Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387847" data-attributes="member: 1"><p>— Да, ваше превосходительство, — сказал Слащёв, — значит, наши корпуса не будут участвовать в походе на Москву?</p><p></p><p>— Почему же? Покончите с этим сбродом, милости прошу. Завоюете право первыми войти в первопрестольную.</p><p></p><p>— Спасибо, ваше превосходительство, будем стараться.</p><p></p><p>— Постарайтесь, господа, для святой Руси, постарайтесь. Бог вам в помощь.</p><p></p><p></p><p>25 марта началось второе наступление на Мариуполь. Белые стреляли довольно густо из пушек и пулемётов, чего нельзя было сказать о повстанцах, у них как обычно было в обрез патронов. Они наступали молча, что особенно впечатляло деникинцев, действовало им на нервы: «Идут как привидения».</p><p></p><p>Во фланг позиции деникинцев ударил кавалерийский полк Куриленко. Это сломало оборону противника, белые побежали, настигаемые клинками повстанцев. Сам командир срубил более пяти деникинцев.</p><p></p><p>27 марта повстанцы полностью овладели Мариуполем и начдив телеграфировал Совнаркому УССР: «Мариуполь взят. В боях отличились 8-й и 9-й полки бригады Махно. Несмотря на губительный огонь противника, полки дошли до соприкосновения с противником, под командованием товарища Куриленко бросились в атаку и штурмом взяли укрепления белых. Прошу наградить т. Куриленко Орденом Красного Знамени...» Далее в телеграмме перечислялись богатые трофеи: уголь, оружие, тральщики, паровозы.</p><p></p><p>Как только у причала был зарублен последний юнкер, с французского крейсера был спущен катер и направился к берегу, выбросив на носу белый флаг.</p><p></p><p>— Уж не сдаваться ли надумал француз, — предположил Чубенко.</p><p></p><p>— А что ты с крейсером будешь делать? — спросил усмехаясь Махно. — Пахать?</p><p></p><p>— Как что? Плавать, воевать. Дерменжи бы за капитана, он же на «Потёмкине» плавал.</p><p></p><p>— Угу. И на гармошке бы играл.</p><p></p><p>Штабные засмеялись над шуткой батьки.</p><p></p><p>Катер пристал к причалу, из него выскочили три французских офицера и направились к группе повстанцев.</p><p></p><p>— Кто есть женераль?</p><p></p><p>— Я есть женераль, — ответил Махно, даже не улыбаясь. — А по-нашему батька. Батька Махно.</p><p></p><p>— О-о, Махно... много знать...</p><p></p><p>— Слушай, Алексей, ни черта он «не знать», — обернулся Махно к Чубенко. — Найди переводчика с французского.</p><p></p><p>— Чего его искать? Дерменжи во Франции года два или три лягушек жрал. Значит, по-ихнему разуметь должен.</p><p></p><p>Нашли Дерменжи, привели к причалу. Тот внимательно выслушал француза:</p><p></p><p>— Он говорит, что они должны забрать свой уголь, за который уплатили деньги Деникину.</p><p></p><p>— Хрен им, не уголь. Я приказал Ольховику вывезти весь в Гуляйполе.</p><p></p><p>— Что, так и сказать?</p><p></p><p>— Зачем? Откажи дипломатично, мол, этот уголь — наша военная добыча, мы за него кровью платили. И потом, у нас война с Деникиным.</p><p></p><p>Француз, выслушав Дерменжи, вдруг затараторил быстро, замахал руками. Протарахтев словно пулемёт, уставился на Махно.</p><p></p><p>— Он говорит, что они ничего не имеют против нашей войны с Деникиным, что они держат нейтралитет.</p><p></p><p>— Скажи ему, знаем мы их нейтралитет: при первом штурме лупили по нам из всех стволов.</p><p></p><p>— Он говорит, что надо вести переговоры с адмиралом, чтоб ты поехал с ним на крейсер.</p><p></p><p>— Скажи: хлеб за брюхом не ходит. Они просители, вот пусть он сюда и приезжает, адмирал ихний.</p><p></p><p>— Он говорит, что адмирал не может оставлять свою эскадру.</p><p></p><p>— Я тоже не могу оставлять мою бригаду.</p><p></p><p>— Он просит на крейсер послать полномочную делегацию.</p><p></p><p>— Полномочную? — Нестор взглянул на Чубенко. — Алёша, ты у нас всегда в послах обретался. Сплавай к адмиралу.</p><p></p><p>— Это можно. Только что я ему говорить должен?</p><p></p><p>— Скажи, что мы можем отпустить им угля пудов 500, но только в обмен на оружие или патроны.</p><p></p><p>— А он меня засадит в каталажку.</p><p></p><p>— Не засадит, мы оставим у себя этих французов в залог. Если с тобой что случится, мы их утопим.</p><p></p><p>— Это меня, конечно, утешит, — вздохнул Чубенко.</p><p></p><p>На крейсере делегацию из трёх человек, возглавляемую Чубенко, встретили с подчёркнутой доброжелательностью. Провели их в адмиральскую каюту. Адмирал седой, но ещё довольно стройный и подтянутый, пригласил их к столу, на котором стояла бутылка шампанского, коньяк, корзина с апельсинами, предложил выпить по рюмке. Чубенко сказал Дерменжи:</p><p></p><p>— Пусть говорит, чего ему надо. Думает угостит, так мы растаем.</p><p></p><p>— Дурак ты, Алёха, у них принято угощать гостей.</p><p></p><p>— Ладно. Не учи. Мы тоже знаем, как гостей встречают. Но мы не в гости приехали, а вести переговоры.</p><p></p><p>Дерменжи, выслушав адмирала, сказал:</p><p></p><p>— Он говорит, что вполне сочувствует нашей революции, что этот уголь уже оплачен из французской казны и надо договариваться миром.</p><p></p><p>— От его «сочувствия» у меня до сих пор барабанные перепонки гудят, а то, что они платили деньги врагам революции, это их дело. Уголь наша собственность, если хочет получить пудов 500, мы готовы поменять его на оружие.</p><p></p><p>— Он говорит, этого мало.</p><p></p><p>— Пусть за это скажет спасибо.</p><p></p><p>Дерменжи стал говорить адмиралу, тот нахмурясь начал что-то резко отвечать, Дерменжи, в свою очередь, повысил голос. Чубенко, поняв, что переводчик взял инициативу на себя, потребовал:</p><p></p><p>— Переводи.</p><p></p><p>— Пошёл к чёрту, — огрызнулся Дерменжи и опять начал шпарить по-французски и даже тыкать пальцем в сторону адмирала.</p><p></p><p>— Ты срываешь переговоры, — пытался Чубенко остановить красноречие потёмкинца.</p><p></p><p>— Отстань, — отмахнулся Дерменжи как от назойливой мухи. — Не понимаешь, так заткнись.</p><p></p><p>— Дам по уху.</p><p></p><p>— Только попробуй.</p><p></p><p>И опять двусторонняя французская трескотня.</p><p></p><p>Конечно, Чубенко никогда бы не ударил, он просто припугнул молдаванина. Не хватало ещё при чужих затеять драку. Но тот вошёл в раж и читал адмиралу целую лекцию. Судя по всему, неприятную для француза. Вот о чём только, иди догадайся. Закончив, повернулся к выходу:</p><p></p><p>— Идём, Алёшка.</p><p></p><p>— Ты чё ему сказал? — пытался Чубенко хоть как-то вернуть себе статус главного переговорщика.</p><p></p><p>— Потом.</p><p></p><p>Они спустились по трапу в катер, и уже когда отошли от крейсера, Дерменжи заговорил:</p><p></p><p>— Понимаешь, стал угрожать, дескать, открою огонь со всех орудий и сравняю город с землёй.</p><p></p><p>— А ты?</p><p></p><p>— А я ему дал промеж глаз: только попробуй, говорю, сделать хоть один выстрел, ваш крейсер мигом будет на грунте.</p><p></p><p>— А он?</p><p></p><p>— А он: как вы это сделаете? А я ему: не беспокойтесь, у нас есть несколько торпед, и первую я всажу вам ниже ватерлинии. Пришлось признаться, что я с « Потёмкина» и это очень даже хорошо умею делать. Подзагнул ему, что два эсминца отправил на дно, а чтобы поправдивей было, даже имена их назвал: «Грозный»-де и «Громобой».</p><p></p><p>— А есть такие?</p><p></p><p>— Наверное, есть.</p><p></p><p>— Ну молодец, — похвалил Чубенко, — правильно действовал.</p><p></p><p>— А ты: «Переводи, переводи». Тут, брат, важны напор и быстрота.</p><p></p><p>— Виноват, — признался Чубенко. — Не сердись, Дерменжи.</p><p></p><p><em><strong>10. Коса на камень</strong></em></p><p>Махно, привыкший по-партизански нигде долго не задерживаться, спешил и в Мариуполе, приказав день и ночь вести отгрузку угля, благо в трофеях, кроме бронепоезда, было 18 исправных паровозов с подвижным составом. Реквизировав в банке полтора миллиона, Нестор передал деньги Ольховику:</p><p></p><p>— Макарыч, нанимай рабочих, горожан, плати, не жадничая. Не могу бойцов трудить, надо Волноваху удержать, пока не вывезем в Гуляйполе все трофеи.</p><p></p><p>Не стал батька и сам жадничать, по просьбе начдива, переданной ему в телеграмме, отгрузил по эшелону угля в Александровск и в Екатеринослав. Но, конечно, главным адресатом было Гуляйполе:</p><p></p><p>— Надо пустить все предприятия, — мечтал он. — Рабочие тоже должны трудиться, а не только крестьяне.</p><p></p><p>С 1 апреля под Волновахой и вдоль моря начались ожесточённые бои, поначалу удачные для бригады. В первый же день была взята Ново-Николаевская, от которой до Таганрога оставалось 70 вёрст. Махно лично водил в атаку бойцов, что всегда было вдохновляющим моментом для рядовых. Видя впереди цепи его белую папаху, многие кричали упоённо:</p><p></p><p>— За батьку, за Махно! Ур-р-а-а.</p><p></p><p>И уж тогда ломились так, что никакая стрельба их не могла остановить. Дошла и до белых слава отчаянного непобедимого повстанца, и нередко одно его имя заставляло роты трепетать.</p><p></p><p>2 апреля были освобождены Весело-Вознесенка, на море, Стила и Бешево на линии Волноваха — Кутейниково. Однако белые понимали, что с потерей Кутейникова будет перерезано сообщение Таганрога с Донбассом и тогда нависнет угроза над самим главнокомандующим Деникиным и его штабом.</p><p></p><p>Появляясь в штабе, Махно, вникая в оперативную обстановку, ругался, имея в виду комдива:</p><p></p><p>— Чёрт его попёр в Крым, нам бы сейчас эти полки — мы бы прижали Деникина к стенке. Виктор, попроси у главкома первую бригаду к нам в помощь.</p><p></p><p>— Григорьев нацелен на Одессу, Нестор.</p><p></p><p>— Плохо, очень плохо, разбросали дивизию. Добром это не кончится. Как там у Дыбенки?</p><p></p><p>— Да вроде пока успешно. Сиваш форсировали, бригада вышла в тыл укреплений и уже взяли Перекоп. Белые бегут к портам.</p><p></p><p>— Хорошо бы всё удалось, как он задумал. Эх, где там Красная Армия?</p><p></p><p>— Нестор, даже будь здесь Дыбенко, вряд ли бы мы прижали Деникина к стенке. Над ним висят четыре армии Красных и пока ничего не могут.</p><p></p><p>— Так в чём же дело?</p><p></p><p>— Господи, Красная Армия набирается из крестьян, их не успевают толком обучить. При первом же серьёзном нажиме белых они бегут. Наши повстанцы гораздо надёжнее в бою. Если б не тиф. Мы не успеваем отправлять больных в тыл. В Гуляйполе все госпиталя переполнены.</p><p></p><p>— Ты был там?</p><p></p><p>— Да, я ездил на совещание штабов.</p><p></p><p>— Что решили?</p><p></p><p>— Решено на 10 апреля собрать 3-й съезд Советов. Надо разобраться в обстановке. Голик считает, что нас так плохо снабжают для того, чтобы обессилить, а потом добить.</p><p></p><p>— Ох, уж эта контрразведка, вечно что-то выдумывает.</p><p></p><p>— Не скажи. В Александровском уезде проводит «чистку» экспедиция какого-то наркомвоена Межлаука, они преследуют и расстреливают наших. Из-за разгула чекистов происходят восстания крестьян в Киевской, Черниговской, Полтавской и даже Херсонской губерниях.</p><p></p><p>— В Херсонской? Это уже рядом.</p><p></p><p>— Так что Красной Армии не до Деникина, надо подавлять восстания. И какой у неё может быть боевой дух, если вчерашнего крестьянина, одетого в шинель, заставляют стрелять в таких же землепашцев.</p><p></p><p>— Чёрт его знает, что за головотяпство, — сердился Нестор. — Большевики рубят сук, на котором сидят. И вроде умные люди — Ленин, Троцкий. Я слушал в Москве Троцкого, говорит так, что сердце радуется. Грешным делом, завидовал: мне бы так научиться. А они вон как. Дорвались да власти и все свои обещания народу: землю, заводы — кобыле под хвост. Теперь давай назад, то на шее мужика сидел помещик, теперь государство садится, да, кажется, ещё крепче. Неужели они не видят, что губят революцию?</p><p></p><p>— Вот поэтому и решено было созвать съезд. Озеров отправил телеграмму и начдиву, пригласил. Может, приедет?</p><p></p><p>— Вряд ли, у него там на очереди Симферополь и Севастополь.</p><p></p><p></p><p>Рано утром Лютый растолкал спавшего Махно:</p><p></p><p>— Батька, вставай. Беда! Белые прорвали фронт.</p><p></p><p>— Где?</p><p></p><p>— На участке 9-й дивизии. Конница Шкуро тысяч в пять сабель.</p><p></p><p>— Где Белаш?</p><p></p><p>— Он в штабе, у Телеграфа, с Озеровым.</p><p></p><p>Махно влетел туда, подбежал к Озерову:</p><p></p><p>— Ну, Яков, показывай, где прорыв?</p><p></p><p>— На левом фланге от станции Желанная до Еленовки, держала 9-я дивизия Красной Армии, которой на данный момент не существует.</p><p></p><p>— Это что? Такая дырка?</p><p></p><p>— Я бы сказал дырища, без малого в 100 вёрст.</p><p></p><p>Махно выматерился грязно и длинно:</p><p></p><p>— Куда ж они там, ****, смотрели?</p><p></p><p>— Это то, о чём я тебе вчера говорил. На Красную Армию надёжа, как на весенний снег.</p><p></p><p>— Куда нацелен рейд Шкуро?</p><p></p><p>— По нашим тылам. Движется в направлении Гришина.</p><p></p><p>— Значит, на северо-запад, а там на Александровск и дальше на Екатеринослав.</p><p></p><p>— Вот телеграмма командующего: он сообщает, что Шкуро уже в 11 верстах от Гришина и его практически некому остановить. Под Чаплином стоят несколько эшелонов с красноармейцами, но командиры не могут заставить бойцов выйти из вагонов.</p><p></p><p>— Выходит — отказываются воевать. Голову на отсечение — это результат большевистской земельной политики, — уверенно сказал Нестор.</p><p></p><p>— Вполне возможно, но нам от этого не легче.</p><p></p><p>— Яков Васильевич, — обратился Нестор к Озерову. — Отдайте распоряжение нашим фронтовым командирам останавливать бегущих красноармейцев разбитой дивизии, паникёров разоружать, остальных в строй, в окоп. Виктор, свяжись с Гуляйполем, пусть создают ополчение и внимательно следят за передвижением Шкуро. Отправь туда трофейный бронепоезд.</p><p></p><p>Пока Белаш разговаривал по телефону, Махно уже был у телеграфиста. Белаш подошёл к нему:</p><p></p><p>— Застал на месте только Зиньковского, сказал, отправит немедленно.</p><p></p><p>— Товарищ комбриг, вот телеграмма от главкома, — доложил телеграфист, держа в руке скрученную спиралью ленту.</p><p></p><p>— Читай.</p><p></p><p>— Из Екатеринослава в 13 часов, Мариуполь, Волноваха, Махно по нахождению. В связи с создавшейся ситуацией приказываю для усиления вашего фронта на линии Волноваха—Мариуполь оставить взятые станции по направлению Кутейниково и Новониколаевскую у моря. Исполнение доложите. Для облегчения положения начдив Дыбенко предлагает просить командарма-13 ударить со стороны Луганска.</p><p></p><p>Антонов-Овсеенко.</p><p></p><p>— Чёрт подери, мне стыдно отдавать приказ Тохтамышеву и Дерменжи к отступлению. Им же по берегу до Таганрога менее 70 вёрст.</p><p></p><p>— Что делать, придётся.</p><p></p><p>— А чем может 13-я армия облегчить наше положение?</p><p></p><p>— A-а, это фантазии начдива, не хочет из Крыма вылезать. 13-я армия если ударит по Добровольческой, то сама же и поскачет от неё линялым зайцем. Она ничуть не лучше 9-й дивизии.</p><p></p><p></p><p>10 апреля 1919 года в Гуляйполе открылся 3-й районный съезд крестьянских и рабочих Советов, штабов и фронтовиков, на котором были представлены делегаты от 72 волостей Александровского, Мариупольского, Бердянского, Бахмутского и Павлоградского уездов, а также от фронтовых частей.</p><p></p><p>Почётным председателем Съезда был избран батько Махно, а почётным делегатом Съезда — Феодосий Щусь. Председательствовал Чернокнижный. Открыв заседание, он сказал:</p><p></p><p>— Товарищи, поступила телеграмма от начдива Дыбенко, позвольте я её зачитаю. Из Ново-Алексеевки 10-го, по нахождению батько Махно, штаб дивизии, Александровск. Копия Волноваха, Мариуполь по нахождению тов. Махно. Всякие съезды, созванные от имени распущенного согласно моему приказу Гуляйпольского военно-революционного штаба, считаю явно контрреволюционными...</p><p></p><p>В зале поднялся возмущённый шум, и Чернокнижный вынужден был приостановить чтение:</p><p></p><p>— Товарищи, я ещё не кончил, прошу тишины.</p><p></p><p>Дождавшись, пока в зале немного успокоятся, продолжал:</p><p></p><p>— ...явно контрреволюционным, организаторы таковых будут подвержены репрессивным мерам, вплоть до объявления вне закона. Командир дивизии, Дыбенко.</p><p></p><p>Зал опять зашумел, послышались выкрики: «Позор!», «Долой царство большевиков!», «Кто он такой?!».</p><p></p><p>На сцену без разрешения председателя выскочил мужик в расхлюстанной свитке, закричал:</p><p></p><p>— Товарищи, я с фронта. Мы дерёмся с белой сволочью у самого моря. Штыками дерёмся, прикладами, у нас нет патронов. До скольки разов начдив Дыбенко обещал нам оружие и патроны. Где они? Нема их. Таки раз кинув нам, як кость собаке, кучу берданок и итальянских винтовок. Так кто ж тут контрреволюционер?</p><p></p><p>— Правильно, Яким, — закричали из зала и даже зааплодировали. — Крой его!</p><p></p><p>— Товарищи, товарищи, — кричал Чернокнижный. — Давайте по порядку, у нас мало времени.</p><p></p><p>С большим трудом восстановив тишину в возмущённом зале, Чернокнижный продолжил:</p><p></p><p>— Товарищи, мы собрались в самый тяжёлый для нас момент. Наша бригада, полки и отряды три месяца не выходят из боев. Они устали, обескровлены. Мы практически окружены. За Днепром петлюровцы, от Дона прёт Деникин, с севера нас пытается отрезать от Красной Армии корпус Шкуро. И всё же исполком военно-революционного Совета принял решение собрать этот съезд, чтоб вместе нам подумать и наметить пути преодоления этих трудностей. А по этой позорной телеграмме мы примем отдельное постановление и ответим товарищу Дыбенко со всей революционной прямотой. Итак, первое слово предоставляется Евлампию Карпенко — командиру артдивизиона бригады.</p><p></p><p>К трибуне вышел одетый в австрийский френч и синие галифе молодой мужик с лихо закрученными усами.</p><p></p><p>— Товарищи, выходит, я контрреволюционер? Да?</p><p></p><p>Чернокнижный взялся за колокольчик.</p><p></p><p>— Евлампий, мы договорились — этой темы не касаться. В секретариате готовится ответ съезда на телеграмму, в конце дня зачитаем и примем.</p><p></p><p>Но в течение дня каждый выступающий, даже рассказывающий о разгуле чекистов в тылу, обязательно хоть как-то касался злополучной телеграммы:</p><p></p><p>— ...Вот, товарищи, откуда в нашем начдиве такая барская заносчивость. Надо сбить ему эти бодливые чекистские рога.</p><p></p><p>В обеденный перерыв, в столовой, сидя за одним столом с Махно, Чернокнижный говорил:</p><p></p><p>— Ну, нашла коса на камень. Жаль не слышит этих отзывов сам виновник.</p><p></p><p>— Ничего. В постановлении надо влупить ему по первое число, а копии послать командарму-2 Скачкову и Антонову-Овсеенко. Пусть и они услышат глас народа.</p><p></p><p>— Скорее, вопль.</p><p></p><p>— Вот именно, — согласился Махно.</p><p></p><p>В конце заседания был принят документ о добровольно-уравнительной мобилизации крестьян возрастов от 1889 до 1898 года рождения для пополнения поредевших полков и отрядов.</p><p></p><p>Много времени отняло чтение ответа товарищу Дыбенко, в котором повстанцы жёстко отчитывали его как ученика-двоечника.</p><p></p><p>Резолюцию принимали уже за полночь, чтобы завершить съезд и с утра разъехаться по фронтам. Она была не длинной и кончалась хлёсткими лозунгами:</p><p></p><p>— ...Долой комиссародержавие! Долой чрезвычайки — современные охранки!</p><p></p><p>Долой борьбу партий и политических групп за власть!</p><p></p><p>Долой однобокие большевистские Советы!</p><p></p><p>Да здравствуют свободно избранные Советы трудящихся крестьян и рабочих!</p><p></p><p>Нестор, подписывая Резолюцию, напротив строчки «Почётный председатель Съезда Батько Махно», заметил:</p><p></p><p>— Ну взовьются большевики. Эта резолюция для них словно скипидар под хвост.</p><p></p><p>— Ничего, пусть терпят, сами виноваты, — сказал Щусь, принимая для подписи ручку от батьки и макая её в чернильницу.</p><p></p><p><em><strong>11. Отступление</strong></em></p><p>Бригада Махно, брошенная Красной Армией, отчаянно сражалась на всех участках, теснимая превосходящими силами противника, вооружённого до зубов. В дни этих апрельских кровавых боев, не зная ни дня передышки, батька появлялся то в одной, то в другой группе, пытаясь собственным примером вдохновить измотанных повстанцев: то ложился за пулемёт, то бросался с саблей на кавалеристов Слащёва. Эти тяжёлые дни впишутся советскими историками в учебники кратко и ёмко: «...Махно открыл фронт для белых». И этому будут верить, и по этим учебникам будут учиться.</p><p></p><p>Под напором противника, превосходившего повстанцев на отдельных участках в пять раз, были оставлены Мариуполь и Волноваха. Фронт откатился на запад где на 25, где на 50 вёрст, а на участке 9-й дивизии — на 70.</p><p></p><p>Стараниями Белаша удалось оттянуть от Волновахи бронепоезд, которому почти нечем было отстреливаться, из-за чего он едва не достался белым.</p><p></p><p>15 апреля Махно отыскал свой штаб в Розовке.</p><p></p><p>— То, что ты спас бронепоезд, это хорошо, — сказал Белашу Нестор. — Хотя пользы сейчас от него, как от козла молока, пусть стоит под парами, чтоб в случае чего мог уйти на Пологи. Достанем же мы когда-нибудь снаряды. Покажи мне на карте, где сейчас эта шкура Шкуро?</p><p></p><p>— Вот, смотри, у меня обведено карандашом.</p><p></p><p>— М-да, хорошо он вспорол нашему фронту брюхо, — задумчиво молвил Нестор. — Нам надо у него поучиться. Вот здесь, что у него за часть?</p><p></p><p>— По моим сведениям, здесь кубанцы, где-то с полтысячи сабель, есть и пушки.</p><p></p><p>— Ну что ж, годится. Какие силы у тебя сейчас под рукой?</p><p></p><p>— Покровский полк, 2-й греческий и дивизион донцов.</p><p></p><p>— Кто командует донцами?</p><p></p><p>— Морозов.</p><p></p><p>— Годится. Белые нас ждут в Волновахе. Мы ударим севернее от Малого Янисоля. И не днём, как у порядочных генералов принято, а ночью.</p><p></p><p>— Кто поведёт группу?</p><p></p><p>— Что за вопрос, я, конечно.</p><p></p><p>— Тебе бы хоть поспать немного, Нестор.</p><p></p><p>— Какой к чёрту сон? Впрочем, до ночи пара часиков есть. Разбудишь в девять.</p><p></p><p>В ночь на 16 апреля Махно с этой группой атаковал левый фланг Шкуро на кубанском участке, как сам изящно выразился, «вспорол ему брюхо. Он — нам, я — ему».</p><p></p><p>Бой был скоротечный, для противника совершенно неожиданный, а кубанцы не смогли сражаться в конном строю, поскольку повстанцы первым делом захватили конюшни.</p><p></p><p>Буквально «опешивших» казаков Нестор велел построить:</p><p></p><p>— Товарищи, — заговорил он, — вас послали против таких же крестьян, как ивы...</p><p></p><p>И тут из строя пленных послышался радостный возглас:</p><p></p><p>— Виктор Фёдорович! Виктор Фёдорович!</p><p></p><p>Махно обернулся к рядом стоящему Белашу:</p><p></p><p>— Тебя, что ли?</p><p></p><p>— Конечно, меня, — заулыбался Белаш и направился к казакам, выбежавшим из строя к нему навстречу.</p><p></p><p>— Вот те раз, мой начальник штаба с беляками знается.</p><p></p><p>Однако тут же всё разъяснил сам Белаш:</p><p></p><p>— Я же работал на Кубани, скрывался у них.</p><p></p><p>— Э-э, брат, тогда тебе и слово в зубы, — сказал Нестор. — А я пойду на трофеи взгляну. Идём, Петя, Гавря.</p><p></p><p>Их встретил радостный Лепетченко:</p><p></p><p>— Нестор Иванович, четыре сотни коней, сытые, крепкие.</p><p></p><p>— Отлично, Саша. Надеюсь, Белаш представит нам и четыре сотни сабель. Иди найди Морозова и ко мне.</p><p></p><p>— Какого?</p><p></p><p>— Ну который донским дивизионом командует. Пусть принимает кубанцев к себе.</p><p></p><p>— А пойдут они?</p><p></p><p>— Пойдут. Куда они денутся, раз с Белашом один хлеб ломали. И потом, разве казак своего коня оставит?</p><p></p><p>Махно радовался как ребёнок, узнав, что к пушкам есть несколько ящиков снарядов.</p><p></p><p>— Всё, Саша, немедленно вели грузить на подводы и в Розовку, вставим зубы нашему бронепоезду.</p><p></p><p>В обозе, где едва не на каждом возу был станковый пулемёт с битком набитыми коробками лент, Нестор даже расчувствовался:</p><p></p><p>— Ну вот, а я дурак ругал его.</p><p></p><p>— Кого? — спросил Лютый.</p><p></p><p>— Ну Шкуро, генерала. Такие подарки ни от начдива, ни от командарма мы пока не получали.</p><p></p><p></p><p>17 апреля командарм-2 телеграфировал командующему Антонову-Овсеенко: «Срочно отправьте на поддержку Махно одну пехотную дивизию и хотя бы один полк конницы». Ответ был краток: «Могу дать только бригаду Покуса».</p><p></p><p>Скачко это воспринял как насмешку и приказал связать его с командующим.</p><p></p><p>— Товарищ Антонов, я к вам обращаюсь как к коммунисту и революционеру. По моему мнению, сейчас совершается грубейшая ошибка.</p><p></p><p>— В чём она выражается, товарищ Скачко?</p><p></p><p>— В том, что мы оттягиваем сейчас силы на запад, дабы помочь восставшей Венгрии.</p><p></p><p>— Правильно.</p><p></p><p>— А то, что на востоке нависает угроза соединения Колчака и Деникина, что может похоронить нашу революцию. Это как?</p><p></p><p>— Что же вы предлагаете, Анатолий Евгеньевич?</p><p></p><p>— Я предлагаю перевести с запада две дивизии под моё командование. Тогда я ликвидировал бы донскую угрозу, мы вышли бы на линию Ростов — Великокняжеская и стали бы непреодолимой преградой между Колчаком и Деникиным. Ведь это так ясно. Всего две дивизии.</p><p></p><p>— Где я вам их возьму, товарищ Скачко?</p><p></p><p>— Надо забыть Запад. Заключить какой угодно мир с Галицией, Польшей и всеми силами обрушиться на восток и Дон. Это единственный путь спасения революции.</p><p></p><p>— Товарищ командарм, вы рисуете очень уж мрачную картину. Ваши соображения о Западе, простите, близоруки. Весь Балканский полуостров кипит. Сейчас румыны наступают на Венгрию, Болгария вот-вот бросится на Румынию, в Турции брожение. ЦК и мы считаем, что от нашего удара там вспыхнет революция. Мы только ударим, и лёд там тронется, у нас будут развязаны руки для Востока. Ошибка у нас есть, я согласен с вами, она в организационной работе. Махно ничего не сделал, чтобы противостоять натиску корпуса Шкуро.</p><p></p><p>— Да поймите вы, товарищ командующий, чем Махно может противостоять? У него нет патронов, одна винтовка на четверых.</p><p></p><p>— Это уже ваша забота, командарм, — холодно ответил командующий и положил трубку.</p><p></p><p>Но Скачко не успокоился, он решил брать не мытьём так катаньем и через день отбил командующему Южфронта грозную телеграмму:</p><p></p><p>«Ввиду недополучения до сих пор подкреплений, о которых я просил целую неделю с 12 апреля, ввиду невозможности сражаться с противником, в пять раз превосходящим нас численностью, для спасения остатков 3-й бригады Заднепровской дивизии и для предотвращения окружения 2-й бригады Дыбенко, мною завтра 20 апреля отдаётся приказ об оставлении 2-й бригадой Крымского полуострова и об отступлении её на линию Перекоп-Геническ, а 3-й бригады Махно на линию Бердянск—Новоспасское—Цареконстантиновка—Керменчик».</p><p></p><p>Командарм надеялся, что эта угроза заставит штаб Южфронта хоть что-то предпринять. Там была принята чисто большевистская мера помощи. Член Реввоенсовета Южфронта Григорий Сокольников 20 апреля отправил телеграмму Ленину: «Бригада Махно не только сама небоеспособна, но и разлагает соседние части 9-й дивизии. Вам, вероятно, известно, что Махно ведёт решительную открытую борьбу против коммунистов среди крестьян и красноармейцев, начиная с созыва крестьянских съездов. В связи со сдачей Мариуполя, поражением и бегством бригады Махно, не сочтёте ли подходящим моментом убрать Махно, авторитет которого пошатнулся, и тем начать оздоровление этого участка Южфронта...»</p><p></p><p>Большевики не простили батьке съезд Советов в Гуляйполе, надо было убирать неслуха. Товарищ Ленин, уважавший товарища Сокольникова, наложил на телеграмме броскую резолюцию: «Склянскому: надо поддержать!» Этим была развязана кампания охаивания 3-й Заднепровской дивизии, истекающей кровью в беспрерывных боях на юге.</p><p></p><p>Да и чем, в самом деле, могли помочь Донбассу, когда надо было помогать восставшей Венгрии, где, по мнению многих, разгоралась мировая революция и, с другой стороны, немедленно подавить восстание на Дону, вспыхнувшее ещё в марте в станицах Вёшенской и Казанской, а к концу апреля распространившееся на верхнедонские станицы и насчитывавшее уже 30 тысяч сабель, умеющих воевать. Восстание было вызвано искусственно планом Троцкого и Свердлова, чтобы во время подавления уничтожить казачество как класс, «расказачить Дон», как элегантно выражались большевистские вожди.</p><p></p><p>Вот сюда и были брошены 8-я и 9-я армии, вместо того чтобы помогать Донбассу. Член Реввоенсовета 8-й армии тов. Якир приказывал: «...В тылу наших войск и впредь будут разгораться восстания, если не будут приняты меры, в корне пресекающие даже мысль о таковых. Эти меры: полное уничтожение всех поднявших восстание, расстрелы на месте всех имеющих оружие и даже процентное уничтожение мужского населения (!!!). Никаких переговоров с восставшими быть не должно».</p><p></p><p>Ах, Иона, Иона, будущий клиент Лубянки, может, в справочниках ошибаются, что де ты «необоснованно репрессирован». Если ты такое творил на Дону, может, всё же тебя настигла кара «обоснованно»? Может, ты как раз и попал в этот «мужской процент», подлежащий уничтожению? Я бы лично и уж, тем более, Дон никогда бы тебя не реабилитировали, даже посмертно.</p><p></p><p></p><p>Вопреки утверждению Сокольникова о «небоеспособности бригады Махно», она не только жила, она по количественному составу давно разрослась до дивизии, поскольку угроза белых заставила население создавать отряды почти в каждом селе и, как правило, называть их «имени батьки Махно» и отдаваться добровольно в его подчинение. Но оружием и патронами по-прежнему снабжались «от Деникина».</p><p></p><p>К 25 апреля, после долгого ожесточённого боя махновцы заняли Волноваху и Мариуполь. В Мариуполе конники Куриленко окружили первый сводный полк белых и вырубили до последнего человека. Однако город не удержали.</p><p></p><p>Махно находился со штабом в Розовке, куда к нему явилась группа анархистов, бежавшая из России от преследования большевиков. Литератор Черняк говорил Нестору:</p><p></p><p>— Ты тут сражаешься за этих сволочей, а они там расстреливают наших, сажают в тюрьмы. Анархисты давно в подполье, но Чека и там достаёт их.</p><p></p><p>— Ты, Черняк, не шуми. Мы сражаемся с белыми, которые хотят вернуть нам царя и капиталистов. На данном этапе наши интересы совпадают с большевистскими.</p><p></p><p>— Совпадают, говоришь? — вскричал Черняк и швырнул Нестору на стол газету. — На, читай. Вот, видишь заголовок «Долой махновщину».</p><p></p><p>Махно читал, а Черняк, шагая из угла в угол, кричал:</p><p></p><p>— Надо эту статью зачитать и обсудить во всех твоих отрядах. Пусть повстанцы увидят лицемерие и гнусность борцов за власть, не за свободу.</p><p></p><p>Пусть эта же самая статья определит, можно ли доверять власть проходимцам.</p><p></p><p>— Виктор, — позвал Махно начштаба, закончив чтение. — Вели немедленно в нашей газете «Путь к свободе» написать достойную отповедь клеветникам. И отправь телеграмму с протестом командукру Антонову-Овсеенко.</p><p></p><p>— Что прикажешь сказать в ней?</p><p></p><p>— Ну первым делом сообщи об обстановке и причинах нашего временного отхода, а потом от имени штаба заяви, что в то время, когда повстанцы, беззаветно преданные революции, дерутся с белыми бандами, месяцами не имея отдыха, в их тылу кто-то по неизвестным причинам распространяет клевету про них. Сошлись на этот номер газеты. И добавь: такое отношение к революционерам, отдающим свои жизни за дело народа, доказывает чью-то грязную провокационную работу. Подпись заделай мою.</p><p></p><p>— Ты что, Нестор, только народился? — сказал Черняк. — Не понимаешь, чья это работа? Да Троцкого же. Думаешь, зря к тебе приставили комиссаров-большевиков. Почему ты их терпишь у себя под боком? Наверняка они чёрт-те что доносят про тебя наверх.</p><p></p><p>— Гавря, — обернулся Нестор к адъютанту Трояну. — Давай сюда Лютого, Голика и Лепетченко.</p><p></p><p>Когда те прибыли, Махно сказал им:</p><p></p><p>— Вот что, братцы, в связи с тем, что нашу бригаду большевики чернят почём зря, а наших товарищей-единомышленников сажают в тюрьмы, езжайте по полкам и арестуйте всех комиссаров.</p><p></p><p>— Гы-гы-гы, давно пора, батька, — заулыбался Голик. — А какое устрашение велишь к ним применить?</p><p></p><p>— Я тебе применю, — показал Нестор кулак. — Ты что чекист? Доставите сюда в штаб и всё.</p><p></p><p>Белаш, молча слушавший задание Махно контрразведчикам, по их уходу сказал:</p><p></p><p>— Ты лезешь на рожон, Нестор.</p><p></p><p>Махно это взорвало, он закричал:</p><p></p><p>— Гы чего суёшься в тыловые дела? Занимайся фронтом. Пусть и большевики у нас посидят, как сидят в казематах наши. Пусть они у нас будут заложниками, потом ещё обмен предложим.</p><p></p><p>— Обмен? Как ты это себе представляешь?</p><p></p><p>— Очень просто. Они выпустят одного анархиста, я им — одного комиссара.</p><p></p><p>— Но, Нестор, есть же комиссары отличные ребята, от сохи. Они-то за что будут сидеть?</p><p></p><p>— Ничего, посидят, не слиняют, А ты не лезь в это дело, Виктор, лучше поинтересуйся, что затевают белые.</p><p></p><p>Махно присел к столу, умакнул перо в чернильницу. Начал: «Всем командирам войсковых частей 3-й бригады Заднепровской дивизии: в официальной газете Харьковского большевистского Совета от 25 апреля помещена статья под заголовком «Долой махновщину», где ясно подчёркивается, что наша бригада и все ведущие борьбу по освобождению трудящихся занимаются контрреволюционным делом. Предписываю до особого распоряжения всех политических комиссаров арестовать, предварительно объявив всем частям мою телеграмму, все бумаги политотделов конфисковать, наложить печати.</p><p></p><p>Комбриг Батько Махно».</p><p></p><p>— Гаврила, где Белаш?</p><p></p><p>— Он у телеграфиста.</p><p></p><p>— Вот возьми, отнеси ему, пусть отстучит вне очереди. И скажи, я отъезжаю под Мариуполь, что-то там заколодило. Да сам живо ворочайся, едешь со мной.</p><p></p><p>Но вместе с Трояном вернулся и Белаш, протянул Махно телеграмму:</p><p></p><p>— Вот от командующего Антонова-Овсеенко.</p><p></p><p>— Что в ней?</p><p></p><p>— Обещается 28-го в гости.</p><p></p><p>— О-о, наконец-то увидим небожителя. Ответь, ждём его в Гуляйполе. А я пока на тачанке смотаюсь под Мариуполь к Леве Зиньковскому.</p><p></p><p>— Не забудь конную охрану, — напомнил Белаш.</p><p></p><p>— Знаю. Мою телеграмму отправил?</p><p></p><p>— Может, не стоит сейчас, Нестор?</p><p></p><p>— Так ты что, задержал её? — прищурился недобро Махно. — Я же там «срочно» написал.</p><p></p><p>— Но я подумал, едет командующий, а тут...</p><p></p><p>— Немедленно отправь, — рявкнул Махно. — Слышишь? И занимайся фронтом, сколько тебе говорить. Привезут комиссаров, запри в купе.</p><p></p><p>— Но командующий...</p><p></p><p>— Это моё дело, а ты живо на телеграф, — последние слова Махно говорил, уже открывая дверь. — Гавря, в тачанку.</p><p></p><p><em><strong>12. Высокий гость</strong></em></p><p>Главкомукр Антонов-Овсеенко прибыл на станцию Гуляйполе в бронепоезде. Его встретил на перроне Чубенко и, доложив, что он прислан за ним батькой, пригласил в тачанку, стоявшую за вокзалом. Там же находился полуэскадрон сопровождения высокого гостя.</p><p></p><p>Тачанка понравилась главкому и его адъютанту. Они опустились на мягкое сиденье. Чубенко скомандовал кучеру:</p><p></p><p>— Петя, трогай, и чтоб с ветерком.</p><p></p><p>Тачанка понеслась, за ней следом конное сопровождение.</p><p></p><p>Главком, сняв фуражку, подставлял ветру длинные густые волосы, щурился за стёклами очков в позолоченной тонкой оправе, говорил весело:</p><p></p><p>— Какая у вас тут прекрасная погода, словно по заказу.</p><p></p><p>— Для вас заказали, товарищ главком, — скалил крепкие зубы Чубенко.</p><p></p><p>— Сколько до села?</p><p></p><p>— Семь вёрст, сейчас будем на месте.</p><p></p><p>Махно для встречи высокого гостя построил пехотный полк и эскадрон кавалерии, рядом с ними духовой оркестр и, дабы угодить главкому, рядом с анархистским чёрным флагом велел вывесить красный. При построении Озеров высказал сомнение:</p><p></p><p>— Может, в передние ряды поставить обутых, Нестор Иванович?</p><p></p><p>— У тебя что, есть сапоги?</p><p></p><p>— Откуда? Ну снять с других на время.</p><p></p><p>— Э-э, нет, нам потёмкинские деревни не нужны. Пусть видит главком, как оно есть в настоящем виде — босых и оборванных. Главное, чтоб у них оружие блестело и рожи глядели веселее. Ты лучше предупреди Марию Никифорову, чтоб в госпиталях и школах всё было в ажуре.</p><p></p><p>— Да я ей ещё вчера сказал. Она вон уже тут обретается. И Правда вон явился.</p><p></p><p>— Ясно. Всем хочется главкома увидеть.</p><p></p><p>Когда показалась взмыленная тройка, Махно махнул рукой, и духовой оркестр грянул «Интернационал». Тачанка остановилась. Главком спустился на землю и направился к Махно. Едва между ними осталось два или три шага и Нестор поднял к папахе ладонь, как оркестр мгновенно замолчал:</p><p></p><p>— Комбриг батька Махно, — громко отрапортовал Нестор. — Товарищ командующий, на фронте держимся успешно. Идёт бой за Мариуполь, надеюсь в ближайшие часы возьмём. От имени революционных повстанцев Екатеринославья приветствую вождя советских украинских войск.</p><p></p><p>Антонов-Овсеенко шагнул навстречу комбригу, протянул ему руку. Пожал, молвил негромко:</p><p></p><p>— Ну покажите ваших орлов.</p><p></p><p>— Прошу, товарищ главком.</p><p></p><p>Гость пошёл вдоль строя, держа полусогнутую ладонь у козырька фуражки. Загорелые лица бойцов, белые зубы, одеты кто во что, оружие: у кого винтовка, у кого берданка, у кого сабля ещё запорожских времён. Но лица удивляли улыбками и готовностью свершить то, что сейчас прикажет командир. Обойдя строй, гость прошёл к его средине, несколько отодвинулся и начал речь:</p><p></p><p>— Товарищи повстанцы, я удовлетворён, что ваша 3-я бригада настроена по-боевому и что на фронте вы держите самый ответственный участок. Я надеюсь, что ваша бригада под руководством товарища Махно добьётся успеха в предстоящих боях и покажет пример дисциплинированности другим частям. Я рад, что вы готовы к бою.</p><p></p><p>Увидев, что главнокомандующий закончил речь, полк рявкнул трижды «Ур-ра-а» довольно дружно, с «перекатом». Целый день накануне тренировались, урок усвоили.</p><p></p><p>Махно начал своё выступление с благодарности главкому, что не забыл о повстанцах. В подтексте этой «благодарности» главкому почудилась ирония, мол, что толку, что «не забыл», когда ни оружия ни обмундирования не привёз.</p><p></p><p>— ...Товарищ главкома, вы обещали нам удачи. Спасибо. Но лучше — обмундирования и оружие. Если б мы были так вооружены, как Красная Армия, то давно бы спихнули Деникина в море. И потом, мы просим вас, как главкома, чтоб большевистская печать перестала обливать махновцев грязью. Мы держим фронт, а нас с тыла бьют оскорблениями и недоверием. Нас бьют по рукам, товарищ главком.</p><p></p><p>После этого под звуки оркестра полк промаршировал перед главкомом и комбригом, проскакал эскадрон. Махно пригласил гостя в штаб. Там провёл по отделам: оперативный, материальный, разведка, боевой подготовки, планирования.</p><p></p><p>Пожимая начальнику штаба Озерову руку, главком не удержался от комплимента:</p><p></p><p>— Вы молодцом, Яков Васильевич, за месяц так наладить работу штаба.</p><p></p><p>Озерову, конечно, было приятно это слышать, но тут же присутствовал Махно и поэтому он ответил:</p><p></p><p>— Спасибо за оценку, товарищ главком, но я принял вполне работоспособный коллектив.</p><p></p><p>Затем были собраны все присутствующие командиры, штабисты и председатель исполкома. Озеров как начальник штаба рассказал главкому об обстановке на фронтах и не преминул сообщить о нуждах бригады, более упирая на оружие и патроны.</p><p></p><p>— ...Комдив Дыбенко прислал нам 3 тысячи итальянских винтовок, но к ним мало патронов. Они кончились, и винтовки превратились в дубинки, кстати, не очень удобные даже для рукопашного боя. Всё остальное вооружение и обмундирование захвачено в бою. Из отбитых у белых пушек мы сформировали артдивизион, есть ещё 7 орудий, но они без замков. Мы практически не имеем телефонного имущества, шанцевого инструмента, никакой санитарной поддержки. Если что создаём, то только собственными силами.</p><p></p><p>— Ну госпиталя-то у вас есть? — спросил Антонов-Овсеенко.</p><p></p><p>— Вот стараниями товарища Правды организовано 10 госпиталей.</p><p></p><p>— Правды? — переспросил главком. — А мне доносили, что он бандитствует.</p><p></p><p>— Пожалуйста, спросите его самого.</p><p></p><p>Главком сверкнул очками, окидывая присутствующих вопросительным взглядом.</p><p></p><p>— Та тутка я, — послышался хриплый голос, и обрубок человека соскочил со стула на пол, приблизился, шаркая низом, к столу, протянул высокому гостю корявую, жёсткую, как пятка, ладонь.</p><p></p><p>— Ото ж я Правда, товарищ главком. У бандиты мэнэ писали при царе та гетмане. Так что ваши свидки устарели, а зараз я о той самой рукой лично стреляю мародерив.</p><p></p><p>Антонов-Овсеенко был несколько смущён, что вроде обидел калеку. Пожал ему жёсткую руку и спросил не столько из интереса, а сколько из желания замять неловкость и подчеркнуть важность дела, которым занят этот обиженный судьбой человек:</p><p></p><p>— Сколько сейчас в госпиталях лечится раненых?</p><p></p><p>— Тыща, товарищ главком. И у мэне до вас великая просьба, дайте нам хучь одного альбо двух докторов. Ну нема ни одного. Я уж Куриленку просив, украдь у Деникина хошь бы фершала завалящего. Так ни, каже, шо беляки для яго уси равны, шо генерал шо фершал, усих в расход.</p><p></p><p>— Как же вы лечите раненых?</p><p></p><p>— А як бог на душу положить, товарищ главком.</p><p></p><p>— Я постараюсь, товарищ Правда, прислать вам доктора.</p><p></p><p>— Ото великое дякуй вам, товарищ главком.</p><p></p><p>И опять шаркая по полу низом туловища, Правда на руках отправился на место, сам, изловчившись, влез на стул.</p><p></p><p>— Товарищ Озеров, — заговорил Антонов-Овсеенко, — где находились ваши части, когда случился прорыв белых?</p><p></p><p>— От Кутейникова наш полк был в трёх верстах, а от Таганрога по берегу моря мы были всего в 27 верстах. Шкуро прорвался по нашему левому флангу, смяв девятую дивизию.</p><p></p><p>— А соседи ваши говорят, мол, махновцы предали нас.</p><p></p><p>— Это, как говорится, с больной головы на здоровую. Корпус Слащёва навалился на Волноваху, и нам пришлось срочно отходить от Таганрога, чтобы не попасть в окружение, и даже оставить Мариуполь, который сейчас штурмуем уже во второй... нет, в третий раз. Почему сдавали его? Был большой перевес у белых и в живой силе, и уж тем более в вооружении. Мы вернём всё, если нам помогут пушками, патронами и даже походными кухнями наконец.</p><p></p><p>— Что, нет кухонь?</p><p></p><p>— Есть несколько, но и те захвачены у белых.</p><p></p><p>После окончания совещания состоялся обед, на котором к борщу была выставлена бутылка красного вина и даже рюмки. Налили главкому.</p><p></p><p>— А вы? — спросил он Махно, отказавшегося от вина. — Не пьёте?</p><p></p><p>— Не пью, — сказал Нестор и прикусил язык, едва не вымолвив: «Эту гадость».</p><p></p><p>— Так-таки совсем ни-ни? — хитро прищурился Антонов-Овсеенко.</p><p></p><p>— Почему? Когда на отдыхе, праздник ли, можно принять чарку. А когда дела — и другим не позволяю.</p><p></p><p>После обеда главкома повели в ближайшие госпитали, устроенные в домах бежавших богачей. Ему понравилась чистота в палатах и он не скрывал восхищения. Правда сиял как золотой царский рубль.</p><p></p><p>Когда возвращались в штаб, на крыльце их ждал улыбающийся Чубенко с телеграммой в руке.</p><p></p><p>— Нестор Иванович, товарищ главком, Мариуполь взят. Вот телеграмма от Куриленки и Зиньковского.</p><p></p><p>Он хотел подать бумажку батьке, но тот окатил его гневным взглядом, крутнув зрачками в сторону главкома. Чубенко подал телеграмму Антонову-Овсеенко. Тот прочёл её, сказал:</p><p></p><p>— Доносят, взяты большие трофеи.</p><p></p><p>— Вот-вот, — кривясь в усмешке съязвил Махно, — командарм переложил заботу о бригаде на Деникина.</p><p></p><p>Видимо, шутка Нестора задела главкома за живое, войдя в оперативный отдел, он потребовал связать его с командармом Скачко и терпеливо стоял, ожидая связи. Когда дежурный подал ему трубку со словами: «Командарм на проводе», он схватил её:</p><p></p><p>— Да, да... Здравствуйте, товарищ Скачко... Это Антонов... <em>Я</em> нахожусь в бригаде Махно... Что ж это получается, товарищ Скачко, махновцы у вас на подножном корму... Знаю, знаю... Так вот слушайте, немедленно снабдите их деньгами, для начала хотя бы миллиона четыре. Выдайте хоть сколько-нибудь обмундирования, сапог, 27 походных кухонь... Изыщите... Далее телефонного имущества хотя бы полштата... Затребуйте лёгкий артиллерийский дивизион... Как откуда? Из Харькова. Бригада только что отбила у белых Мариуполь, пришлите им ещё один бронепоезд... А вы пишите, пишите, чтоб не забыть... Так... Для 3-х тысяч итальянских винтовок боевой комплект патронов... Изыщите. И немедленно командируйте в Гуляйполе двух врачей: хирурга и по внутренним. У них лежит тысяча раненых бойцов без медицинской помощи... Безобразие! Направьте с ними медикаменты, перевязочные материалы, бельё и простыни. Всё! Исполняйте. Вы же должны понимать, что если махновцы отступят, то Дыбенко окажется отрезанным в Крыму. Это будет катастрофа.</p><p></p><p>После переговоров с командармом Антонов-Овсеенко пожелал с глазу на глаз остаться с комбригом Махно.</p><p></p><p>— Нестор Иванович, что ж вы творите, дорогой мой? Арестовали комиссаров. Что за партизанщина?</p><p></p><p>— Дорогой Владимир Александрович, как я должен отвечать на арест моих товарищей? В Екатеринославе Аверин арестовал хлопцев, посланных нами на совещание, и посадил в тюрьму. В Харькове анархистов бросают в тюрьмы наравне с белогвардейцами. А что творят чекисты в нашем тылу? Они расстреливают махновцев. И ведь всё это творится якобы с одобрения коммунистов и лично Раковского. Что я должен делать?</p><p></p><p>— Нестор Иванович, я вас очень прошу, выпустите комиссаров, вы же сами себе вредите.</p><p></p><p>— Хорошо, в таком случае уберите с нашей территории этих опричников Дзержинского. Поймите, мы же должны выступать против Деникина единым фронтом. И мы дерёмся изо всех сил, а где же Красная Армия?</p><p></p><p>— Хорошо, я сделаю всё, что в моих силах.</p><p></p><p>— Когда?</p><p></p><p>— Как только приеду в Харьков.</p><p></p><p>— Ясно, — махнул рукой Нестор и по лицу его видно было — не верит.</p><p></p><p>— Ну что мне вам, клясться, что ли, Нестор Иванович?</p><p></p><p>— Зачем клясться, мы не рыцарский орден. Напишите приказ, дайте хотя бы телеграмму.</p><p></p><p>— Телеграмму? — повеселел главком. — Пожалуйста. Прямо от вас.</p><p></p><p>Он открыл полевую кожаную сумку, достал лист бумаги, быстро написал, протянул Махно:</p><p></p><p>— Вот читайте. И передайте на ваш телеграф.</p><p></p><p>Махно взял бумагу. Это был не простой лист, вверху типографским способом были отпечатаны фамилия, имя и должность главкома. Текст был следующий: « Гуляйполе главкомукр Антонов-Овсеенко Харьков предсовнаркома Раковскому, Киев члену Реввоенсовета Бубнову. Пробыл у Махно весь день. Его бригада — большая боевая сила. Никакого заговора нет. Сам Махно этого не допустит. Район вполне можно организовать, прекрасный материал. При надлежащей работе станет несокрушимой крепостью. Карательные меры — безумие. Надо немедленно прекратить начавшуюся газетную травлю махновцев».</p><p></p><p>Нестор прочёл, поднял глаза на главкома.</p><p></p><p>— Годится.</p><p></p><p>— Передайте на телеграф.</p><p></p><p>— Гаврила, — позвал Махно.</p><p></p><p>В дверях появился адъютант Троян.</p><p></p><p>— Передай на телеграф, скажи срочно. Вне очереди.</p><p></p><p>(Эх, Владимир Александрович, недооценили вы «опричников», о которых говорил вам Батько. Через 20 лет за эту телеграмму вы будете харкать кровью и выплёвывать на цементный пол Лубянки зубы. Впрочем, до этого ещё далеко).</p><p></p><p>— И ещё, Нестор Иванович, мне жаловалась Мария Никифорова, что вы её не допускаете к боевой работе.</p><p></p><p>— Уже успела, вот же дрянь. Я ей предлагал в разведку, не согласилась. Ей, видишь ли, надо стрелять, саблей махать. Я ей поручил школы, назначил её как бы наркомом просвещения.</p><p></p><p>— Но неужели нельзя поручить ей на фронте отряд, роту?</p><p></p><p>— Нет, Владимир Александрович, она до мозга костей т.еррорист. Она и роту погубит и сама пропадёт.</p><p></p><p>— Хорошо, — улыбнулся Антонов-Овсеенко. — Но за комиссаров очень прошу вас, Нестор Иванович.</p><p></p><p>— Комиссаров я отпущу, конечно, — согласился Махно.</p><p></p><p>— Договорились.</p><p></p><p>Махно проводил главкома до тачанки, пожелал успехов и, как только тачанка с конным эскортом исчезла вдали, вернулся в штаб.</p><p></p><p><em><strong>13. Гости на гости</strong></em></p><p>3 мая случился второй прорыв корпуса Шкуро. На этот раз на село Карань, где стоял 10-й Донской полк.</p><p></p><p>Штаб Махно срочно передислоцировал повстанческие подразделения.</p><p></p><p>Заняв господствующие высоты на предполагаемом направлении движения Шкуро, Махно встретил деникинцев таким пулемётным и ружейным огнём, что корпус, неся потери, повернул на Розовку, где был встречен огнём бронепоезда и первым батальоном Покровского полка.</p><p></p><p>Шкуро потерял свой обоз, бросил две пушки и много лошадей (к сожалению, не отличавшихся резвостью), потеряв при этом убитыми и ранеными около тысячи человек.</p><p></p><p>Махно отправился отмечать славную победу в Мариуполь к Леве Зиньковскому, где 7 мая его застал срочный звонок Белаша:</p><p></p><p>— Нестор Иванович, в Гуляйполе прибыл Каменев с целой экспедицией. Немедленно выезжай туда.</p><p></p><p>— Тьфу, — сплюнул Махно. — Гости на гости — хозяин в радости. Зачем хоть пожаловал, не знаешь?</p><p></p><p>— Там скажет. Торопись.</p><p></p><p>Из Мариуполя, прицепив к паровозу один классный вагон, Махно с адъютантами и охраной отъехал на Волноваху, приказав машинисту «жать на все педали». В Волновахе заскочил в штаб к Белашу.</p><p></p><p>— Что новенького, Виктор?</p><p></p><p>— Всё то же. Ждёт тебя на перроне.</p><p></p><p>— Кто его встречал?</p><p></p><p>— Мария Никифорова.</p><p></p><p>— Час от часу не легче, она ему там намолотит о своих подвигах, что её в бой не пускают. Ведь только что Антонов-Овсеенко был, и вдруг эта шишка. Тут что-то неспроста, Виктор.</p><p></p><p>— Конечно. Он чрезвычайный уполномоченный Совета Труда и Обороны, Антонов перед ним поди навытяжку.</p><p></p><p>— Есть слух, Голик докладывал, что было специальное совещание ЦК РКП(б) и на нём принято предложение Троцкого о ликвидации нашего командного состава, ясно в первую голову меня. Уж не поэтому ли зачастили к нам высокие гости?</p><p></p><p>— Вполне возможно. Тебе надо быть осторожным.</p><p></p><p>— Ещё Александровские большевики пакостят, доносят такие выдумки о нас в верха, что удивляюсь, откуда у них столько фантазии. Подозреваю, что исполняют чей-то заказ. Того же Троцкого, например. Как воевать после этого? А? Виктор?</p><p></p><p>— Ты давай отправляйся. Он же на перроне всё ещё. Вот захвати сводку по всем фронтам, дорогой ознакомишься. Закинь Каменеву словцо о дивизии, Нестор. Вон у Григорьева уже дивизия. А у нас по количеству личного состава и на две хватит, а всё бригадой числимся.</p><p></p><p>— Хорошо. Если будет момент.</p><p></p><p>В пути Махно перечитал сводку с фронтов. Из того, что на Маныче, в сущности, в одно время со Шкуро деникинцы атаковали Красную Армию и сильно её потеснили, заключил: «Деникин, кажется, начинает серьёзную кампанию». Несколько задело самолюбие Нестора сообщение, что в Крыму, под командой Дыбенко, образована Крымская армия: «Вот уж Павел командарм, а у меня в три раза больше бойцов, а я всё ещё в комбригах обретаюсь. За ребят обидно, мне-то всё равно». Лукавил Нестор Иванович, даже перед собой лукавил. Конечно, обидно было, что держал фронт протяжённостью 135 километров, командовал уже 11-ю полками, а вместо благодарности инспекции одна за другой и подозрительная возня наверху. Он не знал, что в кармане у Каменева была ленинская телеграмма, в которой говорилось: «С войсками Махно временно, пока не взят Ростов, надо быть дипломатичнее». Махно нутром чуял эту «временность» союза с большевиками.</p><p></p><p>Перед прибытием на станцию Гуляйполе Махно подтянул ремень, проверил кобуру пистолета, поправил генеральскую саблю, надел белую папаху.</p><p></p><p>— Ну как, Петя? — спросил адъютанта.</p><p></p><p>— Отлично, батька, накинь ещё и бурку для солидности.</p><p></p><p>— На улице май.</p><p></p><p>— Ну и что? Поедешь в открытой машине, продует, ещё и простынешь. Тебе только этого не хватало.</p><p></p><p>Знал Лютый, что у Нестора одно лёгкое, что беречься ему от простуд край надо.</p><p></p><p>Вышел, встал на подножку. Машинист угодил батьке, остановил вагон так, что подножка оказалась почти напротив начальства. Махно легко соскочил на платформу, подошёл к Каменеву, приложил руку к папахе:</p><p></p><p>— Комбриг Махно прибыл с фронта.</p><p></p><p>— Здравствуйте, товарищ Махно, — протянул Каменев руку для пожатия. — Опять Шкуро?</p><p></p><p>— Так точно.</p><p></p><p>— Ну, с победой вас, кажется?</p><p></p><p>— Спасибо.</p><p></p><p>— А мы вас заждались. Уже и чай пили. Знакомьтесь, это товарищ Ворошилов, ваш будущий командарм.</p><p></p><p>— А что со Скачко?</p><p></p><p>— Скачко отправлен на подпольную работу в Дагестан. Там он будет нужнее.</p><p></p><p>«Съели мужика, — подумал Нестор, внимательно взглянув на Ворошилова. — Каков-то этот будет?» Тот улыбнулся в ответ и даже подмигнул, мол, сработаемся.</p><p></p><p>Озеров прислал два открытых легковых автомобиля. Махно с Каменевым и адъютантами сели в передний, во вторую — Ворошилов и другие члены экспедиции.</p><p></p><p>Автомобили выехали в поле, Махно, указав на высокое дерево у дороги, сообщил Каменеву:</p><p></p><p>— Вот на нём я повесил белогвардейского полковника.</p><p></p><p>Сзади за автомобилями, всё более и более отставая, ехала в тачанке Мария Никифорова. Каменев спросил:</p><p></p><p>— Нестор Иванович, почему вы Никифорову не пускаете в штаб?</p><p></p><p>— Нечего ей там делать, — поморщился Махно. — Женское дело — милосердие, школы, дети. Пусть этим и занимается.</p><p></p><p></p><p>Гуляйполе встретило их белопенным цветением садов. Машины подкатили к штабу, там для встречи уже был выстроен караульный батальон и духовой оркестр. Всё повторилось как и при приезде Антонова-Овсеенко: «Интернационал», смотр и наконец митинг, на котором первым с приветственным словом обратился к гостям Махно... Он благодарил, что наконец-то Красная Армия приходит им на помощь, что вместе с ней повстанцы разобьют белогвардейскую гидру.</p><p></p><p>После этого он предоставил слово посланцу товарища Ленина Льву Борисовичу Каменеву.</p><p></p><p>От имени Советского правительства тот поприветствовал «доблестных повстанцев, сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнёт помещиков и белых генералов, и выразил надежду, что вместе с Красной Армией бойцы Махно будут бороться до полного торжества дела рабочих и крестьян».</p><p></p><p>После митинга все направились в штаб знакомиться с отделами. Ворошилов спросил Озерова:</p><p></p><p>— Вы давно у Махно?</p><p></p><p>— Нет. С марта назначен сюда комдивом Дыбенко.</p><p></p><p>— А до этого где были?</p><p></p><p>— На Северном Кавказе помощником военкома.</p><p></p><p>— А до революции?</p><p></p><p>— Служил в армии штабс-капитаном.</p><p></p><p>— Ну вот, как человек военный, что вы можете сказать о бригаде? Разумеется, с военной точки зрения.</p><p></p><p>— Дерутся полки хорошо, ничего худого сказать не могу.</p><p></p><p>— Ну а как дисциплина?</p><p></p><p>— Смотря в каком полку.</p><p></p><p>— Ну а у кого лучше?</p><p></p><p>— У Куриленки.</p><p></p><p>— Где он сейчас?</p><p></p><p>— В Мариуполе. Он его и брал. И потом, дисциплина во многом зависит от оружия и даже формы. Если б все бойцы были одеты в единую форму да каждый имел бы винтовку. А то кто в чём, а винтовка одна на четверых. О какой дисциплине тут можно говорить?</p><p></p><p>— А что вам ещё мешает?</p><p></p><p>— Честно? — спросил Озеров, внимательно следя за глазами собеседника.</p><p></p><p>— Разумеется, честно.</p><p></p><p>— Чека, товарищ Ворошилов. Чекисты, призванные бороться с контрреволюцией, сами же её создают.</p><p></p><p>— Это каким же образом? — прищурился Ворошилов.</p><p></p><p>— Неправомочными арестами и бессудными расстрелами невинных людей.</p><p></p><p>— Так уж и невинных?</p><p></p><p>— Да, были случаи расстрела наших бойцов, лечившихся после ранения дома. Им обычно инкриминировалось дезертирство.</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 387847, member: 1"] — Да, ваше превосходительство, — сказал Слащёв, — значит, наши корпуса не будут участвовать в походе на Москву? — Почему же? Покончите с этим сбродом, милости прошу. Завоюете право первыми войти в первопрестольную. — Спасибо, ваше превосходительство, будем стараться. — Постарайтесь, господа, для святой Руси, постарайтесь. Бог вам в помощь. 25 марта началось второе наступление на Мариуполь. Белые стреляли довольно густо из пушек и пулемётов, чего нельзя было сказать о повстанцах, у них как обычно было в обрез патронов. Они наступали молча, что особенно впечатляло деникинцев, действовало им на нервы: «Идут как привидения». Во фланг позиции деникинцев ударил кавалерийский полк Куриленко. Это сломало оборону противника, белые побежали, настигаемые клинками повстанцев. Сам командир срубил более пяти деникинцев. 27 марта повстанцы полностью овладели Мариуполем и начдив телеграфировал Совнаркому УССР: «Мариуполь взят. В боях отличились 8-й и 9-й полки бригады Махно. Несмотря на губительный огонь противника, полки дошли до соприкосновения с противником, под командованием товарища Куриленко бросились в атаку и штурмом взяли укрепления белых. Прошу наградить т. Куриленко Орденом Красного Знамени...» Далее в телеграмме перечислялись богатые трофеи: уголь, оружие, тральщики, паровозы. Как только у причала был зарублен последний юнкер, с французского крейсера был спущен катер и направился к берегу, выбросив на носу белый флаг. — Уж не сдаваться ли надумал француз, — предположил Чубенко. — А что ты с крейсером будешь делать? — спросил усмехаясь Махно. — Пахать? — Как что? Плавать, воевать. Дерменжи бы за капитана, он же на «Потёмкине» плавал. — Угу. И на гармошке бы играл. Штабные засмеялись над шуткой батьки. Катер пристал к причалу, из него выскочили три французских офицера и направились к группе повстанцев. — Кто есть женераль? — Я есть женераль, — ответил Махно, даже не улыбаясь. — А по-нашему батька. Батька Махно. — О-о, Махно... много знать... — Слушай, Алексей, ни черта он «не знать», — обернулся Махно к Чубенко. — Найди переводчика с французского. — Чего его искать? Дерменжи во Франции года два или три лягушек жрал. Значит, по-ихнему разуметь должен. Нашли Дерменжи, привели к причалу. Тот внимательно выслушал француза: — Он говорит, что они должны забрать свой уголь, за который уплатили деньги Деникину. — Хрен им, не уголь. Я приказал Ольховику вывезти весь в Гуляйполе. — Что, так и сказать? — Зачем? Откажи дипломатично, мол, этот уголь — наша военная добыча, мы за него кровью платили. И потом, у нас война с Деникиным. Француз, выслушав Дерменжи, вдруг затараторил быстро, замахал руками. Протарахтев словно пулемёт, уставился на Махно. — Он говорит, что они ничего не имеют против нашей войны с Деникиным, что они держат нейтралитет. — Скажи ему, знаем мы их нейтралитет: при первом штурме лупили по нам из всех стволов. — Он говорит, что надо вести переговоры с адмиралом, чтоб ты поехал с ним на крейсер. — Скажи: хлеб за брюхом не ходит. Они просители, вот пусть он сюда и приезжает, адмирал ихний. — Он говорит, что адмирал не может оставлять свою эскадру. — Я тоже не могу оставлять мою бригаду. — Он просит на крейсер послать полномочную делегацию. — Полномочную? — Нестор взглянул на Чубенко. — Алёша, ты у нас всегда в послах обретался. Сплавай к адмиралу. — Это можно. Только что я ему говорить должен? — Скажи, что мы можем отпустить им угля пудов 500, но только в обмен на оружие или патроны. — А он меня засадит в каталажку. — Не засадит, мы оставим у себя этих французов в залог. Если с тобой что случится, мы их утопим. — Это меня, конечно, утешит, — вздохнул Чубенко. На крейсере делегацию из трёх человек, возглавляемую Чубенко, встретили с подчёркнутой доброжелательностью. Провели их в адмиральскую каюту. Адмирал седой, но ещё довольно стройный и подтянутый, пригласил их к столу, на котором стояла бутылка шампанского, коньяк, корзина с апельсинами, предложил выпить по рюмке. Чубенко сказал Дерменжи: — Пусть говорит, чего ему надо. Думает угостит, так мы растаем. — Дурак ты, Алёха, у них принято угощать гостей. — Ладно. Не учи. Мы тоже знаем, как гостей встречают. Но мы не в гости приехали, а вести переговоры. Дерменжи, выслушав адмирала, сказал: — Он говорит, что вполне сочувствует нашей революции, что этот уголь уже оплачен из французской казны и надо договариваться миром. — От его «сочувствия» у меня до сих пор барабанные перепонки гудят, а то, что они платили деньги врагам революции, это их дело. Уголь наша собственность, если хочет получить пудов 500, мы готовы поменять его на оружие. — Он говорит, этого мало. — Пусть за это скажет спасибо. Дерменжи стал говорить адмиралу, тот нахмурясь начал что-то резко отвечать, Дерменжи, в свою очередь, повысил голос. Чубенко, поняв, что переводчик взял инициативу на себя, потребовал: — Переводи. — Пошёл к чёрту, — огрызнулся Дерменжи и опять начал шпарить по-французски и даже тыкать пальцем в сторону адмирала. — Ты срываешь переговоры, — пытался Чубенко остановить красноречие потёмкинца. — Отстань, — отмахнулся Дерменжи как от назойливой мухи. — Не понимаешь, так заткнись. — Дам по уху. — Только попробуй. И опять двусторонняя французская трескотня. Конечно, Чубенко никогда бы не ударил, он просто припугнул молдаванина. Не хватало ещё при чужих затеять драку. Но тот вошёл в раж и читал адмиралу целую лекцию. Судя по всему, неприятную для француза. Вот о чём только, иди догадайся. Закончив, повернулся к выходу: — Идём, Алёшка. — Ты чё ему сказал? — пытался Чубенко хоть как-то вернуть себе статус главного переговорщика. — Потом. Они спустились по трапу в катер, и уже когда отошли от крейсера, Дерменжи заговорил: — Понимаешь, стал угрожать, дескать, открою огонь со всех орудий и сравняю город с землёй. — А ты? — А я ему дал промеж глаз: только попробуй, говорю, сделать хоть один выстрел, ваш крейсер мигом будет на грунте. — А он? — А он: как вы это сделаете? А я ему: не беспокойтесь, у нас есть несколько торпед, и первую я всажу вам ниже ватерлинии. Пришлось признаться, что я с « Потёмкина» и это очень даже хорошо умею делать. Подзагнул ему, что два эсминца отправил на дно, а чтобы поправдивей было, даже имена их назвал: «Грозный»-де и «Громобой». — А есть такие? — Наверное, есть. — Ну молодец, — похвалил Чубенко, — правильно действовал. — А ты: «Переводи, переводи». Тут, брат, важны напор и быстрота. — Виноват, — признался Чубенко. — Не сердись, Дерменжи. [I][B]10. Коса на камень[/B][/I] Махно, привыкший по-партизански нигде долго не задерживаться, спешил и в Мариуполе, приказав день и ночь вести отгрузку угля, благо в трофеях, кроме бронепоезда, было 18 исправных паровозов с подвижным составом. Реквизировав в банке полтора миллиона, Нестор передал деньги Ольховику: — Макарыч, нанимай рабочих, горожан, плати, не жадничая. Не могу бойцов трудить, надо Волноваху удержать, пока не вывезем в Гуляйполе все трофеи. Не стал батька и сам жадничать, по просьбе начдива, переданной ему в телеграмме, отгрузил по эшелону угля в Александровск и в Екатеринослав. Но, конечно, главным адресатом было Гуляйполе: — Надо пустить все предприятия, — мечтал он. — Рабочие тоже должны трудиться, а не только крестьяне. С 1 апреля под Волновахой и вдоль моря начались ожесточённые бои, поначалу удачные для бригады. В первый же день была взята Ново-Николаевская, от которой до Таганрога оставалось 70 вёрст. Махно лично водил в атаку бойцов, что всегда было вдохновляющим моментом для рядовых. Видя впереди цепи его белую папаху, многие кричали упоённо: — За батьку, за Махно! Ур-р-а-а. И уж тогда ломились так, что никакая стрельба их не могла остановить. Дошла и до белых слава отчаянного непобедимого повстанца, и нередко одно его имя заставляло роты трепетать. 2 апреля были освобождены Весело-Вознесенка, на море, Стила и Бешево на линии Волноваха — Кутейниково. Однако белые понимали, что с потерей Кутейникова будет перерезано сообщение Таганрога с Донбассом и тогда нависнет угроза над самим главнокомандующим Деникиным и его штабом. Появляясь в штабе, Махно, вникая в оперативную обстановку, ругался, имея в виду комдива: — Чёрт его попёр в Крым, нам бы сейчас эти полки — мы бы прижали Деникина к стенке. Виктор, попроси у главкома первую бригаду к нам в помощь. — Григорьев нацелен на Одессу, Нестор. — Плохо, очень плохо, разбросали дивизию. Добром это не кончится. Как там у Дыбенки? — Да вроде пока успешно. Сиваш форсировали, бригада вышла в тыл укреплений и уже взяли Перекоп. Белые бегут к портам. — Хорошо бы всё удалось, как он задумал. Эх, где там Красная Армия? — Нестор, даже будь здесь Дыбенко, вряд ли бы мы прижали Деникина к стенке. Над ним висят четыре армии Красных и пока ничего не могут. — Так в чём же дело? — Господи, Красная Армия набирается из крестьян, их не успевают толком обучить. При первом же серьёзном нажиме белых они бегут. Наши повстанцы гораздо надёжнее в бою. Если б не тиф. Мы не успеваем отправлять больных в тыл. В Гуляйполе все госпиталя переполнены. — Ты был там? — Да, я ездил на совещание штабов. — Что решили? — Решено на 10 апреля собрать 3-й съезд Советов. Надо разобраться в обстановке. Голик считает, что нас так плохо снабжают для того, чтобы обессилить, а потом добить. — Ох, уж эта контрразведка, вечно что-то выдумывает. — Не скажи. В Александровском уезде проводит «чистку» экспедиция какого-то наркомвоена Межлаука, они преследуют и расстреливают наших. Из-за разгула чекистов происходят восстания крестьян в Киевской, Черниговской, Полтавской и даже Херсонской губерниях. — В Херсонской? Это уже рядом. — Так что Красной Армии не до Деникина, надо подавлять восстания. И какой у неё может быть боевой дух, если вчерашнего крестьянина, одетого в шинель, заставляют стрелять в таких же землепашцев. — Чёрт его знает, что за головотяпство, — сердился Нестор. — Большевики рубят сук, на котором сидят. И вроде умные люди — Ленин, Троцкий. Я слушал в Москве Троцкого, говорит так, что сердце радуется. Грешным делом, завидовал: мне бы так научиться. А они вон как. Дорвались да власти и все свои обещания народу: землю, заводы — кобыле под хвост. Теперь давай назад, то на шее мужика сидел помещик, теперь государство садится, да, кажется, ещё крепче. Неужели они не видят, что губят революцию? — Вот поэтому и решено было созвать съезд. Озеров отправил телеграмму и начдиву, пригласил. Может, приедет? — Вряд ли, у него там на очереди Симферополь и Севастополь. Рано утром Лютый растолкал спавшего Махно: — Батька, вставай. Беда! Белые прорвали фронт. — Где? — На участке 9-й дивизии. Конница Шкуро тысяч в пять сабель. — Где Белаш? — Он в штабе, у Телеграфа, с Озеровым. Махно влетел туда, подбежал к Озерову: — Ну, Яков, показывай, где прорыв? — На левом фланге от станции Желанная до Еленовки, держала 9-я дивизия Красной Армии, которой на данный момент не существует. — Это что? Такая дырка? — Я бы сказал дырища, без малого в 100 вёрст. Махно выматерился грязно и длинно: — Куда ж они там, ****, смотрели? — Это то, о чём я тебе вчера говорил. На Красную Армию надёжа, как на весенний снег. — Куда нацелен рейд Шкуро? — По нашим тылам. Движется в направлении Гришина. — Значит, на северо-запад, а там на Александровск и дальше на Екатеринослав. — Вот телеграмма командующего: он сообщает, что Шкуро уже в 11 верстах от Гришина и его практически некому остановить. Под Чаплином стоят несколько эшелонов с красноармейцами, но командиры не могут заставить бойцов выйти из вагонов. — Выходит — отказываются воевать. Голову на отсечение — это результат большевистской земельной политики, — уверенно сказал Нестор. — Вполне возможно, но нам от этого не легче. — Яков Васильевич, — обратился Нестор к Озерову. — Отдайте распоряжение нашим фронтовым командирам останавливать бегущих красноармейцев разбитой дивизии, паникёров разоружать, остальных в строй, в окоп. Виктор, свяжись с Гуляйполем, пусть создают ополчение и внимательно следят за передвижением Шкуро. Отправь туда трофейный бронепоезд. Пока Белаш разговаривал по телефону, Махно уже был у телеграфиста. Белаш подошёл к нему: — Застал на месте только Зиньковского, сказал, отправит немедленно. — Товарищ комбриг, вот телеграмма от главкома, — доложил телеграфист, держа в руке скрученную спиралью ленту. — Читай. — Из Екатеринослава в 13 часов, Мариуполь, Волноваха, Махно по нахождению. В связи с создавшейся ситуацией приказываю для усиления вашего фронта на линии Волноваха—Мариуполь оставить взятые станции по направлению Кутейниково и Новониколаевскую у моря. Исполнение доложите. Для облегчения положения начдив Дыбенко предлагает просить командарма-13 ударить со стороны Луганска. Антонов-Овсеенко. — Чёрт подери, мне стыдно отдавать приказ Тохтамышеву и Дерменжи к отступлению. Им же по берегу до Таганрога менее 70 вёрст. — Что делать, придётся. — А чем может 13-я армия облегчить наше положение? — A-а, это фантазии начдива, не хочет из Крыма вылезать. 13-я армия если ударит по Добровольческой, то сама же и поскачет от неё линялым зайцем. Она ничуть не лучше 9-й дивизии. 10 апреля 1919 года в Гуляйполе открылся 3-й районный съезд крестьянских и рабочих Советов, штабов и фронтовиков, на котором были представлены делегаты от 72 волостей Александровского, Мариупольского, Бердянского, Бахмутского и Павлоградского уездов, а также от фронтовых частей. Почётным председателем Съезда был избран батько Махно, а почётным делегатом Съезда — Феодосий Щусь. Председательствовал Чернокнижный. Открыв заседание, он сказал: — Товарищи, поступила телеграмма от начдива Дыбенко, позвольте я её зачитаю. Из Ново-Алексеевки 10-го, по нахождению батько Махно, штаб дивизии, Александровск. Копия Волноваха, Мариуполь по нахождению тов. Махно. Всякие съезды, созванные от имени распущенного согласно моему приказу Гуляйпольского военно-революционного штаба, считаю явно контрреволюционными... В зале поднялся возмущённый шум, и Чернокнижный вынужден был приостановить чтение: — Товарищи, я ещё не кончил, прошу тишины. Дождавшись, пока в зале немного успокоятся, продолжал: — ...явно контрреволюционным, организаторы таковых будут подвержены репрессивным мерам, вплоть до объявления вне закона. Командир дивизии, Дыбенко. Зал опять зашумел, послышались выкрики: «Позор!», «Долой царство большевиков!», «Кто он такой?!». На сцену без разрешения председателя выскочил мужик в расхлюстанной свитке, закричал: — Товарищи, я с фронта. Мы дерёмся с белой сволочью у самого моря. Штыками дерёмся, прикладами, у нас нет патронов. До скольки разов начдив Дыбенко обещал нам оружие и патроны. Где они? Нема их. Таки раз кинув нам, як кость собаке, кучу берданок и итальянских винтовок. Так кто ж тут контрреволюционер? — Правильно, Яким, — закричали из зала и даже зааплодировали. — Крой его! — Товарищи, товарищи, — кричал Чернокнижный. — Давайте по порядку, у нас мало времени. С большим трудом восстановив тишину в возмущённом зале, Чернокнижный продолжил: — Товарищи, мы собрались в самый тяжёлый для нас момент. Наша бригада, полки и отряды три месяца не выходят из боев. Они устали, обескровлены. Мы практически окружены. За Днепром петлюровцы, от Дона прёт Деникин, с севера нас пытается отрезать от Красной Армии корпус Шкуро. И всё же исполком военно-революционного Совета принял решение собрать этот съезд, чтоб вместе нам подумать и наметить пути преодоления этих трудностей. А по этой позорной телеграмме мы примем отдельное постановление и ответим товарищу Дыбенко со всей революционной прямотой. Итак, первое слово предоставляется Евлампию Карпенко — командиру артдивизиона бригады. К трибуне вышел одетый в австрийский френч и синие галифе молодой мужик с лихо закрученными усами. — Товарищи, выходит, я контрреволюционер? Да? Чернокнижный взялся за колокольчик. — Евлампий, мы договорились — этой темы не касаться. В секретариате готовится ответ съезда на телеграмму, в конце дня зачитаем и примем. Но в течение дня каждый выступающий, даже рассказывающий о разгуле чекистов в тылу, обязательно хоть как-то касался злополучной телеграммы: — ...Вот, товарищи, откуда в нашем начдиве такая барская заносчивость. Надо сбить ему эти бодливые чекистские рога. В обеденный перерыв, в столовой, сидя за одним столом с Махно, Чернокнижный говорил: — Ну, нашла коса на камень. Жаль не слышит этих отзывов сам виновник. — Ничего. В постановлении надо влупить ему по первое число, а копии послать командарму-2 Скачкову и Антонову-Овсеенко. Пусть и они услышат глас народа. — Скорее, вопль. — Вот именно, — согласился Махно. В конце заседания был принят документ о добровольно-уравнительной мобилизации крестьян возрастов от 1889 до 1898 года рождения для пополнения поредевших полков и отрядов. Много времени отняло чтение ответа товарищу Дыбенко, в котором повстанцы жёстко отчитывали его как ученика-двоечника. Резолюцию принимали уже за полночь, чтобы завершить съезд и с утра разъехаться по фронтам. Она была не длинной и кончалась хлёсткими лозунгами: — ...Долой комиссародержавие! Долой чрезвычайки — современные охранки! Долой борьбу партий и политических групп за власть! Долой однобокие большевистские Советы! Да здравствуют свободно избранные Советы трудящихся крестьян и рабочих! Нестор, подписывая Резолюцию, напротив строчки «Почётный председатель Съезда Батько Махно», заметил: — Ну взовьются большевики. Эта резолюция для них словно скипидар под хвост. — Ничего, пусть терпят, сами виноваты, — сказал Щусь, принимая для подписи ручку от батьки и макая её в чернильницу. [I][B]11. Отступление[/B][/I] Бригада Махно, брошенная Красной Армией, отчаянно сражалась на всех участках, теснимая превосходящими силами противника, вооружённого до зубов. В дни этих апрельских кровавых боев, не зная ни дня передышки, батька появлялся то в одной, то в другой группе, пытаясь собственным примером вдохновить измотанных повстанцев: то ложился за пулемёт, то бросался с саблей на кавалеристов Слащёва. Эти тяжёлые дни впишутся советскими историками в учебники кратко и ёмко: «...Махно открыл фронт для белых». И этому будут верить, и по этим учебникам будут учиться. Под напором противника, превосходившего повстанцев на отдельных участках в пять раз, были оставлены Мариуполь и Волноваха. Фронт откатился на запад где на 25, где на 50 вёрст, а на участке 9-й дивизии — на 70. Стараниями Белаша удалось оттянуть от Волновахи бронепоезд, которому почти нечем было отстреливаться, из-за чего он едва не достался белым. 15 апреля Махно отыскал свой штаб в Розовке. — То, что ты спас бронепоезд, это хорошо, — сказал Белашу Нестор. — Хотя пользы сейчас от него, как от козла молока, пусть стоит под парами, чтоб в случае чего мог уйти на Пологи. Достанем же мы когда-нибудь снаряды. Покажи мне на карте, где сейчас эта шкура Шкуро? — Вот, смотри, у меня обведено карандашом. — М-да, хорошо он вспорол нашему фронту брюхо, — задумчиво молвил Нестор. — Нам надо у него поучиться. Вот здесь, что у него за часть? — По моим сведениям, здесь кубанцы, где-то с полтысячи сабель, есть и пушки. — Ну что ж, годится. Какие силы у тебя сейчас под рукой? — Покровский полк, 2-й греческий и дивизион донцов. — Кто командует донцами? — Морозов. — Годится. Белые нас ждут в Волновахе. Мы ударим севернее от Малого Янисоля. И не днём, как у порядочных генералов принято, а ночью. — Кто поведёт группу? — Что за вопрос, я, конечно. — Тебе бы хоть поспать немного, Нестор. — Какой к чёрту сон? Впрочем, до ночи пара часиков есть. Разбудишь в девять. В ночь на 16 апреля Махно с этой группой атаковал левый фланг Шкуро на кубанском участке, как сам изящно выразился, «вспорол ему брюхо. Он — нам, я — ему». Бой был скоротечный, для противника совершенно неожиданный, а кубанцы не смогли сражаться в конном строю, поскольку повстанцы первым делом захватили конюшни. Буквально «опешивших» казаков Нестор велел построить: — Товарищи, — заговорил он, — вас послали против таких же крестьян, как ивы... И тут из строя пленных послышался радостный возглас: — Виктор Фёдорович! Виктор Фёдорович! Махно обернулся к рядом стоящему Белашу: — Тебя, что ли? — Конечно, меня, — заулыбался Белаш и направился к казакам, выбежавшим из строя к нему навстречу. — Вот те раз, мой начальник штаба с беляками знается. Однако тут же всё разъяснил сам Белаш: — Я же работал на Кубани, скрывался у них. — Э-э, брат, тогда тебе и слово в зубы, — сказал Нестор. — А я пойду на трофеи взгляну. Идём, Петя, Гавря. Их встретил радостный Лепетченко: — Нестор Иванович, четыре сотни коней, сытые, крепкие. — Отлично, Саша. Надеюсь, Белаш представит нам и четыре сотни сабель. Иди найди Морозова и ко мне. — Какого? — Ну который донским дивизионом командует. Пусть принимает кубанцев к себе. — А пойдут они? — Пойдут. Куда они денутся, раз с Белашом один хлеб ломали. И потом, разве казак своего коня оставит? Махно радовался как ребёнок, узнав, что к пушкам есть несколько ящиков снарядов. — Всё, Саша, немедленно вели грузить на подводы и в Розовку, вставим зубы нашему бронепоезду. В обозе, где едва не на каждом возу был станковый пулемёт с битком набитыми коробками лент, Нестор даже расчувствовался: — Ну вот, а я дурак ругал его. — Кого? — спросил Лютый. — Ну Шкуро, генерала. Такие подарки ни от начдива, ни от командарма мы пока не получали. 17 апреля командарм-2 телеграфировал командующему Антонову-Овсеенко: «Срочно отправьте на поддержку Махно одну пехотную дивизию и хотя бы один полк конницы». Ответ был краток: «Могу дать только бригаду Покуса». Скачко это воспринял как насмешку и приказал связать его с командующим. — Товарищ Антонов, я к вам обращаюсь как к коммунисту и революционеру. По моему мнению, сейчас совершается грубейшая ошибка. — В чём она выражается, товарищ Скачко? — В том, что мы оттягиваем сейчас силы на запад, дабы помочь восставшей Венгрии. — Правильно. — А то, что на востоке нависает угроза соединения Колчака и Деникина, что может похоронить нашу революцию. Это как? — Что же вы предлагаете, Анатолий Евгеньевич? — Я предлагаю перевести с запада две дивизии под моё командование. Тогда я ликвидировал бы донскую угрозу, мы вышли бы на линию Ростов — Великокняжеская и стали бы непреодолимой преградой между Колчаком и Деникиным. Ведь это так ясно. Всего две дивизии. — Где я вам их возьму, товарищ Скачко? — Надо забыть Запад. Заключить какой угодно мир с Галицией, Польшей и всеми силами обрушиться на восток и Дон. Это единственный путь спасения революции. — Товарищ командарм, вы рисуете очень уж мрачную картину. Ваши соображения о Западе, простите, близоруки. Весь Балканский полуостров кипит. Сейчас румыны наступают на Венгрию, Болгария вот-вот бросится на Румынию, в Турции брожение. ЦК и мы считаем, что от нашего удара там вспыхнет революция. Мы только ударим, и лёд там тронется, у нас будут развязаны руки для Востока. Ошибка у нас есть, я согласен с вами, она в организационной работе. Махно ничего не сделал, чтобы противостоять натиску корпуса Шкуро. — Да поймите вы, товарищ командующий, чем Махно может противостоять? У него нет патронов, одна винтовка на четверых. — Это уже ваша забота, командарм, — холодно ответил командующий и положил трубку. Но Скачко не успокоился, он решил брать не мытьём так катаньем и через день отбил командующему Южфронта грозную телеграмму: «Ввиду недополучения до сих пор подкреплений, о которых я просил целую неделю с 12 апреля, ввиду невозможности сражаться с противником, в пять раз превосходящим нас численностью, для спасения остатков 3-й бригады Заднепровской дивизии и для предотвращения окружения 2-й бригады Дыбенко, мною завтра 20 апреля отдаётся приказ об оставлении 2-й бригадой Крымского полуострова и об отступлении её на линию Перекоп-Геническ, а 3-й бригады Махно на линию Бердянск—Новоспасское—Цареконстантиновка—Керменчик». Командарм надеялся, что эта угроза заставит штаб Южфронта хоть что-то предпринять. Там была принята чисто большевистская мера помощи. Член Реввоенсовета Южфронта Григорий Сокольников 20 апреля отправил телеграмму Ленину: «Бригада Махно не только сама небоеспособна, но и разлагает соседние части 9-й дивизии. Вам, вероятно, известно, что Махно ведёт решительную открытую борьбу против коммунистов среди крестьян и красноармейцев, начиная с созыва крестьянских съездов. В связи со сдачей Мариуполя, поражением и бегством бригады Махно, не сочтёте ли подходящим моментом убрать Махно, авторитет которого пошатнулся, и тем начать оздоровление этого участка Южфронта...» Большевики не простили батьке съезд Советов в Гуляйполе, надо было убирать неслуха. Товарищ Ленин, уважавший товарища Сокольникова, наложил на телеграмме броскую резолюцию: «Склянскому: надо поддержать!» Этим была развязана кампания охаивания 3-й Заднепровской дивизии, истекающей кровью в беспрерывных боях на юге. Да и чем, в самом деле, могли помочь Донбассу, когда надо было помогать восставшей Венгрии, где, по мнению многих, разгоралась мировая революция и, с другой стороны, немедленно подавить восстание на Дону, вспыхнувшее ещё в марте в станицах Вёшенской и Казанской, а к концу апреля распространившееся на верхнедонские станицы и насчитывавшее уже 30 тысяч сабель, умеющих воевать. Восстание было вызвано искусственно планом Троцкого и Свердлова, чтобы во время подавления уничтожить казачество как класс, «расказачить Дон», как элегантно выражались большевистские вожди. Вот сюда и были брошены 8-я и 9-я армии, вместо того чтобы помогать Донбассу. Член Реввоенсовета 8-й армии тов. Якир приказывал: «...В тылу наших войск и впредь будут разгораться восстания, если не будут приняты меры, в корне пресекающие даже мысль о таковых. Эти меры: полное уничтожение всех поднявших восстание, расстрелы на месте всех имеющих оружие и даже процентное уничтожение мужского населения (!!!). Никаких переговоров с восставшими быть не должно». Ах, Иона, Иона, будущий клиент Лубянки, может, в справочниках ошибаются, что де ты «необоснованно репрессирован». Если ты такое творил на Дону, может, всё же тебя настигла кара «обоснованно»? Может, ты как раз и попал в этот «мужской процент», подлежащий уничтожению? Я бы лично и уж, тем более, Дон никогда бы тебя не реабилитировали, даже посмертно. Вопреки утверждению Сокольникова о «небоеспособности бригады Махно», она не только жила, она по количественному составу давно разрослась до дивизии, поскольку угроза белых заставила население создавать отряды почти в каждом селе и, как правило, называть их «имени батьки Махно» и отдаваться добровольно в его подчинение. Но оружием и патронами по-прежнему снабжались «от Деникина». К 25 апреля, после долгого ожесточённого боя махновцы заняли Волноваху и Мариуполь. В Мариуполе конники Куриленко окружили первый сводный полк белых и вырубили до последнего человека. Однако город не удержали. Махно находился со штабом в Розовке, куда к нему явилась группа анархистов, бежавшая из России от преследования большевиков. Литератор Черняк говорил Нестору: — Ты тут сражаешься за этих сволочей, а они там расстреливают наших, сажают в тюрьмы. Анархисты давно в подполье, но Чека и там достаёт их. — Ты, Черняк, не шуми. Мы сражаемся с белыми, которые хотят вернуть нам царя и капиталистов. На данном этапе наши интересы совпадают с большевистскими. — Совпадают, говоришь? — вскричал Черняк и швырнул Нестору на стол газету. — На, читай. Вот, видишь заголовок «Долой махновщину». Махно читал, а Черняк, шагая из угла в угол, кричал: — Надо эту статью зачитать и обсудить во всех твоих отрядах. Пусть повстанцы увидят лицемерие и гнусность борцов за власть, не за свободу. Пусть эта же самая статья определит, можно ли доверять власть проходимцам. — Виктор, — позвал Махно начштаба, закончив чтение. — Вели немедленно в нашей газете «Путь к свободе» написать достойную отповедь клеветникам. И отправь телеграмму с протестом командукру Антонову-Овсеенко. — Что прикажешь сказать в ней? — Ну первым делом сообщи об обстановке и причинах нашего временного отхода, а потом от имени штаба заяви, что в то время, когда повстанцы, беззаветно преданные революции, дерутся с белыми бандами, месяцами не имея отдыха, в их тылу кто-то по неизвестным причинам распространяет клевету про них. Сошлись на этот номер газеты. И добавь: такое отношение к революционерам, отдающим свои жизни за дело народа, доказывает чью-то грязную провокационную работу. Подпись заделай мою. — Ты что, Нестор, только народился? — сказал Черняк. — Не понимаешь, чья это работа? Да Троцкого же. Думаешь, зря к тебе приставили комиссаров-большевиков. Почему ты их терпишь у себя под боком? Наверняка они чёрт-те что доносят про тебя наверх. — Гавря, — обернулся Нестор к адъютанту Трояну. — Давай сюда Лютого, Голика и Лепетченко. Когда те прибыли, Махно сказал им: — Вот что, братцы, в связи с тем, что нашу бригаду большевики чернят почём зря, а наших товарищей-единомышленников сажают в тюрьмы, езжайте по полкам и арестуйте всех комиссаров. — Гы-гы-гы, давно пора, батька, — заулыбался Голик. — А какое устрашение велишь к ним применить? — Я тебе применю, — показал Нестор кулак. — Ты что чекист? Доставите сюда в штаб и всё. Белаш, молча слушавший задание Махно контрразведчикам, по их уходу сказал: — Ты лезешь на рожон, Нестор. Махно это взорвало, он закричал: — Гы чего суёшься в тыловые дела? Занимайся фронтом. Пусть и большевики у нас посидят, как сидят в казематах наши. Пусть они у нас будут заложниками, потом ещё обмен предложим. — Обмен? Как ты это себе представляешь? — Очень просто. Они выпустят одного анархиста, я им — одного комиссара. — Но, Нестор, есть же комиссары отличные ребята, от сохи. Они-то за что будут сидеть? — Ничего, посидят, не слиняют, А ты не лезь в это дело, Виктор, лучше поинтересуйся, что затевают белые. Махно присел к столу, умакнул перо в чернильницу. Начал: «Всем командирам войсковых частей 3-й бригады Заднепровской дивизии: в официальной газете Харьковского большевистского Совета от 25 апреля помещена статья под заголовком «Долой махновщину», где ясно подчёркивается, что наша бригада и все ведущие борьбу по освобождению трудящихся занимаются контрреволюционным делом. Предписываю до особого распоряжения всех политических комиссаров арестовать, предварительно объявив всем частям мою телеграмму, все бумаги политотделов конфисковать, наложить печати. Комбриг Батько Махно». — Гаврила, где Белаш? — Он у телеграфиста. — Вот возьми, отнеси ему, пусть отстучит вне очереди. И скажи, я отъезжаю под Мариуполь, что-то там заколодило. Да сам живо ворочайся, едешь со мной. Но вместе с Трояном вернулся и Белаш, протянул Махно телеграмму: — Вот от командующего Антонова-Овсеенко. — Что в ней? — Обещается 28-го в гости. — О-о, наконец-то увидим небожителя. Ответь, ждём его в Гуляйполе. А я пока на тачанке смотаюсь под Мариуполь к Леве Зиньковскому. — Не забудь конную охрану, — напомнил Белаш. — Знаю. Мою телеграмму отправил? — Может, не стоит сейчас, Нестор? — Так ты что, задержал её? — прищурился недобро Махно. — Я же там «срочно» написал. — Но я подумал, едет командующий, а тут... — Немедленно отправь, — рявкнул Махно. — Слышишь? И занимайся фронтом, сколько тебе говорить. Привезут комиссаров, запри в купе. — Но командующий... — Это моё дело, а ты живо на телеграф, — последние слова Махно говорил, уже открывая дверь. — Гавря, в тачанку. [I][B]12. Высокий гость[/B][/I] Главкомукр Антонов-Овсеенко прибыл на станцию Гуляйполе в бронепоезде. Его встретил на перроне Чубенко и, доложив, что он прислан за ним батькой, пригласил в тачанку, стоявшую за вокзалом. Там же находился полуэскадрон сопровождения высокого гостя. Тачанка понравилась главкому и его адъютанту. Они опустились на мягкое сиденье. Чубенко скомандовал кучеру: — Петя, трогай, и чтоб с ветерком. Тачанка понеслась, за ней следом конное сопровождение. Главком, сняв фуражку, подставлял ветру длинные густые волосы, щурился за стёклами очков в позолоченной тонкой оправе, говорил весело: — Какая у вас тут прекрасная погода, словно по заказу. — Для вас заказали, товарищ главком, — скалил крепкие зубы Чубенко. — Сколько до села? — Семь вёрст, сейчас будем на месте. Махно для встречи высокого гостя построил пехотный полк и эскадрон кавалерии, рядом с ними духовой оркестр и, дабы угодить главкому, рядом с анархистским чёрным флагом велел вывесить красный. При построении Озеров высказал сомнение: — Может, в передние ряды поставить обутых, Нестор Иванович? — У тебя что, есть сапоги? — Откуда? Ну снять с других на время. — Э-э, нет, нам потёмкинские деревни не нужны. Пусть видит главком, как оно есть в настоящем виде — босых и оборванных. Главное, чтоб у них оружие блестело и рожи глядели веселее. Ты лучше предупреди Марию Никифорову, чтоб в госпиталях и школах всё было в ажуре. — Да я ей ещё вчера сказал. Она вон уже тут обретается. И Правда вон явился. — Ясно. Всем хочется главкома увидеть. Когда показалась взмыленная тройка, Махно махнул рукой, и духовой оркестр грянул «Интернационал». Тачанка остановилась. Главком спустился на землю и направился к Махно. Едва между ними осталось два или три шага и Нестор поднял к папахе ладонь, как оркестр мгновенно замолчал: — Комбриг батька Махно, — громко отрапортовал Нестор. — Товарищ командующий, на фронте держимся успешно. Идёт бой за Мариуполь, надеюсь в ближайшие часы возьмём. От имени революционных повстанцев Екатеринославья приветствую вождя советских украинских войск. Антонов-Овсеенко шагнул навстречу комбригу, протянул ему руку. Пожал, молвил негромко: — Ну покажите ваших орлов. — Прошу, товарищ главком. Гость пошёл вдоль строя, держа полусогнутую ладонь у козырька фуражки. Загорелые лица бойцов, белые зубы, одеты кто во что, оружие: у кого винтовка, у кого берданка, у кого сабля ещё запорожских времён. Но лица удивляли улыбками и готовностью свершить то, что сейчас прикажет командир. Обойдя строй, гость прошёл к его средине, несколько отодвинулся и начал речь: — Товарищи повстанцы, я удовлетворён, что ваша 3-я бригада настроена по-боевому и что на фронте вы держите самый ответственный участок. Я надеюсь, что ваша бригада под руководством товарища Махно добьётся успеха в предстоящих боях и покажет пример дисциплинированности другим частям. Я рад, что вы готовы к бою. Увидев, что главнокомандующий закончил речь, полк рявкнул трижды «Ур-ра-а» довольно дружно, с «перекатом». Целый день накануне тренировались, урок усвоили. Махно начал своё выступление с благодарности главкому, что не забыл о повстанцах. В подтексте этой «благодарности» главкому почудилась ирония, мол, что толку, что «не забыл», когда ни оружия ни обмундирования не привёз. — ...Товарищ главкома, вы обещали нам удачи. Спасибо. Но лучше — обмундирования и оружие. Если б мы были так вооружены, как Красная Армия, то давно бы спихнули Деникина в море. И потом, мы просим вас, как главкома, чтоб большевистская печать перестала обливать махновцев грязью. Мы держим фронт, а нас с тыла бьют оскорблениями и недоверием. Нас бьют по рукам, товарищ главком. После этого под звуки оркестра полк промаршировал перед главкомом и комбригом, проскакал эскадрон. Махно пригласил гостя в штаб. Там провёл по отделам: оперативный, материальный, разведка, боевой подготовки, планирования. Пожимая начальнику штаба Озерову руку, главком не удержался от комплимента: — Вы молодцом, Яков Васильевич, за месяц так наладить работу штаба. Озерову, конечно, было приятно это слышать, но тут же присутствовал Махно и поэтому он ответил: — Спасибо за оценку, товарищ главком, но я принял вполне работоспособный коллектив. Затем были собраны все присутствующие командиры, штабисты и председатель исполкома. Озеров как начальник штаба рассказал главкому об обстановке на фронтах и не преминул сообщить о нуждах бригады, более упирая на оружие и патроны. — ...Комдив Дыбенко прислал нам 3 тысячи итальянских винтовок, но к ним мало патронов. Они кончились, и винтовки превратились в дубинки, кстати, не очень удобные даже для рукопашного боя. Всё остальное вооружение и обмундирование захвачено в бою. Из отбитых у белых пушек мы сформировали артдивизион, есть ещё 7 орудий, но они без замков. Мы практически не имеем телефонного имущества, шанцевого инструмента, никакой санитарной поддержки. Если что создаём, то только собственными силами. — Ну госпиталя-то у вас есть? — спросил Антонов-Овсеенко. — Вот стараниями товарища Правды организовано 10 госпиталей. — Правды? — переспросил главком. — А мне доносили, что он бандитствует. — Пожалуйста, спросите его самого. Главком сверкнул очками, окидывая присутствующих вопросительным взглядом. — Та тутка я, — послышался хриплый голос, и обрубок человека соскочил со стула на пол, приблизился, шаркая низом, к столу, протянул высокому гостю корявую, жёсткую, как пятка, ладонь. — Ото ж я Правда, товарищ главком. У бандиты мэнэ писали при царе та гетмане. Так что ваши свидки устарели, а зараз я о той самой рукой лично стреляю мародерив. Антонов-Овсеенко был несколько смущён, что вроде обидел калеку. Пожал ему жёсткую руку и спросил не столько из интереса, а сколько из желания замять неловкость и подчеркнуть важность дела, которым занят этот обиженный судьбой человек: — Сколько сейчас в госпиталях лечится раненых? — Тыща, товарищ главком. И у мэне до вас великая просьба, дайте нам хучь одного альбо двух докторов. Ну нема ни одного. Я уж Куриленку просив, украдь у Деникина хошь бы фершала завалящего. Так ни, каже, шо беляки для яго уси равны, шо генерал шо фершал, усих в расход. — Как же вы лечите раненых? — А як бог на душу положить, товарищ главком. — Я постараюсь, товарищ Правда, прислать вам доктора. — Ото великое дякуй вам, товарищ главком. И опять шаркая по полу низом туловища, Правда на руках отправился на место, сам, изловчившись, влез на стул. — Товарищ Озеров, — заговорил Антонов-Овсеенко, — где находились ваши части, когда случился прорыв белых? — От Кутейникова наш полк был в трёх верстах, а от Таганрога по берегу моря мы были всего в 27 верстах. Шкуро прорвался по нашему левому флангу, смяв девятую дивизию. — А соседи ваши говорят, мол, махновцы предали нас. — Это, как говорится, с больной головы на здоровую. Корпус Слащёва навалился на Волноваху, и нам пришлось срочно отходить от Таганрога, чтобы не попасть в окружение, и даже оставить Мариуполь, который сейчас штурмуем уже во второй... нет, в третий раз. Почему сдавали его? Был большой перевес у белых и в живой силе, и уж тем более в вооружении. Мы вернём всё, если нам помогут пушками, патронами и даже походными кухнями наконец. — Что, нет кухонь? — Есть несколько, но и те захвачены у белых. После окончания совещания состоялся обед, на котором к борщу была выставлена бутылка красного вина и даже рюмки. Налили главкому. — А вы? — спросил он Махно, отказавшегося от вина. — Не пьёте? — Не пью, — сказал Нестор и прикусил язык, едва не вымолвив: «Эту гадость». — Так-таки совсем ни-ни? — хитро прищурился Антонов-Овсеенко. — Почему? Когда на отдыхе, праздник ли, можно принять чарку. А когда дела — и другим не позволяю. После обеда главкома повели в ближайшие госпитали, устроенные в домах бежавших богачей. Ему понравилась чистота в палатах и он не скрывал восхищения. Правда сиял как золотой царский рубль. Когда возвращались в штаб, на крыльце их ждал улыбающийся Чубенко с телеграммой в руке. — Нестор Иванович, товарищ главком, Мариуполь взят. Вот телеграмма от Куриленки и Зиньковского. Он хотел подать бумажку батьке, но тот окатил его гневным взглядом, крутнув зрачками в сторону главкома. Чубенко подал телеграмму Антонову-Овсеенко. Тот прочёл её, сказал: — Доносят, взяты большие трофеи. — Вот-вот, — кривясь в усмешке съязвил Махно, — командарм переложил заботу о бригаде на Деникина. Видимо, шутка Нестора задела главкома за живое, войдя в оперативный отдел, он потребовал связать его с командармом Скачко и терпеливо стоял, ожидая связи. Когда дежурный подал ему трубку со словами: «Командарм на проводе», он схватил её: — Да, да... Здравствуйте, товарищ Скачко... Это Антонов... [I]Я[/I] нахожусь в бригаде Махно... Что ж это получается, товарищ Скачко, махновцы у вас на подножном корму... Знаю, знаю... Так вот слушайте, немедленно снабдите их деньгами, для начала хотя бы миллиона четыре. Выдайте хоть сколько-нибудь обмундирования, сапог, 27 походных кухонь... Изыщите... Далее телефонного имущества хотя бы полштата... Затребуйте лёгкий артиллерийский дивизион... Как откуда? Из Харькова. Бригада только что отбила у белых Мариуполь, пришлите им ещё один бронепоезд... А вы пишите, пишите, чтоб не забыть... Так... Для 3-х тысяч итальянских винтовок боевой комплект патронов... Изыщите. И немедленно командируйте в Гуляйполе двух врачей: хирурга и по внутренним. У них лежит тысяча раненых бойцов без медицинской помощи... Безобразие! Направьте с ними медикаменты, перевязочные материалы, бельё и простыни. Всё! Исполняйте. Вы же должны понимать, что если махновцы отступят, то Дыбенко окажется отрезанным в Крыму. Это будет катастрофа. После переговоров с командармом Антонов-Овсеенко пожелал с глазу на глаз остаться с комбригом Махно. — Нестор Иванович, что ж вы творите, дорогой мой? Арестовали комиссаров. Что за партизанщина? — Дорогой Владимир Александрович, как я должен отвечать на арест моих товарищей? В Екатеринославе Аверин арестовал хлопцев, посланных нами на совещание, и посадил в тюрьму. В Харькове анархистов бросают в тюрьмы наравне с белогвардейцами. А что творят чекисты в нашем тылу? Они расстреливают махновцев. И ведь всё это творится якобы с одобрения коммунистов и лично Раковского. Что я должен делать? — Нестор Иванович, я вас очень прошу, выпустите комиссаров, вы же сами себе вредите. — Хорошо, в таком случае уберите с нашей территории этих опричников Дзержинского. Поймите, мы же должны выступать против Деникина единым фронтом. И мы дерёмся изо всех сил, а где же Красная Армия? — Хорошо, я сделаю всё, что в моих силах. — Когда? — Как только приеду в Харьков. — Ясно, — махнул рукой Нестор и по лицу его видно было — не верит. — Ну что мне вам, клясться, что ли, Нестор Иванович? — Зачем клясться, мы не рыцарский орден. Напишите приказ, дайте хотя бы телеграмму. — Телеграмму? — повеселел главком. — Пожалуйста. Прямо от вас. Он открыл полевую кожаную сумку, достал лист бумаги, быстро написал, протянул Махно: — Вот читайте. И передайте на ваш телеграф. Махно взял бумагу. Это был не простой лист, вверху типографским способом были отпечатаны фамилия, имя и должность главкома. Текст был следующий: « Гуляйполе главкомукр Антонов-Овсеенко Харьков предсовнаркома Раковскому, Киев члену Реввоенсовета Бубнову. Пробыл у Махно весь день. Его бригада — большая боевая сила. Никакого заговора нет. Сам Махно этого не допустит. Район вполне можно организовать, прекрасный материал. При надлежащей работе станет несокрушимой крепостью. Карательные меры — безумие. Надо немедленно прекратить начавшуюся газетную травлю махновцев». Нестор прочёл, поднял глаза на главкома. — Годится. — Передайте на телеграф. — Гаврила, — позвал Махно. В дверях появился адъютант Троян. — Передай на телеграф, скажи срочно. Вне очереди. (Эх, Владимир Александрович, недооценили вы «опричников», о которых говорил вам Батько. Через 20 лет за эту телеграмму вы будете харкать кровью и выплёвывать на цементный пол Лубянки зубы. Впрочем, до этого ещё далеко). — И ещё, Нестор Иванович, мне жаловалась Мария Никифорова, что вы её не допускаете к боевой работе. — Уже успела, вот же дрянь. Я ей предлагал в разведку, не согласилась. Ей, видишь ли, надо стрелять, саблей махать. Я ей поручил школы, назначил её как бы наркомом просвещения. — Но неужели нельзя поручить ей на фронте отряд, роту? — Нет, Владимир Александрович, она до мозга костей т.еррорист. Она и роту погубит и сама пропадёт. — Хорошо, — улыбнулся Антонов-Овсеенко. — Но за комиссаров очень прошу вас, Нестор Иванович. — Комиссаров я отпущу, конечно, — согласился Махно. — Договорились. Махно проводил главкома до тачанки, пожелал успехов и, как только тачанка с конным эскортом исчезла вдали, вернулся в штаб. [I][B]13. Гости на гости[/B][/I] 3 мая случился второй прорыв корпуса Шкуро. На этот раз на село Карань, где стоял 10-й Донской полк. Штаб Махно срочно передислоцировал повстанческие подразделения. Заняв господствующие высоты на предполагаемом направлении движения Шкуро, Махно встретил деникинцев таким пулемётным и ружейным огнём, что корпус, неся потери, повернул на Розовку, где был встречен огнём бронепоезда и первым батальоном Покровского полка. Шкуро потерял свой обоз, бросил две пушки и много лошадей (к сожалению, не отличавшихся резвостью), потеряв при этом убитыми и ранеными около тысячи человек. Махно отправился отмечать славную победу в Мариуполь к Леве Зиньковскому, где 7 мая его застал срочный звонок Белаша: — Нестор Иванович, в Гуляйполе прибыл Каменев с целой экспедицией. Немедленно выезжай туда. — Тьфу, — сплюнул Махно. — Гости на гости — хозяин в радости. Зачем хоть пожаловал, не знаешь? — Там скажет. Торопись. Из Мариуполя, прицепив к паровозу один классный вагон, Махно с адъютантами и охраной отъехал на Волноваху, приказав машинисту «жать на все педали». В Волновахе заскочил в штаб к Белашу. — Что новенького, Виктор? — Всё то же. Ждёт тебя на перроне. — Кто его встречал? — Мария Никифорова. — Час от часу не легче, она ему там намолотит о своих подвигах, что её в бой не пускают. Ведь только что Антонов-Овсеенко был, и вдруг эта шишка. Тут что-то неспроста, Виктор. — Конечно. Он чрезвычайный уполномоченный Совета Труда и Обороны, Антонов перед ним поди навытяжку. — Есть слух, Голик докладывал, что было специальное совещание ЦК РКП(б) и на нём принято предложение Троцкого о ликвидации нашего командного состава, ясно в первую голову меня. Уж не поэтому ли зачастили к нам высокие гости? — Вполне возможно. Тебе надо быть осторожным. — Ещё Александровские большевики пакостят, доносят такие выдумки о нас в верха, что удивляюсь, откуда у них столько фантазии. Подозреваю, что исполняют чей-то заказ. Того же Троцкого, например. Как воевать после этого? А? Виктор? — Ты давай отправляйся. Он же на перроне всё ещё. Вот захвати сводку по всем фронтам, дорогой ознакомишься. Закинь Каменеву словцо о дивизии, Нестор. Вон у Григорьева уже дивизия. А у нас по количеству личного состава и на две хватит, а всё бригадой числимся. — Хорошо. Если будет момент. В пути Махно перечитал сводку с фронтов. Из того, что на Маныче, в сущности, в одно время со Шкуро деникинцы атаковали Красную Армию и сильно её потеснили, заключил: «Деникин, кажется, начинает серьёзную кампанию». Несколько задело самолюбие Нестора сообщение, что в Крыму, под командой Дыбенко, образована Крымская армия: «Вот уж Павел командарм, а у меня в три раза больше бойцов, а я всё ещё в комбригах обретаюсь. За ребят обидно, мне-то всё равно». Лукавил Нестор Иванович, даже перед собой лукавил. Конечно, обидно было, что держал фронт протяжённостью 135 километров, командовал уже 11-ю полками, а вместо благодарности инспекции одна за другой и подозрительная возня наверху. Он не знал, что в кармане у Каменева была ленинская телеграмма, в которой говорилось: «С войсками Махно временно, пока не взят Ростов, надо быть дипломатичнее». Махно нутром чуял эту «временность» союза с большевиками. Перед прибытием на станцию Гуляйполе Махно подтянул ремень, проверил кобуру пистолета, поправил генеральскую саблю, надел белую папаху. — Ну как, Петя? — спросил адъютанта. — Отлично, батька, накинь ещё и бурку для солидности. — На улице май. — Ну и что? Поедешь в открытой машине, продует, ещё и простынешь. Тебе только этого не хватало. Знал Лютый, что у Нестора одно лёгкое, что беречься ему от простуд край надо. Вышел, встал на подножку. Машинист угодил батьке, остановил вагон так, что подножка оказалась почти напротив начальства. Махно легко соскочил на платформу, подошёл к Каменеву, приложил руку к папахе: — Комбриг Махно прибыл с фронта. — Здравствуйте, товарищ Махно, — протянул Каменев руку для пожатия. — Опять Шкуро? — Так точно. — Ну, с победой вас, кажется? — Спасибо. — А мы вас заждались. Уже и чай пили. Знакомьтесь, это товарищ Ворошилов, ваш будущий командарм. — А что со Скачко? — Скачко отправлен на подпольную работу в Дагестан. Там он будет нужнее. «Съели мужика, — подумал Нестор, внимательно взглянув на Ворошилова. — Каков-то этот будет?» Тот улыбнулся в ответ и даже подмигнул, мол, сработаемся. Озеров прислал два открытых легковых автомобиля. Махно с Каменевым и адъютантами сели в передний, во вторую — Ворошилов и другие члены экспедиции. Автомобили выехали в поле, Махно, указав на высокое дерево у дороги, сообщил Каменеву: — Вот на нём я повесил белогвардейского полковника. Сзади за автомобилями, всё более и более отставая, ехала в тачанке Мария Никифорова. Каменев спросил: — Нестор Иванович, почему вы Никифорову не пускаете в штаб? — Нечего ей там делать, — поморщился Махно. — Женское дело — милосердие, школы, дети. Пусть этим и занимается. Гуляйполе встретило их белопенным цветением садов. Машины подкатили к штабу, там для встречи уже был выстроен караульный батальон и духовой оркестр. Всё повторилось как и при приезде Антонова-Овсеенко: «Интернационал», смотр и наконец митинг, на котором первым с приветственным словом обратился к гостям Махно... Он благодарил, что наконец-то Красная Армия приходит им на помощь, что вместе с ней повстанцы разобьют белогвардейскую гидру. После этого он предоставил слово посланцу товарища Ленина Льву Борисовичу Каменеву. От имени Советского правительства тот поприветствовал «доблестных повстанцев, сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнёт помещиков и белых генералов, и выразил надежду, что вместе с Красной Армией бойцы Махно будут бороться до полного торжества дела рабочих и крестьян». После митинга все направились в штаб знакомиться с отделами. Ворошилов спросил Озерова: — Вы давно у Махно? — Нет. С марта назначен сюда комдивом Дыбенко. — А до этого где были? — На Северном Кавказе помощником военкома. — А до революции? — Служил в армии штабс-капитаном. — Ну вот, как человек военный, что вы можете сказать о бригаде? Разумеется, с военной точки зрения. — Дерутся полки хорошо, ничего худого сказать не могу. — Ну а как дисциплина? — Смотря в каком полку. — Ну а у кого лучше? — У Куриленки. — Где он сейчас? — В Мариуполе. Он его и брал. И потом, дисциплина во многом зависит от оружия и даже формы. Если б все бойцы были одеты в единую форму да каждый имел бы винтовку. А то кто в чём, а винтовка одна на четверых. О какой дисциплине тут можно говорить? — А что вам ещё мешает? — Честно? — спросил Озеров, внимательно следя за глазами собеседника. — Разумеется, честно. — Чека, товарищ Ворошилов. Чекисты, призванные бороться с контрреволюцией, сами же её создают. — Это каким же образом? — прищурился Ворошилов. — Неправомочными арестами и бессудными расстрелами невинных людей. — Так уж и невинных? — Да, были случаи расстрела наших бойцов, лечившихся после ранения дома. Им обычно инкриминировалось дезертирство. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"