле живая дотащила, – сказала она, отдуваясь. – Завтра ещё четыре буханки хлеба дадут…</p><p></p><p>Не раздеваясь, она понесла в комнаты корзину, чтобы показать Елене Матвеевне селёдки.</p><p></p><p>Марийка сидела ни жива ни мертва. Через минуту Поля вбежала в кухню. Платок у неё съехал набок, она была красная и тяжело дышала.</p><p></p><p>– Ах ты паршивка!… Грубости говоришь! С места из-за тебя гонют…</p><p></p><p>Марийка молчала. Она стиснула зубы, закрыла глаза и стойко переносила сыпавшиеся на неё оплеухи. Потом Поля, как была в жакетке, присела к столу и заплакала.</p><p></p><p>Марийка стояла позади и исподлобья смотрела на широкие вздрагивающие плечи матери.</p><p></p><p>– Мам, – сказала она, подойдя к Поле, и погладила её по волосам, – мам, ну чего ты плачешь?…</p><p></p><p>Поля вдруг обняла Марийку, положила ей на плечо свою большую голову, и они обе заплакали вместе.</p><p></p><p>Целый день Поля ждала, что на кухню придёт Елена Матвеевна и даст ей расчёт. Наконец, поздно вечером, докторша позвала Полю в спальню и сказала, что она пока не станет отказывать ей от места, но Марийке строго запрещает входить в комнаты и разговаривать с Лорой.</p><p></p><p>ОРДЕР</p><p></p><p>Марийка долго не могла привыкнуть к тому, что теперь ей нельзя входить в комнаты. То ей понадобится взять в буфете уксус – она добежит до дверей столовой, вспомнит, что ей нельзя туда входить, и медленно пойдёт обратно; то, услышав в коридоре Лорины шаги, бросится к ней навстречу, а потом увидит надутое лицо Лоры и побежит в ванную, будто бы ей надо умыться.</p><p></p><p>Да и в кухне Марийка теперь уже не чувствовала себя так свободно, как раньше. Мать ходила все дни злая, гремела кастрюлями и ругалась с Катериной.</p><p></p><p>Катерина шипела на Марийку – всё было не по ней: и ножи плохо вычищены, и снегу Марийка натаскала в кухню, и башмаками она так стучит, что слышно в кабинете у доктора.</p><p></p><p>Поджав тонкие губы, вокруг которых уже появились морщины, она посматривала на Марийку, качала головой и ворчала себе под нос:</p><p></p><p>– Вырастили на свою голову грубиянку бесстыжую…</p><p></p><p>– Да хватит тебе шипеть! У-у, змея подколодная! – кричала Поля. – А ты что тут, Марийка, топчешься? Беги гулять!…</p><p></p><p>Получив от матери затрещину, Марийка раздетая выскакивала во двор и бежала к Стэлле или к Вере. У Стэллы она сидела недолго, потому что стеснялась Патапуфа. Цирк сейчас был закрыт, и Патапуф целые дни читал, лёжа на кровати, или играл на флейте.</p><p></p><p>В подвале у печника было накурено и шумно. К председателю домкома Полуцыгану приходили жильцы за какими-то справками, ругались, о чём-то спорили, обсуждали, кого из подвальных весной будут переселять в верхние этажи.</p><p></p><p>Каждый раз Марийка узнавала в подвале какую-нибудь интересную новость. Рассказывали, что забрали у Тараканихи её переплётную и писчебумажный магазин, и теперь переплётной заведует Лука Ефимович Тюфяков. Ещё говорили, что ночью кто-то видел полковника Шамборското, переодетого простым мужиком.</p><p></p><p>Один раз Сенька рассказал, что он слышал, будто большевики будут раздавать рабочим ребятам все игрушки из игрушечных магазинов.</p><p></p><p>Назавтра чуть свет Марийка, Машка и Вера побежали на Казачью улицу, или улицу Свободы, как она теперь называлась. Они долго стояли возле запертых дверей магазина «Детский рай». Окно было закрыто железной шторой, а дверь на замке. Девочки простояли около часу возле магазина и вернулись ни с чем, ругая Сеньку, который их обманул.</p><p></p><p>Так шли дни за днями. Поля уже начала успокаиваться и думала, что докторша скоро простит Марийку и позволит ей ходить в комнаты.</p><p></p><p>Но вот в один из январских дней, после большой стирки, доктор вошёл в кухню, завешанную мокрым бельём. Он сказал Поле, что, к сожалению, не может больше держать двух служанок, и протянул ей листок, где было написано: «Пелагея Ивановна Внукова честно и добросовестно прослужила у доктора Мануйлова в кухарках пять лет и ни в чём дурном не замечена».</p><p></p><p>Всю ночь Поля не могла заснуть. Она вздыхала, ворочалась на кровати, несколько раз вставала и пила воду из-под крана.</p><p></p><p>Марийке тоже плохо спалось. Она всё думала о том, куда они теперь с матерью поступят и какая им попадётся хозяйка.</p><p></p><p>Утром Поля сложила в сундук все свои фартуки и юбки, а сверху привязала одеяло и подушку.</p><p></p><p>– Никуда не уходи, береги вещи, – сказала она Марийке, – я схожу к Максимовне узнать насчёт места.</p><p></p><p>Марийка оделась и собралась было, как всегда, чистить хозяйские ботинки, но их почему-то с вечера не выставили. Тогда она взяла синий стеклянный кувшин, который не влезал в сундук, и принялась, от нечего делать, мыть его.</p><p></p><p>Пришла Катерина, растопила плиту и начала жарить на завтрак оладьи.</p><p></p><p>Марийка хотела было помочь ей натаскать дров, но Катерина так сердито посмотрела на неё и так ехидно поджала губы, что Марийке даже страшно стало. Она села на сундук с вещами и просидела на нём с кувшином в руках до самого прихода Поли.</p><p></p><p>Вечером Поля с Марийкой перенесли к Максимовне свой сундук и остались у ней ночевать – Шамборщиха с Вандой куда-то уехали, ив квартире, кроме Максимовны, не было ни души.</p><p></p><p>Марийка на цыпочках прошлась по пустым комнатам и заглянула в гостиную. Ей сразу вспомнились именины Ванды. Вон у того стола ей пришлось сказать Шамборскому: «комман ву портрет». Теперь в гостиной было холодно, тихо. Люстры и картины были завешены марлей.</p><p></p><p>В кухне Максимовна угощала Полю чаем с коржиками, жаренными на конопляном масле.</p><p></p><p>– Ох, нелегко тебе будет, Пелагея, сыскать место! – говорила она, покачивая головой. – Время тяжёлое, голодное, кто теперь прислугу возьмёт, да ещё с девчонкой. Самим жрать нечего…</p><p></p><p>– Схожу завтра к Саше, – сказала Поля, – может, он что посоветует.</p><p></p><p>– Что ж, сходи. Он парень толковый, да и в силу теперь вошёл. У большевиков в Совете, говорят, служит.</p><p></p><p>Переночевав у Максимовны, Поля с Марийкой отправились к Сашё-переплётчику. Больше они не знали никого, к кому можно было бы сходить посоветоваться.</p><p></p><p>– Ох ты, горечко! – вздыхала Поля. – Откуда такая напасть!</p><p></p><p>Ещё только вчера она спокойно стояла у плиты и жарила доктору блинчики, а сегодня даже неизвестно, где ей с Марийкой придётся ночевать.</p><p></p><p>Совет помещался в особняке богатого караима Шабада.</p><p></p><p>Каменный светло-коричневый дом был украшен лепными гирляндами цветов и фруктов. Две каменные женщины с толстыми шеями поддерживали затылками балкон. На балконе теперь стоял часовой с винтовкой в руках.</p><p></p><p>Поля потянула тяжёлую резную дверь. У входа, возле перил широкой мраморной лестницы, стоял огромный медведь. В вытянутых передних лапах он держал поднос.</p><p></p><p>– Мама, медведь… – зашептала Марийка. – Он, верно, учёный…</p><p></p><p>– Это чучело, – сказала Поля.</p><p></p><p>Они поднялись по ступенькам, застланным ковром, и вошли в коридор. В конце коридора, заваленного ящиками и мешками, на кожаном диване сидело несколько красногвардейцев. Они читали какую-то записку и смеялись. Из соседней комнаты доносились цоканье пишущей машинки, и чей-то хриплый голос, надрываясь, орал: «Алло! Станция Пятихатки! Алло!»</p><p></p><p>– Вам кого нужно? – спросил один из красногвардейцев у Поли.</p><p></p><p>Поля сказала.</p><p></p><p>– Он здесь, сейчас поищу.</p><p></p><p>Красногвардеец пошёл в глубь коридора.</p><p></p><p>Через минуту вышел Саша. На нём была надета старая солдатская шинель, через плечо висел наган.</p><p></p><p>– Вот не ждал гостей! – сказал Саша. – Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Кучерявая, здравствуй…</p><p></p><p>– Мы на минутку забежали, – сказала Поля.</p><p></p><p>– А что случилось?</p><p></p><p>– От места отказали.</p><p></p><p>– Ну, а где же вы теперь будете жить?</p><p></p><p>– Сегодня у Максимовны ещё переночуем, а завтра хоть на улицу иди. Максимовна ведь тоже у чужих людей живёт. Вот и пришла я к тебе, Сашенька, за советом. Сам знаешь, у нас, кроме тебя, никого нет… Печник Полуцыган вчера рассказывал, будто рабочих с Культяповки переселяют в барские дома. Может, и нам с Марийкой хоть чуланчик какой-нибудь дали бы?…</p><p></p><p>– Зачем же чуланчик? – сказал Саша. – Дадут вам хорошую комнату. Поступите, Пелагея Ивановна, на работу и заживёте с Марийкой по-новому. Верно говорю, кучерявая?</p><p></p><p>– Верно, – вздохнула Марийка.</p><p></p><p>– Ну, идём.</p><p></p><p>Саша повёл их куда-то по коридору.</p><p></p><p>– Товарищ Пахоменко, можно тебя на минутку? – остановил он какого-то парня с забинтованной головой.</p><p></p><p>Тот оглянулся и, сдвинув с уха повязку, внимательно выслушал Сашу.</p><p></p><p>Поля с Марийкой стояли молча и ждали. Пахоменко повернулся к Поле:</p><p></p><p>– А где вы раньше жили, гражданка?</p><p></p><p>– У людей жила. Пять лет без одного месяца у доктора Мануйлова прослужила, а вчера выгнали нас с дочкой прямо на улицу. Пришли вас просить, может, дадите нам хоть каморочку какую-нибудь.</p><p></p><p>– А вот сейчас посмотрим, – сказал Пахоменко, – идёмте.</p><p></p><p>Они вошли в комнату, где цокала пишущая машинка. Там толпилось множество народу, входили и выходили красногвардейцы, какая-то старуха в бархатной шубе и в валенках плакала и топталась у всех под ногами. В углу сидела женщина в тулупе. Она развешивала на маленьких весах пайки и тут же раздавала их красногвардейцам, которые рассовывали сахар и табак по карманам.</p><p></p><p>Пахоменко подошёл к письменному столу, вытащил из ящика тетрадь и стал её перелистывать. Марийка стояла, вцепившись в рукав Саши-переплётчика. Она боялась, что он уйдёт, и тогда они не получат комнаты, о которой он говорил.</p><p></p><p>– Понимаешь, какая история, – говорил Пахоменко, тыкая пальцем в тетрадь, – с комнатами у нас, гражданка, сейчас туговато. Вчера переселили из Культяповки восемнадцать рабочих семей да пять семейств с лесопилки…</p><p></p><p>– А что, Пелагея Ивановна, если вам у доктора, у Григория Иваныча, поселиться? – перебил Пахоменко Саша.</p><p></p><p>– Что ты, Сашенька, разве можно! – испугалась Поля.</p><p></p><p>– Верно! – воскликнул Пахоменко. – Как же это я про докторскую квартиру не подумал! Там вас и поселим. Сколько у них комнат?</p><p></p><p>– Шесть комнат да кухня.</p><p></p><p>– А сколько людей живёт?</p><p></p><p>– Три человека семьи и ещё горничная.</p><p></p><p>– Выходит, на каждого человека по две комнаты. Просторно живут. Сейчас напишу вам ордер.</p><p></p><p>– Да как же это, Сашенька, – сказала Поля, обернувшись к переплётчику, – разве можно нам у доктора комнату отбирать? Елена Матвеевна нас со света сживёт.</p><p></p><p>– Ничего, Пелагея Ивановна, они вам не сделают. Пожили вы на кухне – хватит с вас.</p><p></p><p>Пахоменко подписал маленькую голубую бумажку и протянул её Поле.</p><p></p><p>– Вот вам ордер, идите и занимайте у доктора комнату, какую захотите. А чтобы не было волынки, с вами пойдёт вот этот товарищ красногвардеец.</p><p></p><p>– Да как же я доктору в глаза посмотрю… – начала было Поля.</p><p></p><p>– Ну, Пелагея Ивановна, выбирайте: либо вам занять комнату у доктора, либо с ребёнком на улице ночевать.</p><p></p><p>– Ладно уж, – махнула Поля рукой. – Идёмте.</p><p></p><p>НА НОВОСЕЛЬЕ</p><p></p><p>Поля с Марийкой пошли впереди. Вслед за ними шагал вооружённый красногвардеец.</p><p></p><p>Вот дом Сутницкого. Сенька и Машка бегают по двору на деревянных коньках-самокатках.</p><p></p><p>– Гляди! – закричала Машка. – Докторская Поля с Марийкой арестованные идут!…</p><p></p><p>– Здесь, что ли? – спросил красногвардеец, входя в парадный подъезд.</p><p></p><p>– Здесь-то здесь, – нерешительно сказала Поля, – только лучше бы с чёрного хода пойти. У нас только вчера полы натёрли, наследим…</p><p></p><p>Красногвардеец повернул голову, взглянул на Полю и, не сказав «и слова, начал подниматься по лестнице.</p><p></p><p>Остановившись возле дверей доктора Мануйлова, он что есть силы три раза подряд дёрнул звонок. У Марийки от страха даже мурашки по спине забегали.</p><p></p><p></p><p><img src="https://online-knigi.com/pic/4754/1386598354/pic_10.png" alt="" class="fr-fic fr-dii fr-draggable " style="" /></p><p><em>Остановившись возле дверей доктора Мануйлова, красногвардеец что есть силы три раза подряд дёрнул звонок.</em></p><p></p><p></p><p>«Что будет, что будет!» – думала она, уцепившись за Полин локоть.</p><p></p><p>За дверью послышались шаги. Поля с Марийкой невольно отступили в сторону, и когда доктор распахнул дверь, он их даже и не заметил.</p><p></p><p>– Это вы будете гражданин Мануйлов? – спросил красногвардеец у доктора.</p><p></p><p>– Я. В чём дело?</p><p></p><p>– Будьте такие добрые, покажите вашу квартиру.</p><p></p><p>Поля с Марийкой остались стоять на площадке. Они слышали, как доктор говорил, что врачей не имеют права уплотнять, и вслух читал ордер:</p><p></p><p>– «Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов предоставляет право гражданке Пелагее Ивановне Внуковой занять одну комнату в квартире гражданина Мануйлова».</p><p></p><p>– Что? – завизжала в передней Елена Матвеевна. – Вселить мою бывшую кухарку? Безобразие! Мы будем протестовать! Пусть вселяют кого угодно, только не эту женщину…</p><p></p><p>– Хорошо, – неторопливо сказал красногвардеец, – тут у меня есть ещё один ордерок. Сапожник Филатов и девять душ семейства.</p><p></p><p>Докторша, рыдая, ушла в комнаты.</p><p></p><p>– Чего ж вы тут стоите? Вот чудаки! – сказал красногвардеец, высунувшись на площадку.</p><p></p><p>Поля с Марийкой несмело вошли в переднюю. Марийке казалось, что они пришли в чужой дом. Она даже с каким-то любопытством осмотрела вешалку, зеркало и оленьи рога над зеркалом, точно видела всё это в первый раз.</p><p></p><p>Между тем красногвардеец обошёл всю квартиру, не выпуская из рук винтовки и топая сапогами по натёртому воском полу. Он; видно, нисколько не боялся доктора и шумно отворял одну дверь за другой. Вот он распахнул дверь столовой. Марийка увидела Лору, которая сидела за роялем и играла гаммы. Красногвардеец обвёл взглядом большую комнату, оклеенную цветными обоями с золотым багетом, фаянсовые тарелки на стенах, дубовый буфет, заставленный вазами, рыжую девочку в бархатном платье, которая встала из-за раскрытого рояля.</p><p></p><p>– Эту, что ль, комнату будете занимать? – обернулся он к Поле, топтавшейся за его спиной.</p><p></p><p>– Да нет же, разве можно! – испугалась Галя и робко взглянула на доктора. – Вы, Григорий Иванович, не сердитесь… Дайте нам по-хорошему швейную комнатку, маленькую, что возле ванной. Нам с Марийкой много не надо.</p><p></p><p>Через десять минут Катерина, поджав губы, выносила из швейной комнатки свои иконы и узелки. Она оставила в комнате только один стул с продавленным сиденьем и деревянную полочку, прибитую к стенке.</p><p></p><p>В тот же вечер докторша приказала Катерине забрать стул и полочку.</p><p></p><p>– Чтобы там ни одного гвоздя моего не осталось! – кричала она в коридоре.</p><p></p><p>Катерина пришла с молотком и начала, отдирать от стенки полочку, которая никак не поддавалась. В конце концов полочка разлетелась на мелкие куски, и Катерина унесла три дощечки и гвоздь, вытащенный из стенки.</p><p></p><p>С Полей она не разговаривала: она не могла ей простить своего переселения из уютной швейной комнатки.</p><p></p><p>В эту ночь Поля с Марийкой спали на полу, на старом тюфяке, выпрошенном у дворника. Утром Поля пошла на вокзал перебирать мороженую картошку.</p><p></p><p>Каждый день она возвращалась в пять часов и приносила паёк – пять фунтов мокрой картошки в мешке и кусок липкого ржаного хлеба.</p><p></p><p>– Ну, теперь мы, Марийка, с голодухи не пропадём, – говорила она, – картошка и хлеб есть – значит, продержимся.</p><p></p><p>– Маслица бы ещё достать, – мечтала Марийка.</p><p></p><p>– Погоди, дочка, будет у нас и маслице. Переживём, перетерпим трудное время. Враз ничего не делается…</p><p></p><p>Первое время Марийка сидела в комнате, притаясь как мышь. Она боялась выйти в коридор. Когда хотелось пить, она долго прислушивалась, не ходит ли кто поблизости, и если было тихо, она на цыпочках пробиралась в ванную комнату и пила там прямо из никелированного крана с надписью: «холодная». Она боялась доктора и в особенности докторши.</p><p></p><p>Марийка перестала бегать на улицу, потому что у них с матерью не было ключей от дверей. Она боялась, что, если она выйдет погулять хоть на минутку, докторша тем временем выбросит их вещи и не пустит больше в квартиру.</p><p></p><p>Доктор, пожалуй, сердился на них меньше, чем докторша и Катерина. Один раз Марийка слышала, как он сказал в столовой:</p><p></p><p>– Оставьте их в покое. Выло бы хуже, если б к нам вселили рабочее семейство с полдюжиной ребятишек.</p><p></p><p>Доктор даже начал разговаривать с Полей. Встретив её как-то на лестнице, он спросил, где она работает и сделала ли себе прививку против брюшного тифа. Но докторша всё ещё злилась. В коридоре поминутно хлопали двери. Это докторша то и дело их затворяла, чтобы «не подслушивали».</p><p></p><p>Когда вечером Поля приходила с работы и разжигала плиту, чтобы сварить картошку, Елена Матвеевна кричала, что напустили полную квартиру дыма и что она не потерпит таких издевательств со стороны разных нахалок.</p><p></p><p>Докторша теперь сама стряпала обед и постоянно толкалась на кухне возле плиты рядом с Катериной. Поле так не хотелось заходить на кухню, что она складывала свою мороженую картошку в котелок и посылала Марийку поставить его к дворничихе в печку.</p><p></p><p>Лоре строго запретили разговаривать с Марийкой.</p><p></p><p>Последнее время она почему-то не ходила в гимназию. Скучная, она бродила по пятам за матерью и хныкала: «Мама, что мне делать?» А то вдруг принималась бегать сломя голову по коридору взад и вперёд. Один раз Лора на всём бегу распахнула дверь швейной комнаты и с хохотом промчалась дальше.</p><p></p><p>Поля с Марийкой понемногу приводили свою комнату в порядок.</p><p></p><p>Саша-переплётчик дал Поле раскладную койку, два стула и большой ящик из-под макарон, который мог отлично заменить стол. Ящик Поля; поставила у окна и накрыла его вышитым полотенцем. На окно она повесила белую занавеску.</p><p></p><p>Марийка долго не могла привыкнуть к мысли, что у них с матерью есть собственный угол.</p><p></p><p>Когда она немного осмелела и начала выходить во двор, она каждый раз, задравши голову смотрела на своё окно, где за оттаявшим стеклом виднелся край белой занавески.</p><p></p><p>Из нескольких десятков окон одно принадлежало Марийке, и она мечтала о том, как летом она будет сидеть у раскрытого окна и пускать вниз мыльные пузыри.</p><p></p><p>Проснувшись утром, Марийка первым делом принималась за уборку. Она старательно обметала пыль и мыла пол. Кончив уборку, Марийка становилась возле порога и любовалась своей комнатой.</p><p></p><p>Непросохший пол блестел, он был тёмно-вишнёвого цвета. На ящике, покрытом чистым полотенцем, красовался синий кувшин. Весенний солнечный луч преломлялся сквозь стекло кувшина, и казалось, что полотенце горит синим пламенем. Марийка гордилась своим кувшином – ведь это была самая красивая вещь в их комнате, если не считать Полиных серебряных часов, висевших на гвоздике у постели.</p><p></p><p>КТО НАМ ДАСТ-ПОДАСТ…</p><p></p><p>Марийка так полюбила свою комнату, что первое время ей даже и не хотелось никуда выходить. Она часами сидела возле ящика, покрытого полотенцем, и рисовала картинки или вырезывала кружевные салфетки из старых газет. Когда ей хотелось есть, она придвигала к себе котелок с варёным картофелем и, не выпуская ножниц из рук, принималась жевать холодную, круто посоленную картошку.</p><p></p><p>В передней звонили больные. Катерина бегала на кухню за горячей водой, в столовой звенела посуда, кто-то приходил, уходил, а здесь, в швейной комнатке, было так спокойно, тихо, что было слышно, как тикают висевшие на гвоздике часы. Хотя теперь Марийке не нужно было прислушиваться к каждому окрику из барских комнат, но она долго ещё по привычке вздрагивала и кидалась к дверям, когда слышала голос доктора: «Горячей воды!»</p><p></p><p>Но вот на дворе немного потеплело. Марийка опять начала бегать к Стэлле и горбатой Вере. Один раз она даже осмелилась привести их к себе в гости. Улучив минутку, когда докторши не было дома, она провела девочек через кухню. Катерина начала было ворчать:</p><p></p><p>– Бродят здесь… Грязь натаскивают… Покоя нет!…</p><p></p><p>Стэлла не растерялась.</p><p></p><p>– Простите, что потревожили… – сказал она улыбаясь. – Мы не к вам, а к вашим квартирантам… Чего ты её боишься? – накинула она на Марийку, когда они вошли к ней в комнату. – Ты теперь не девочка на побегушках, нечего тебе на задних лапках перед ними плясать.</p><p></p><p>– Я и не пляшу, – оправдывалась Марийка.</p><p></p><p>Она ни за что на свете не призналась бы Стэлле, что боится Катерины не меньше, чем докторши.</p><p></p><p>Несколько раз Марийка встречала на дворе Лору. Лора растеряла всех своих подруг. Ванда и Ляля Геннинг уехали, а гимназия была закрыта, и гимназистки сидели по домам.</p><p></p><p>Марийка пробовала заговорить с Лорой, но та всякий раз отворачивалась и, передёрнув плечами, отходила в сторону.</p><p></p><p>Иногда во двор выходил Сутницкий. Он очень постарел, даже брови у него поседели. Сутницкий шёл прямо к старому дворнику и начинал кричать на него за то, что тот плохо убирает тающий снег. Дворник без шапки стоял на крыльце и почтительно выслушивал Сутницкого. А когда старик уходил, дворник и жильцы над ним смеялись. Ведь Сутницкий давно уже не был хозяином дома.</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 386576, member: 1"] Советы рабочих и солдатских депутатов представляют другие классы – классы трудящихся…» Майор то и дело подбегал к каждому из сидевших в комнате, заглядывал в их листки и торопил: – Ребята, поторапливайтесь, не забудьте, что мы должны выпустить газету к завтрашнему дню; мы должны довести до масс слова товарища Ленина… – Хорошо тебе поторапливаться, как ты шибко грамотный, – жаловался Захар Иваныч, – а у меня вон полная голова разных мыслей, а на бумагу не идут. Аж вспотел весь… Саша наконец кончил пересчитывать деньги. – Ну, пошли, Марийка, – сказал он, – мне ещё в Культяповку надо, а тебе пора домой. – Саша, а для кого это ты столько денег собрал? – спросила Марийка, когда они вышли на улицу. – Для нашей рабочей газеты. Марийка засмеялась: – Ты всё шутишь! Я ведь знаю, что газета стоит пятачок, а у тебя вон сколько денег собрано… – Эх ты, голова садовая! Одна газета стоит пятачож, а нам нужно напечатать пять тысяч штук. Понимаешь? За бумагу нужно заплатить – раз, за краску – два… – А когда выйдет газета? – спросила Марийка. – Завтра в обед. К концу дня пойдём разносить в рабочие районы. – Саша, возьми меня с собой, я буду тебе помогать. – Не устанешь? Много ходить придётся. – Ничего, я привычная! – Ну, тогда жди меня завтра в три часа возле водокачки на Михайловской улице. Оттуда пойдём на лесопилку. Назавтра, ровно в три часа, Марийка ждала Сашу в условленном месте. Стоял тёплый осенний день. Щурясь от солнца, Марийка смотрела вдоль улицы – не видно ли Саши? Она заметила его ещё издали – он шагал нагружённый большой кипой газет, через плечо у него висела холщовая сумка, тоже набитая газетами. – Здравствуй, Марийка! – крикнул Саша. – А я думал, ты не придёшь, мать не отпустит. – С тобой меня мама всегда отпускает. – Ну, идём скорей! Они вышли на шоссе. Саша так быстро шагал, что Марийка едва за ним поспевала. – Саша, дай я тоже понесу газеты, – попросила Марийка. – Дойдём до того дерева, я развяжу пачку и дам. Дошли до высокого старого дуба, который уже начал желтеть. Саша присел на траву, разрезал бечёвку и дал Марийке толстую пачку газет. – «Голос рабочего», – прочитала Марийка название газеты. Больше она ничего не успела прочитать – Саша пошёл дальше, надо было его догонять. Вот и Мандрыковский спуск. Отсюда начинаются кривые, узкие улицы Культяповки. У первого же забора Саша остановился, вытащил из кармана кнопки, расправил газету и прикрепил её к забору на видном месте. – Ну, теперь скорей на лесопилку, – сказал Саша, – сейчас гудок. Они пошли дальше, мимо маленьких покосившихся домиков. Возле красного кирпичного здания лесопилки были сложены штабелями доски. Саша присел на досках, разложил рядом с собой газеты, поправил на боку сумку. – Ну, Марийка, сейчас пойдут рабочие. Смотри не зевай. Я буду здесь, а ты беги к другому выходу. Как все газеты раздашь, возьмёшь у меня ещё. Хрипло, протяжно загудел гудок. Прижимая к груди газеты, Марийка кинулась к воротам лесопилки. – Свежая газета «Рабочий голос!» – звонко выкрикнула она, стараясь подражать уличным газетчикам. Её обступили. Со всех сторон тянулись рабочие большие руки. В одну минуту Марийкин карман оттопырился, наполненный медяками. Газеты тут же читали, передавали друг другу, бережно складывали, прятали по карманам. Раздав все газеты, Марийка побежала к Саше за другими, но и он уже распродал все номера. [IMG]https://online-knigi.com/pic/4754/1386598354/pic_9.png[/IMG] [I]Газеты тут же читали, передавали друг другу.[/I] В БОЛЬНИЦЕ Однажды утром Марийка проснулась позже, чем всегда. В квартире было тихо. Мать, видно, ещё не вернулась с базара. За сатиновой занавеской было темно и душно. Жужжали мухи, что-то, захлёбываясь, булькало в водопроводной трубе. Нужно было скорей вставать и приниматься за чистку башмаков, но вставать почему-то не хотелось. Голова была тяжёлая и точно не своя, глаза смыкались. «Посплю ещё немножко», – подумала Марийка, чувствуя какую-то странную усталость, во всём теле. Её разбудили грузные шаги матери и грохот поленьев, брошенных на пол у печки. – Мама! – позвала Марийка. Поля подошла к кровати. – Ты что же это валяешься? – закричала она, но вдруг смолкла и пощупала горячие щёки Марийки. – Господи! Да ты вся в жару! Лоб горячий, точно печка. Катерина, принеси-ка градусник… Марийке под мышку поставили холодный градусник. Катерина покачала головой: – Горло болит? Дело плохо – не иначе как скарлатина. Через час проснулся доктор. Узнав, что Марийка заболела, он пришёл на кухню, осмотрел её и велел немедленно везти в больницу. Оказалось, что Катерина нечаянно угадала. – Скарлатина очень заразительна, и я не могу рисковать здоровьем своего ребёнка, – сказал доктор Поле. – Вот вам записка к старшему врачу. Катерина, вызовите извозчика… И вот Марийка, закутанная в большой платок, едет на извозчике. Она сидит у Поли на коленях. Марийка никогда ещё не ездила на извозчике. Как приятно покачивает на мягких рессорах! Одно жалко: что не идёт дождик, а то бы надпролёткой подняли кожаный верх… Они проезжают через базар, мимо торговок, сидящих на земле возле груды ярко-жёлтых дынь и полосатыхарбузов. Вот и Гоголевский сквер, весь засыпанный опавшей листвой. Среди поредевших кустов виднеется длинноносый каменный Гоголь, с волосами, длинными, как у священника. Но куда же они с мамой едут? Ах да, в больницу. Её оставят там одну. – Мама, мамочка, я не хочу! – плачет Марийка и цепляется за Полю. Но они уже приехали. Марийку несут по длинному белому коридору, где висят лампы под железными абажурами. Как много ламп! Марийка начинает считать лампы. – Одна, две, три, четыре… десять. В большой комнате стоят рядами кровати. Марийка лежит на крайней кровати возле окна. Она целые дни дремлет. Иногда она просыпается вся в поту и начинает сбрасывать с себя колючее шерстяное одеяло. Кто-то наклоняется над ней и даёт ей пить. Это очень странная комната. Всё кружится и пляшет вокруг Марийки. Как волчок, кружится под потолком матовый шар лампы, танцуют на столике жёлтые пузырьки в гофрированных бумажных чепчиках, кружится, как сумасшедшее, окно с мелькающей в нём голой берёзой. – Остановите окно, остановите окно!… Потом все вещи останавливаются, и стенки начинают раздвигаться. Комната становится огромной, как соборная площадь. Где-то далеко-далеко блестит медная дверная ручка. Кровать становится крохотной, как спичечная коробка, и сама Марийка – маленькая-премаленькая. Ночь. Тихо в палате. Марийка садится на кровати и оглядывается вокруг. За окошком над голой мокрой берёзой стоит луна. Белые стены, белые кровати, белые тумбочки. Так вот она какая – больница. На соседней кровати шевелится маленькая фигурка. – Мама! Мама! Пить!… Неслышно ступая, входит сиделка в белом халате. Она даёт лекарство Марийкиной соседке. – А ты чего сидишь, полуночница? – спрашивает она у Марийки. – Голова не болит? Нет? – Нет. Марийка хочет сказать сиделке, что она уже выздоровела и чтоб её скорей выпустили из больницы, но от слабости ей даже трудно пошевелить языком. Марийка медленно выздоравливала. Её перевели в другую палату, где лежали ещё три девочки и один мальчик, Вася. Девочка Зоя, которая уже давно выздоравливала и всё никак не могла выздороветь, была очень крикливая и злая. Она швыряла на пол пузырьки с лекарством и целый день ныла и просилась домой. А то вдруг начинала дразнить худенького бритоголового Васю: «Васька-Васёнок, ху дой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся…» Две другие девочки, трёх и пяти лет, целый день спали. В этой палате рядом с дверью было проделано окошечко, сквозь которое родители смотрели на своих детей. Каждое воскресенье Марийка видела в окошечко широкое красное лицо матери. Поля улыбалась ей и кивала, а после её ухода няня вносила гостинцы: куриную котлету в промасленной бумаге, баночку мёду или несколько бубликов. Однажды среди гостинцев Марийка увидел белый запечатанный конверт с надписью: «Получить Марии Внуковой». У Марийки дрогнуло сердце. Она никогда в жизни ещё не получал писем. От кого бы это? Она осторожно надорвала конверт и вынула листочек в косую клетку, весь исписанный крупными буквами. Письмо, оказывается, было от Сеньки: «Здравствуй, Марийка! Что это ты так долго болеешь? Уже все подвальные заскучали, а наша Вера аж плачет. Марийка, а у нас теперь опять революция. Отец говорит, что это уже настоящая, потому что теперь советская власть. И ещё новость: теперь Сутницкому никто уже не платит за квартиру. Я тебе посылаю листовку. Их по улицам разбрасывали, я и подобрал возле аптеки четырнадцать штук. Ты прочти, там про революцию написано. Эх, жалко нет у меня ружья, я бы тоже пошёл драться с помещиками и буржуями. Марийка, ты скорей выписывайся, будем делать телефон. Я уже проволоку раздобыл и одну испорченную трубку; но ничего, поправим… выздоравливай скорее. С почтением, Сенька Полуцыган». Тут же в конверте лежала измятая коричневая листовка: К ГРАЖДАНАМ РОССИИ [B]Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.[/B] [B]Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.[/B] [B]Да здравствует революция солдат, рабочих и крестьян![/B] Boенно-революционный комитет при Петроградском сиесте рабочих и солдатских депутатов. Медленно тянулось в больнице время. Марийка старалась просыпаться как можно позднее, и всё же дни здесь были бесконечно длинные. Марийка часами лежала, рассматривая свои пальцы, с которых после скарлатины облезала кожа. Потом она вставала, надевала длинный, до земли, халат, и, шатаясь от слабости, выходила в коридор. Здесь было гораздо веселее, чем в палате. Взад и вперёд бегали сиделки с грелками и градусниками, опушёнными в стакан. Стряпухи в белых колпаках тащили медные котлы с кашей. Через стеклянную дверь Марийка увидела, как; на той стороне лестницы, в мужском отделении, бродили по коридору какие-то старики в одном нижнем белье. В больнице не хватало халатов и простынь, туфель совсем было мало, и Марийке достались огромные войлочные шлёпанцы, оба с левой ноги. В коридоре две няньки мыли стенки горячей водой и без умолку трещали, умолкая лишь тогда, когда в коридоре появлялась дежурная сестра. Марийка с завистью смотрела, как няньки шаркают щётками по стенке. Ей тоже хотелось бы делать какую-нибудь работу, и она даже соскучилась по своим сапожным щёткам и грязным тарелкам. – А что же ты думаешь, – говорила одна из нянек, – я взяла да и пошла прямо в Совет, что на Дворянской улице в особняке Шабада. Прихожу и говорю: так и так, беспорядок у нас в больнице, больных не кормят до поздней ночи, клопы их грызут, кастелянша шьёт себе из казённых простынь юбки и тому подобное. – Ну, а они что сказали? – Говорят, пришлём завтра рабочий контроль… Няньки замолчали и стали ещё сильнее шаркать щётками. – Нянюшка, – сказала Марийка, – дайте мне щётку, я вам помогу. Санитарка обернулась. – Ты чего тут торчишь на сквозняках! – закричала она на Марийку. – Марш в палату!… Марийка поплелась в палату, вздыхая, легла в постель и снова начала рассматривать свои пальцы и обрывать с них старую кожу. Потом она не вытерпела, опять встала и подошла к окошку. Там, за окном, где-то далеко свистел паровоз, там были улицы, дома, магазины, собаки… Как ей хотелось скорей попасть домой, побывать у Стэллы, у горбатой Веры, сбегать к Саше-переплётчику, разузнать все новости. Наконец наступил долгожданный день выписки. Снова Марийка едет с матерью на извозчике, закутанная в большой платок. На земле, на крыше, на деревьях – всюду белеет первый снег. Над каменным домом, где помешалась городская управа, развевается красный флаг. А вот Губернаторская улица, вот и булочная Сафонова, куда Марийка так часто бегала за хлебом. Вот и переплётное заведение мадам Таракановой с запертой на замок дверью, вот, наконец, и дом Сутницкого. Кто это там топчется у ворот? Это, никак, дворникова Машка и Сенька… Марийка засмеялась и начала махать руками. – Да тише ты! – заворчала Поля. – Ещё с извозчика свалишься. Пролётка медленно въехала во двор. Когда Марийка впервые после возвращения из больницы увидела себя в зеркале, она испугалась. Некрасивая глазастая девочка с наголо обритой головой была совсем не похожа на прежнюю курчавую Марийку. Но не только сама Марийка переменилась за эти два месяца – всё вокруг переменилось ещё больше, как будто прошёл целый год. СОБРАНИЕ КУХАРОК Теперь уже самым главным в доме был не Сутницкий, а домовый комитет, или домком. Председателем домкома выбрали печника. Как раз на другой день после возвращения Марийки из больницы домком созвал первое собрание жильцов. Сенька Полуцыган и Машка бегали по лестницам, звонили во все квартиры подряд и раздавали повестки. Собрание было в прачечной. Пришли все жильцы, кроме самого Сутницкого и Шамборского, который исчез из города. Управившись на кухне, Поля тоже побежала на собрание. Она вернулась поздно вечером и рассказывала Марийке: – А печник-то наш каков! И не узнать его – распорядительный, сурьёзный такой… «Мы, – говорит, – теперь многосемейных трудящихся, будем переселять из подвалов в верхние этажи. Пришло и наше время, пусть и наши ребята поживут в тепле да просторе…» Все как закричат!… А Волгина аж побледнела от злости – они ведь с мужем да с двумя собачками шесть комнат занимают. После возвращения из больницы Марийке долго ещё не разрешали играть с Лорой. Елена Матвеевна всё боялась, что у Марийки где-нибудь под ногтями застряли микробы скарлатины. Лора за это время ещё больше отвыкла от Марийки и ещё больше сдружилась со своими одноклассницами. Когда она увидела похудевшую длинноногую Марийку с обритой, круглой, как шар, головой, она всплеснула руками и сказала: – Господи, какая ты стала смешная!… Докторша, которая раньше очень мало вмешивалась в хозяйские дела, теперь часто заходила на кухню и сама проверяла, не много ли масла уходит у Поли на жаренье котлет. – Экономней, экономней, Поля, – говорила докторша, усаживаясь в своём шёлковом халате на табуретку возле плиты. – Скоро нам всем придётся есть картофельную шелуху. Нужно запасать продукты. И докторша запасала. Катерина теперь целые дни бегала по очередям, получала пайки, приводила на дом спекулянток, которые выменивали сало и пшено на старые платья. Кладовка и швейная комната до отказа были набиты банками, мешочками и узелками. Однажды Катерина приволокла откуда-то целую наволочку лаврового листа и десять жёлтых церковных свечей. В квартире развелось столько мышей, что кот Елены Матвеевны не успевал за ними охотиться. Максимовна, кухарка Шамборских, прибежала на кухню к Поле: – Полюшка, знаешь, матушка, новость? В газете пропечатано, что сегодня вечером в театре, где картины показывают, собрание кухарок будет со всего города. – Чего? – переспросила Поля и перестала рубить мясо. – Обще-город-ское собрание прислуги – написано, – раздельно сказала Максимовна. – Двадцать лет в кухарках живу, а про такое ещё не слыхивала. Сходим, что ли, Полюшка? – А чего ж мы там делать будем? – спросила Поля. – Ты, Катерина, пойдёшь, что ли? Катерина гладила бельё. Сжав тонкие губы, она старательно разглаживала тюлевую накидку и, не отвечая, покачала головой. – Ну, так как же, Катерина? – спросила ещё раз Поля. Катерина с грохотом опустила утюг на самоварную конфорку и фыркнула: – Как же, так я и побежала!… Кто место берегёт, тот по собраниям не шляется. – Вольному воля, – сказала Максимовна, приподнимаясь с табуретки, – а ты, Поля, к семи часам приходи. После ухода Максимовны Марийка начала приставать к матери: – Мама, и я с тобой пойду. – Выдумаешь тоже! Вон лучше тарелки перетирай, а то мне одной не справиться. В половине седьмого кухня была уже чисто прибрана, пол вымыт, кастрюли начищены и расставлены по полкам. Поля надела свой парадный плюшевый жакет и хотела уже идти, но в эту минуту в кухню заглянула Елена Матвеевна. – Поля, быстренько ставь тесто для пончиков. Сейчас придут Дорошевичи. Куда ты это так нарядилась? – На собрание иду. А тесто, Елена Матвеевна, пусть Катерина поставит. – Ах, Поля, ты ведь сама знаешь, что у Катерины пончики всегда пригорают! И что это вдруг за собрание? Господи, уже и за кухарок, взялись! – Уж как хотите, а я пойду. Поля повернулась и вышла из кухни. Марийка опрометью кинулась за ней. – Мама, мама, возьми меня с собой! Поля махнула рукой: – Ну, иди! От тебя ведь не отвяжешься. Вот и кинематограф «Модерн». Они вошли внутрь. Марийка ещё никогда здесь не бывала. Она увидела множество зеркал, мягкие диванчики и пальмы. Под потолком висела люстра в виде кораблика. – Сколько много народу, мама! Неужели это всё кухарки? Поля пожала плечами. Она не думала, что в городе так много кухарок. – А вот и наши, – обрадовалась Поля, увидев на одном из диванчиков в углу Максимовну и горничную Сутницкого Франю. – Чего девчонку притащила? Чай не для забавы нас сюда собрали! – строго сказала Максимовна… Поля только махнула рукой – пускай, мол; а Марийка спряталась за её спину. Она боялась толстой усатой Максимовны; от которой пахло табаком. – Только я сюда собралась идти, – рассказывала Поля женщинам, – вдруг наша-то на кухню явилась: «Пеки, Поля, пончики». А я прямо так и говорю: «Поедите, барыня, и Катерининых пончиков». Повернулась и ушла. Наша-то и осталась с разинутым ртом… – А чего с ними церемониться? – сказала Франя. – Они вон с нами не нежничают. Выжмут всё здоровье и на улицу выкинут, как собаку. Ладно, теперь и мы, кастрюльницы, за ум возьмёмся. Прозвучал звонок, все прошли в зал. Там было полутемно и холодно. Перед белым полотном экрана поставили длинный стол и стулья. За столом разместились пять мужчин и одна стриженая женщина в белой блузке с мужским галстуком. Марийка так и подскочила на месте. За столом сидел Саша-переплётчик, а стриженая женщина была Анна Ивановна, та самая Анна Ивановна, которая умела печатать на машинке. Марийка начала подмигивать Саше и даже помахала ему рукой, но он, видно, её не замечал. Когда все заняли места и в зале утихло, Анна Ивановна вышла вперёд и сказала: – Дорогие товарищи! Городская организация большевиков приветствует в вашем лице всех освобождённых женщин! В зале захлопали в ладоши. Потом вышел мужчина. Он говорил долго. Марийка нечаянно заснула, прислонившись к плечу матери. Её разбудил ужасный шум. Она вздрогнула и открыла глаза. Женщины вскакивали с мест, кричали и размахивали руками. – Отменить слово «барыня»! Нету больше барынь! – Чтоб был день отдыха раз в неделю! – Пускай они нам на «вы» говорят. Всю жизнь тыкают, надоело!… Потом вышла к столу какая-то нянька и начала рассказывать, что ей уже три года и четыре месяца не платят жалованья. Она плакала и требовала, чтобы за неё заступилась советская власть. После няньки взяла слово Анна Ивановна. Она сказала, что все горничные, кухарки и няньки должны вступить в свой профсоюз. – Товарищи женщины, – закончила Анна Ивановна, – но вы и сами не плошайте, не будьте покорными и забитыми, энергично отстаивайте свои права. Помните, что рабоче-крестьянская революция победила, что на страже ваших интересов стоит партия большевиков, а за нашей партией стоят миллионы рабочих, крестьян и солдат… С собрания Поля возвращалась вместе с Максимовной и двумя незнакомыми кухарками. Всю дорогу они говорили о том, что теперь всё пойдёт по-другому, что все прислуги запишутся в свой союз и будут требовать от хозяек юбки и фартуки. Был уже час ночи. Никогда ещё Марийка не возвращалась домой так поздно. Вот и дом Сутницкого. Старый дворник отворил им калнтку, громыхая ключами. У доктора во всех окнах темно. Кухонная дверь на замке. Поля тихонько постучалась. Прошла минута, другая, третья – никто не подходил. Поля вздохнула и снова осторожно постучала. Марийка топталась рядом. Она захныкала, наткнувшись в темноте на мусорное ведро. Ей хотелось спать. Наконец им отворила дверь злая, растрёпанная Катерина, которая стояла на пороге в одной рубашке. – Шляются… спать не дают!… – пробормотала она со злостью. На кухонном столе возвышалась груда грязных тарелок. Поля молча покрыла тарелки полотенцем, погасила свет и начала раздеваться. Марийка уже прикорнула возле стенки. «НЕДЕЛЯ БЕДНОТЫ» В кухне было темно и жарко. В плите потрескивала тлеющая солома. Марийка только что пришла со двора. Она разделась, повесила сушиться на верёвку мокрые варежки и взяла с полки кусок лепёшки. Сухая, пережаренная лепёшка так хрустела у неё на зубах, что казалось – этот хруст может разбудить мать. Потом Марийка подбросила в плиту охапку соломы. Пламя вспыхнуло и на секунду осветило кусок выбеленной стенки и большого чёрного таракана на ней. Достав из шкафчика книгу, Марийка присела у раскрытой, дверцы. Чтобы различить мелкие буквы, она должна была придвинуться так близко к огню, что он едва не обжигал её щёки. «Зима была суровая, – читала Марийка. – Саре часто приходилось ходить с поручениями в плохой одежде и рваных башмаках…» «Совсем как мне», – подумала Марийка. «…Бывали и такие дни, когда туман непроницаемой стеной окутывал весь город и фонари горели с утра до ночи; тогда Лондон напоминал Саре тот день, когда она несколько лет назад, прижавшись к отцу, ехала в пансион мисс Минчин…» В кухню кто-то вошёл, зацепившись за половик. – Тьфу, чёрт! – сказал из темноты голос Катерины. – Поля, вставай. Во дворе обыск. Сейчас к нам придут. Григорий Иванович велели вещи прятать. – Чего? Какой там обыск? – хрипло спросила из-за занавески Поля. – «Неделя бедноты». У буржуев золото и другие лишние драгоценности забирают. Идём скорее, наша-то на стенку от страха лезет, боится за свой каракуль… Марийка бросила книгу и побежала вслед за матерью. Столовую тускло освещала коптилка. Елена Матвеевна и доктор вынимали из буфета серебро, заворачивали его в салфетки и чулки. Из раскрытых дверей детской слышался плач Лоры. – Мама, мне страшно, зажги огонь!… – Марийка, сходи к Лоре, разве ты не слышишь, что она плачет! – прикрикнула Елена Матвеевна. Марийка вошла в тёмную детскую. Протянув руки вперёд и зажмурив глаза, она ощупью стала пробираться к Лориной кровати. – Кто здесь? – спросила Лора. – Это я, Марийка. – Поди сюда, мне страшно. Прижавшись друг к другу, девочки сидели на кровати. Марийка поджала ноги под себя – ей казалось, что на полу что-то шевелится и шуршит. – Лора, ты слышишь, как на полу кто-то копошится? Кто бы это был? – Не знаю. А вдруг кто-нибудь забрался сюда в темноте? Ну нет, это, наверно, кот. Сквозь незатворенные двери было видно, как в соседней комнате Поля и Катерина связывали бельё в узлы и передвигали зачем-то буфет. Огромные тени шевелились на стенках. Доктор вошёл в столовую из передней и сказал: – Сейчас будут здесь. Они уже у Сутницкого. Забрали все драгоценности и персидский ковёр. – О господи, что с нами будет? – заплакала Елена Матвеевна. – Куда же мне спрятать каракулевый сак? Доктор наклонился и что-то зашептал ей на ухо. – Куда? – переспросила Елена Матвеевна, не расслышав. Доктор опять зашептал ей на ухо. – Верно, верно, – сказала Елена Матвеевна! и вдруг крикнула громко: – Марийка, поди-ка сюда! Марийка спрыгнула с Лориной кровати и подошла к дверям. – Слушай, девочка, – сказал доктор очень тихо, – ты должна раздеться, лечь в постель и притвориться, что спишь. Поняла? – А зачем? – Нужно… Докторша вынула из шкафа свой сак и понесла его на кухню. Доктор шёл впереди, освещая дорогу коптилкой «Юпитер», которая была сделана из железной трубочки. Над трубочкой колыхалось четыре язычка пламени. Елена Матвеевна прошла за занавеску и положила свой сак под слежавшийся тощий тюфячок. Марийка быстро разделась и легла в постель, Она слышала, как у дверей позвонили. Кто-то отворил, и в переднюю, топая сапогами, вошло несколько человек. Все они прошли в столовую. «Сейчас придут сюда», – подумала Марийка и, просунув руку под тоненький тюфячок, пощупала, там ли каракулевый сак. Он лежал на месте. Марийка провела рукой по мелким завиткам шелковистого меха. Прошло минут десять, а в кухню никто не приходил. «Что там делается? – подумала Марийка. – Пойду тихонечко, погляжу…» Она спрыгнула с кровати и в одной рубашке» на цыпочках пробралась в тёмный коридор. Отсюда было видно всё, что происходит в столовой. По-прежнему на рояле тускло мерцала коптилка. Возле стола стояли трое: матрос в бескозырке, высокий бородатый человек в расстёгнутой шинели и молодая девушка в меховой шапке. Бородатый разглядывал документы доктора и, улыбаясь, говорил: – Так что простите за беспокойство. У трудящейся интеллигенции мы ничего не берём… Мы изымаем ценности только у капиталистов, чтобы использовать их на благо революции. – Пожалуйста, пожалуйста, – говорил доктор таким тоном, точно просил, чтоб и у него что-нибудь взяли. А докторша растерянно топталась возле стола и повторяла: – Садитесь, господа. Почему вы стоите?… Через минуту ночные гости ушли. Марийка слышала, как доктор, закрыв за ними дверь, сказал жене: – Ну, что я тебе говорил? Напрасно только панику подняла… – А всё-таки пусть мой сак лежит на кухне до утра, – заметила Елена Матвеевна. Марийка побежала в кухню и юркнула в постель. Лежать на каракулевом саке было мягко и удобно. Она сразу же заснула. Часов в семь Поля ушла на рынок поискать какой-нибудь провизии. Марийка поднялась вскоре после её ухода, вымыла пол на кухне и наколола лучинок для самовара. Поля всё не возвращалась; Марийке надоело её ждать. Она прилегла, не раздеваясь, на кровать и заснула. Сквозь сон она почувствовала, что кто-то трясёт её за плечо. Возле кровати стояла докторша. – Вставай! Вот разоспалась среди бела дня! Вставай! Я забираю сак. Довольно его мять… Марийка села, протирая глаза. Ей вдруг стало обидно до слёз. «Довольно мять»!… А кто их просил подкладывать нам под тюфячок свои каракули!…» – Не встану, – сказала Марийка упрямо. – Ишь, какие умные! То ложись, то вставай. Спать хочу. Она улеглась на постель и повернулась лицом к стенке. – Да ты с ума сошла! – закричала докторша. – Противная девчонка! Хамка! Как ты смеешь! Подожди, мать вернётся, она тебе покажет, как дерзости говорить! Докторша выбежала, хлопнув дверью. Марийка лежала на кровати, немного напуганная своей храбростью. Потом она встала, убрала кровать и присела на край табуретки. Ей было страшно. Скоро вернулась Поля. Она получила больничный паёк – полную корзину селёдок и махорки. – Ну, еле живая дотащила, – сказала она, отдуваясь. – Завтра ещё четыре буханки хлеба дадут… Не раздеваясь, она понесла в комнаты корзину, чтобы показать Елене Матвеевне селёдки. Марийка сидела ни жива ни мертва. Через минуту Поля вбежала в кухню. Платок у неё съехал набок, она была красная и тяжело дышала. – Ах ты паршивка!… Грубости говоришь! С места из-за тебя гонют… Марийка молчала. Она стиснула зубы, закрыла глаза и стойко переносила сыпавшиеся на неё оплеухи. Потом Поля, как была в жакетке, присела к столу и заплакала. Марийка стояла позади и исподлобья смотрела на широкие вздрагивающие плечи матери. – Мам, – сказала она, подойдя к Поле, и погладила её по волосам, – мам, ну чего ты плачешь?… Поля вдруг обняла Марийку, положила ей на плечо свою большую голову, и они обе заплакали вместе. Целый день Поля ждала, что на кухню придёт Елена Матвеевна и даст ей расчёт. Наконец, поздно вечером, докторша позвала Полю в спальню и сказала, что она пока не станет отказывать ей от места, но Марийке строго запрещает входить в комнаты и разговаривать с Лорой. ОРДЕР Марийка долго не могла привыкнуть к тому, что теперь ей нельзя входить в комнаты. То ей понадобится взять в буфете уксус – она добежит до дверей столовой, вспомнит, что ей нельзя туда входить, и медленно пойдёт обратно; то, услышав в коридоре Лорины шаги, бросится к ней навстречу, а потом увидит надутое лицо Лоры и побежит в ванную, будто бы ей надо умыться. Да и в кухне Марийка теперь уже не чувствовала себя так свободно, как раньше. Мать ходила все дни злая, гремела кастрюлями и ругалась с Катериной. Катерина шипела на Марийку – всё было не по ней: и ножи плохо вычищены, и снегу Марийка натаскала в кухню, и башмаками она так стучит, что слышно в кабинете у доктора. Поджав тонкие губы, вокруг которых уже появились морщины, она посматривала на Марийку, качала головой и ворчала себе под нос: – Вырастили на свою голову грубиянку бесстыжую… – Да хватит тебе шипеть! У-у, змея подколодная! – кричала Поля. – А ты что тут, Марийка, топчешься? Беги гулять!… Получив от матери затрещину, Марийка раздетая выскакивала во двор и бежала к Стэлле или к Вере. У Стэллы она сидела недолго, потому что стеснялась Патапуфа. Цирк сейчас был закрыт, и Патапуф целые дни читал, лёжа на кровати, или играл на флейте. В подвале у печника было накурено и шумно. К председателю домкома Полуцыгану приходили жильцы за какими-то справками, ругались, о чём-то спорили, обсуждали, кого из подвальных весной будут переселять в верхние этажи. Каждый раз Марийка узнавала в подвале какую-нибудь интересную новость. Рассказывали, что забрали у Тараканихи её переплётную и писчебумажный магазин, и теперь переплётной заведует Лука Ефимович Тюфяков. Ещё говорили, что ночью кто-то видел полковника Шамборското, переодетого простым мужиком. Один раз Сенька рассказал, что он слышал, будто большевики будут раздавать рабочим ребятам все игрушки из игрушечных магазинов. Назавтра чуть свет Марийка, Машка и Вера побежали на Казачью улицу, или улицу Свободы, как она теперь называлась. Они долго стояли возле запертых дверей магазина «Детский рай». Окно было закрыто железной шторой, а дверь на замке. Девочки простояли около часу возле магазина и вернулись ни с чем, ругая Сеньку, который их обманул. Так шли дни за днями. Поля уже начала успокаиваться и думала, что докторша скоро простит Марийку и позволит ей ходить в комнаты. Но вот в один из январских дней, после большой стирки, доктор вошёл в кухню, завешанную мокрым бельём. Он сказал Поле, что, к сожалению, не может больше держать двух служанок, и протянул ей листок, где было написано: «Пелагея Ивановна Внукова честно и добросовестно прослужила у доктора Мануйлова в кухарках пять лет и ни в чём дурном не замечена». Всю ночь Поля не могла заснуть. Она вздыхала, ворочалась на кровати, несколько раз вставала и пила воду из-под крана. Марийке тоже плохо спалось. Она всё думала о том, куда они теперь с матерью поступят и какая им попадётся хозяйка. Утром Поля сложила в сундук все свои фартуки и юбки, а сверху привязала одеяло и подушку. – Никуда не уходи, береги вещи, – сказала она Марийке, – я схожу к Максимовне узнать насчёт места. Марийка оделась и собралась было, как всегда, чистить хозяйские ботинки, но их почему-то с вечера не выставили. Тогда она взяла синий стеклянный кувшин, который не влезал в сундук, и принялась, от нечего делать, мыть его. Пришла Катерина, растопила плиту и начала жарить на завтрак оладьи. Марийка хотела было помочь ей натаскать дров, но Катерина так сердито посмотрела на неё и так ехидно поджала губы, что Марийке даже страшно стало. Она села на сундук с вещами и просидела на нём с кувшином в руках до самого прихода Поли. Вечером Поля с Марийкой перенесли к Максимовне свой сундук и остались у ней ночевать – Шамборщиха с Вандой куда-то уехали, ив квартире, кроме Максимовны, не было ни души. Марийка на цыпочках прошлась по пустым комнатам и заглянула в гостиную. Ей сразу вспомнились именины Ванды. Вон у того стола ей пришлось сказать Шамборскому: «комман ву портрет». Теперь в гостиной было холодно, тихо. Люстры и картины были завешены марлей. В кухне Максимовна угощала Полю чаем с коржиками, жаренными на конопляном масле. – Ох, нелегко тебе будет, Пелагея, сыскать место! – говорила она, покачивая головой. – Время тяжёлое, голодное, кто теперь прислугу возьмёт, да ещё с девчонкой. Самим жрать нечего… – Схожу завтра к Саше, – сказала Поля, – может, он что посоветует. – Что ж, сходи. Он парень толковый, да и в силу теперь вошёл. У большевиков в Совете, говорят, служит. Переночевав у Максимовны, Поля с Марийкой отправились к Сашё-переплётчику. Больше они не знали никого, к кому можно было бы сходить посоветоваться. – Ох ты, горечко! – вздыхала Поля. – Откуда такая напасть! Ещё только вчера она спокойно стояла у плиты и жарила доктору блинчики, а сегодня даже неизвестно, где ей с Марийкой придётся ночевать. Совет помещался в особняке богатого караима Шабада. Каменный светло-коричневый дом был украшен лепными гирляндами цветов и фруктов. Две каменные женщины с толстыми шеями поддерживали затылками балкон. На балконе теперь стоял часовой с винтовкой в руках. Поля потянула тяжёлую резную дверь. У входа, возле перил широкой мраморной лестницы, стоял огромный медведь. В вытянутых передних лапах он держал поднос. – Мама, медведь… – зашептала Марийка. – Он, верно, учёный… – Это чучело, – сказала Поля. Они поднялись по ступенькам, застланным ковром, и вошли в коридор. В конце коридора, заваленного ящиками и мешками, на кожаном диване сидело несколько красногвардейцев. Они читали какую-то записку и смеялись. Из соседней комнаты доносились цоканье пишущей машинки, и чей-то хриплый голос, надрываясь, орал: «Алло! Станция Пятихатки! Алло!» – Вам кого нужно? – спросил один из красногвардейцев у Поли. Поля сказала. – Он здесь, сейчас поищу. Красногвардеец пошёл в глубь коридора. Через минуту вышел Саша. На нём была надета старая солдатская шинель, через плечо висел наган. – Вот не ждал гостей! – сказал Саша. – Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Кучерявая, здравствуй… – Мы на минутку забежали, – сказала Поля. – А что случилось? – От места отказали. – Ну, а где же вы теперь будете жить? – Сегодня у Максимовны ещё переночуем, а завтра хоть на улицу иди. Максимовна ведь тоже у чужих людей живёт. Вот и пришла я к тебе, Сашенька, за советом. Сам знаешь, у нас, кроме тебя, никого нет… Печник Полуцыган вчера рассказывал, будто рабочих с Культяповки переселяют в барские дома. Может, и нам с Марийкой хоть чуланчик какой-нибудь дали бы?… – Зачем же чуланчик? – сказал Саша. – Дадут вам хорошую комнату. Поступите, Пелагея Ивановна, на работу и заживёте с Марийкой по-новому. Верно говорю, кучерявая? – Верно, – вздохнула Марийка. – Ну, идём. Саша повёл их куда-то по коридору. – Товарищ Пахоменко, можно тебя на минутку? – остановил он какого-то парня с забинтованной головой. Тот оглянулся и, сдвинув с уха повязку, внимательно выслушал Сашу. Поля с Марийкой стояли молча и ждали. Пахоменко повернулся к Поле: – А где вы раньше жили, гражданка? – У людей жила. Пять лет без одного месяца у доктора Мануйлова прослужила, а вчера выгнали нас с дочкой прямо на улицу. Пришли вас просить, может, дадите нам хоть каморочку какую-нибудь. – А вот сейчас посмотрим, – сказал Пахоменко, – идёмте. Они вошли в комнату, где цокала пишущая машинка. Там толпилось множество народу, входили и выходили красногвардейцы, какая-то старуха в бархатной шубе и в валенках плакала и топталась у всех под ногами. В углу сидела женщина в тулупе. Она развешивала на маленьких весах пайки и тут же раздавала их красногвардейцам, которые рассовывали сахар и табак по карманам. Пахоменко подошёл к письменному столу, вытащил из ящика тетрадь и стал её перелистывать. Марийка стояла, вцепившись в рукав Саши-переплётчика. Она боялась, что он уйдёт, и тогда они не получат комнаты, о которой он говорил. – Понимаешь, какая история, – говорил Пахоменко, тыкая пальцем в тетрадь, – с комнатами у нас, гражданка, сейчас туговато. Вчера переселили из Культяповки восемнадцать рабочих семей да пять семейств с лесопилки… – А что, Пелагея Ивановна, если вам у доктора, у Григория Иваныча, поселиться? – перебил Пахоменко Саша. – Что ты, Сашенька, разве можно! – испугалась Поля. – Верно! – воскликнул Пахоменко. – Как же это я про докторскую квартиру не подумал! Там вас и поселим. Сколько у них комнат? – Шесть комнат да кухня. – А сколько людей живёт? – Три человека семьи и ещё горничная. – Выходит, на каждого человека по две комнаты. Просторно живут. Сейчас напишу вам ордер. – Да как же это, Сашенька, – сказала Поля, обернувшись к переплётчику, – разве можно нам у доктора комнату отбирать? Елена Матвеевна нас со света сживёт. – Ничего, Пелагея Ивановна, они вам не сделают. Пожили вы на кухне – хватит с вас. Пахоменко подписал маленькую голубую бумажку и протянул её Поле. – Вот вам ордер, идите и занимайте у доктора комнату, какую захотите. А чтобы не было волынки, с вами пойдёт вот этот товарищ красногвардеец. – Да как же я доктору в глаза посмотрю… – начала было Поля. – Ну, Пелагея Ивановна, выбирайте: либо вам занять комнату у доктора, либо с ребёнком на улице ночевать. – Ладно уж, – махнула Поля рукой. – Идёмте. НА НОВОСЕЛЬЕ Поля с Марийкой пошли впереди. Вслед за ними шагал вооружённый красногвардеец. Вот дом Сутницкого. Сенька и Машка бегают по двору на деревянных коньках-самокатках. – Гляди! – закричала Машка. – Докторская Поля с Марийкой арестованные идут!… – Здесь, что ли? – спросил красногвардеец, входя в парадный подъезд. – Здесь-то здесь, – нерешительно сказала Поля, – только лучше бы с чёрного хода пойти. У нас только вчера полы натёрли, наследим… Красногвардеец повернул голову, взглянул на Полю и, не сказав «и слова, начал подниматься по лестнице. Остановившись возле дверей доктора Мануйлова, он что есть силы три раза подряд дёрнул звонок. У Марийки от страха даже мурашки по спине забегали. [IMG]https://online-knigi.com/pic/4754/1386598354/pic_10.png[/IMG] [I]Остановившись возле дверей доктора Мануйлова, красногвардеец что есть силы три раза подряд дёрнул звонок.[/I] «Что будет, что будет!» – думала она, уцепившись за Полин локоть. За дверью послышались шаги. Поля с Марийкой невольно отступили в сторону, и когда доктор распахнул дверь, он их даже и не заметил. – Это вы будете гражданин Мануйлов? – спросил красногвардеец у доктора. – Я. В чём дело? – Будьте такие добрые, покажите вашу квартиру. Поля с Марийкой остались стоять на площадке. Они слышали, как доктор говорил, что врачей не имеют права уплотнять, и вслух читал ордер: – «Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов предоставляет право гражданке Пелагее Ивановне Внуковой занять одну комнату в квартире гражданина Мануйлова». – Что? – завизжала в передней Елена Матвеевна. – Вселить мою бывшую кухарку? Безобразие! Мы будем протестовать! Пусть вселяют кого угодно, только не эту женщину… – Хорошо, – неторопливо сказал красногвардеец, – тут у меня есть ещё один ордерок. Сапожник Филатов и девять душ семейства. Докторша, рыдая, ушла в комнаты. – Чего ж вы тут стоите? Вот чудаки! – сказал красногвардеец, высунувшись на площадку. Поля с Марийкой несмело вошли в переднюю. Марийке казалось, что они пришли в чужой дом. Она даже с каким-то любопытством осмотрела вешалку, зеркало и оленьи рога над зеркалом, точно видела всё это в первый раз. Между тем красногвардеец обошёл всю квартиру, не выпуская из рук винтовки и топая сапогами по натёртому воском полу. Он; видно, нисколько не боялся доктора и шумно отворял одну дверь за другой. Вот он распахнул дверь столовой. Марийка увидела Лору, которая сидела за роялем и играла гаммы. Красногвардеец обвёл взглядом большую комнату, оклеенную цветными обоями с золотым багетом, фаянсовые тарелки на стенах, дубовый буфет, заставленный вазами, рыжую девочку в бархатном платье, которая встала из-за раскрытого рояля. – Эту, что ль, комнату будете занимать? – обернулся он к Поле, топтавшейся за его спиной. – Да нет же, разве можно! – испугалась Галя и робко взглянула на доктора. – Вы, Григорий Иванович, не сердитесь… Дайте нам по-хорошему швейную комнатку, маленькую, что возле ванной. Нам с Марийкой много не надо. Через десять минут Катерина, поджав губы, выносила из швейной комнатки свои иконы и узелки. Она оставила в комнате только один стул с продавленным сиденьем и деревянную полочку, прибитую к стенке. В тот же вечер докторша приказала Катерине забрать стул и полочку. – Чтобы там ни одного гвоздя моего не осталось! – кричала она в коридоре. Катерина пришла с молотком и начала, отдирать от стенки полочку, которая никак не поддавалась. В конце концов полочка разлетелась на мелкие куски, и Катерина унесла три дощечки и гвоздь, вытащенный из стенки. С Полей она не разговаривала: она не могла ей простить своего переселения из уютной швейной комнатки. В эту ночь Поля с Марийкой спали на полу, на старом тюфяке, выпрошенном у дворника. Утром Поля пошла на вокзал перебирать мороженую картошку. Каждый день она возвращалась в пять часов и приносила паёк – пять фунтов мокрой картошки в мешке и кусок липкого ржаного хлеба. – Ну, теперь мы, Марийка, с голодухи не пропадём, – говорила она, – картошка и хлеб есть – значит, продержимся. – Маслица бы ещё достать, – мечтала Марийка. – Погоди, дочка, будет у нас и маслице. Переживём, перетерпим трудное время. Враз ничего не делается… Первое время Марийка сидела в комнате, притаясь как мышь. Она боялась выйти в коридор. Когда хотелось пить, она долго прислушивалась, не ходит ли кто поблизости, и если было тихо, она на цыпочках пробиралась в ванную комнату и пила там прямо из никелированного крана с надписью: «холодная». Она боялась доктора и в особенности докторши. Марийка перестала бегать на улицу, потому что у них с матерью не было ключей от дверей. Она боялась, что, если она выйдет погулять хоть на минутку, докторша тем временем выбросит их вещи и не пустит больше в квартиру. Доктор, пожалуй, сердился на них меньше, чем докторша и Катерина. Один раз Марийка слышала, как он сказал в столовой: – Оставьте их в покое. Выло бы хуже, если б к нам вселили рабочее семейство с полдюжиной ребятишек. Доктор даже начал разговаривать с Полей. Встретив её как-то на лестнице, он спросил, где она работает и сделала ли себе прививку против брюшного тифа. Но докторша всё ещё злилась. В коридоре поминутно хлопали двери. Это докторша то и дело их затворяла, чтобы «не подслушивали». Когда вечером Поля приходила с работы и разжигала плиту, чтобы сварить картошку, Елена Матвеевна кричала, что напустили полную квартиру дыма и что она не потерпит таких издевательств со стороны разных нахалок. Докторша теперь сама стряпала обед и постоянно толкалась на кухне возле плиты рядом с Катериной. Поле так не хотелось заходить на кухню, что она складывала свою мороженую картошку в котелок и посылала Марийку поставить его к дворничихе в печку. Лоре строго запретили разговаривать с Марийкой. Последнее время она почему-то не ходила в гимназию. Скучная, она бродила по пятам за матерью и хныкала: «Мама, что мне делать?» А то вдруг принималась бегать сломя голову по коридору взад и вперёд. Один раз Лора на всём бегу распахнула дверь швейной комнаты и с хохотом промчалась дальше. Поля с Марийкой понемногу приводили свою комнату в порядок. Саша-переплётчик дал Поле раскладную койку, два стула и большой ящик из-под макарон, который мог отлично заменить стол. Ящик Поля; поставила у окна и накрыла его вышитым полотенцем. На окно она повесила белую занавеску. Марийка долго не могла привыкнуть к мысли, что у них с матерью есть собственный угол. Когда она немного осмелела и начала выходить во двор, она каждый раз, задравши голову смотрела на своё окно, где за оттаявшим стеклом виднелся край белой занавески. Из нескольких десятков окон одно принадлежало Марийке, и она мечтала о том, как летом она будет сидеть у раскрытого окна и пускать вниз мыльные пузыри. Проснувшись утром, Марийка первым делом принималась за уборку. Она старательно обметала пыль и мыла пол. Кончив уборку, Марийка становилась возле порога и любовалась своей комнатой. Непросохший пол блестел, он был тёмно-вишнёвого цвета. На ящике, покрытом чистым полотенцем, красовался синий кувшин. Весенний солнечный луч преломлялся сквозь стекло кувшина, и казалось, что полотенце горит синим пламенем. Марийка гордилась своим кувшином – ведь это была самая красивая вещь в их комнате, если не считать Полиных серебряных часов, висевших на гвоздике у постели. КТО НАМ ДАСТ-ПОДАСТ… Марийка так полюбила свою комнату, что первое время ей даже и не хотелось никуда выходить. Она часами сидела возле ящика, покрытого полотенцем, и рисовала картинки или вырезывала кружевные салфетки из старых газет. Когда ей хотелось есть, она придвигала к себе котелок с варёным картофелем и, не выпуская ножниц из рук, принималась жевать холодную, круто посоленную картошку. В передней звонили больные. Катерина бегала на кухню за горячей водой, в столовой звенела посуда, кто-то приходил, уходил, а здесь, в швейной комнатке, было так спокойно, тихо, что было слышно, как тикают висевшие на гвоздике часы. Хотя теперь Марийке не нужно было прислушиваться к каждому окрику из барских комнат, но она долго ещё по привычке вздрагивала и кидалась к дверям, когда слышала голос доктора: «Горячей воды!» Но вот на дворе немного потеплело. Марийка опять начала бегать к Стэлле и горбатой Вере. Один раз она даже осмелилась привести их к себе в гости. Улучив минутку, когда докторши не было дома, она провела девочек через кухню. Катерина начала было ворчать: – Бродят здесь… Грязь натаскивают… Покоя нет!… Стэлла не растерялась. – Простите, что потревожили… – сказал она улыбаясь. – Мы не к вам, а к вашим квартирантам… Чего ты её боишься? – накинула она на Марийку, когда они вошли к ней в комнату. – Ты теперь не девочка на побегушках, нечего тебе на задних лапках перед ними плясать. – Я и не пляшу, – оправдывалась Марийка. Она ни за что на свете не призналась бы Стэлле, что боится Катерины не меньше, чем докторши. Несколько раз Марийка встречала на дворе Лору. Лора растеряла всех своих подруг. Ванда и Ляля Геннинг уехали, а гимназия была закрыта, и гимназистки сидели по домам. Марийка пробовала заговорить с Лорой, но та всякий раз отворачивалась и, передёрнув плечами, отходила в сторону. Иногда во двор выходил Сутницкий. Он очень постарел, даже брови у него поседели. Сутницкий шёл прямо к старому дворнику и начинал кричать на него за то, что тот плохо убирает тающий снег. Дворник без шапки стоял на крыльце и почтительно выслушивал Сутницкого. А когда старик уходил, дворник и жильцы над ним смеялись. Ведь Сутницкий давно уже не был хозяином дома. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Бродская "Марийкино детство"