Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387850" data-attributes="member: 1"><p>— Он землю роет за вас, даже батьке грозится.</p><p></p><p>— Эх, милый Вася, — вздохнул Дыбец. — Спасибо тебе, дорогой. Не ошибся я в тебе.</p><p></p><p>— У вас нет никаких просьб, претензий?</p><p></p><p>— Какие могут быть претензии, Виктор Фёдорович, если моя вина перед вами доказана. Если случится увидеть Куриленко, передайте ему моё последнее прости.</p><p></p><p>— Вряд ли я увижу его. Он на вашей стороне, — поднялся Белаш и взялся за ручку двери. И уже когда он был в дверях, Дыбец сказал ему:</p><p></p><p>— А ведь у нас такого заключённого, как я, давно бы расстреляли.</p><p></p><p>— У вас Чека, там не разговаривают. А у нас Совет, хозяин. Полагаю, сам батько вступится за вас, Куриленко у него тоже в любимцах был. Ну и если что, я ему помогу, может, удастся вас отстоять.</p><p></p><p>Воротившись в штаб и оставшись наедине с Махно, Белаш подробно передал ему свой разговор с Дыбецом.</p><p></p><p>— Так говоришь, мировой мужик?</p><p></p><p>— Ещё бы, спрятал Василия от Дыбенки. Узнай об этом Чека, не посмотрели бы на его комиссарство.</p><p></p><p>— Да, жалко мужика, — вздохнул Нестор. — И ведь, что обидно, он же был анархистом-синдикалистом до революции, десять лет в Америке спасался, нашу газету там выпускал. А вернулся после революции и на тебе — большевик. Ну что ж, мы не вправе решать этого без товарищей. Соберём вечером Реввоенсовет, на нём и поставим на голосование.</p><p></p><p>Но на Реввоенсовете заколодило, не захотели соратники батьки прощать большевика:</p><p></p><p>— Нас не поймут красноармейцы его же полка, — говорил Чубенко.</p><p></p><p>Но особенно воспротивился этому Щусь, распалясь в гневе, он кричал:</p><p></p><p>— Ты хочешь простить коммуниста, Нестор? Ему надо устроить показательный суд и нечего слушать Куриленко, он сам сегодня служит красным. А знаешь ли, красный командир Гуляницкий при отступлении из Ольниопольского района явился в лазарет и собственной рукой расстреливал раненых махновцев, одного даже стянул с операционного стола.</p><p></p><p>— Ну а причём здесь Дыбец? — спрашивал Белаш.</p><p></p><p>— При том, что и он и Гуляницкий оба большевики и оба исполняли приказ Троцкого и Пятакова. Пятаков, кстати, возглавил трибунал, специально созданный для чистки махновцев, как они выражаются, и не побоялся с этим трибуналом явиться в Синельниково поближе к фронту. Мы дрались со Шкуро, а они потихоньку выдёргивали из рядов наших товарищей. Тройкой судили и втихаря расстреливали.</p><p></p><p>Не удалось Нестору с Белашом уломать большинство Реввоенсовета отменить расстрел Дыбецу.</p><p></p><p>— Ладно. Хватит на сегодня, — сказал Махно. — Все свободны.</p><p></p><p>Когда все, ещё покурив и поболтав, разошлись, Нестор сказал Белашу:</p><p></p><p>— Ну что с ними будешь делать? Никакого уважения к начальству.</p><p></p><p>— Что ты имеешь в виду?</p><p></p><p>— Ну как? Я им говорю: «брито», а они — «стрижено».</p><p></p><p>— На то он и Реввоенсовет, твоё же детище.</p><p></p><p>— Нам бы ещё пару голосов, и мы бы перетянули. Вынесло Щуся с этим Гуляницким.</p><p></p><p>— Ну давай соберём Совет через день-два, попробуем доказать. Я Щусю командировку придумаю.</p><p></p><p>— Да ты что, Виктор, некогда нам с комиссарами вожжаться. Надо о Деникине думать. В общем так, подготовь Дыбецу и его жене документы хорошие, дай тысяч десять, подводу и проверь по оперсводке, где красные, туда пусть и едут от греха, лучше ночью.</p><p></p><p>— А если зашумят члены Совета?</p><p></p><p>— Не зашумят. С часу на час в наступление, не до заседаний будет. А Щуся и впрямь с его кавалерией пусти пощупать Новоукраинский гарнизон. Пусть проведёт разведку боем.</p><p></p><p><em><strong>21. Умань—Жмеринка—Москва</strong></em></p><p>Не все части Красной армии, теснимые Деникиным, желали уходить с Украины, особенно те, в которых солдаты были родом отсюда. Они с лёгкостью переходили к Махно, нередко строем под музыку и даже с песней:</p><p></p><p></p><p>За горами, за долами.</p><p>Ждёт сынов своих давно</p><p>Батько храбрый, батька добрый,</p><p>Батько мудрый наш — Махно.</p><p>Член Реввоенсовета Южной группы В. Затонский решил с начдивом Федько собрать командиров надёжных полков, чтобы попробовать поднять их на бой с Махно, но на совещании убедились, что практически никто из них не желает с ним воевать. И это командиры, а что говорить о рядовых? Те убегали к батьке беспрестанно и по одиночке и группами, заявляя в открытую: «Большевики боятся Деникина и бегут, а батька не боится. С ним надёжнее».</p><p></p><p>Один лишь верблюжский полк злился на Махно за убийство Григорьева. Но с одним полком идти на Махно — равносильно было самоубийству. И Федько вечером сказал Затонскому:</p><p></p><p>— Ох, Владимир Петрович, не нравится мне настроение в этих «надёжных» полках. Они же в любой момент нас могут арестовать и представить батьке на суд.</p><p></p><p>— А ведь я когда-то по указанию Ленина этому батьке паспорт выправлял, правда, на другую фамилию.</p><p></p><p>— Выходит, он ваш старый знакомый.</p><p></p><p>— Выходит так, Иван Фёдорович. Но вы правы, от встречи с ним лучше воздержаться. И потом, он действительно решительно настроен драться с Деникиным, а ведь это и нам выгодно сегодня. Не будем ему мешать.</p><p></p><p>Итак, на Украине Махно становился главным противником Белой Гвардии. И у Нестора Ивановича, да и у многих из его окружения теплилась надежда, что Красная Армия сюда не вернётся, а если и вернётся, то будет уже другой, более покладистой, что ли. Да и Советская власть пересмотрит своё отношение к мужику, который без её помощи разобьёт, разгонит деникинцев. В этом повстанцы были твёрдо уверены и это придавало им силы.</p><p></p><p>К этому времени в армии Махно насчитывалось 40 тысяч штыков, 10 тысяч сабель, сотни пулемётов, 20 орудий. Собственный обоз состоял из сотен тачанок и телег, предназначавшихся для перевозки пехоты, штаба и лазаретов, продовольствия.</p><p></p><p>Было создано 4 корпуса, командиром 1-го Донецкого был назначен Калашников, 2-го Азовского — Вдовиченко, 3-го Екатеринославского — Гавриленко и 4-го Крымского — Павловский.</p><p></p><p>Реввоенсовет армии состоял из 30 человек, от председательства в нём Махно отказался:</p><p></p><p>— Я командарм, братцы, довольно мне и этого.</p><p></p><p>Поэтому председателем избрали Лащенко, секретарями — Шпоту и Хохотву, членами стали Махно, Волин, Буданов, Калашников, Дерменжи, Чубенко, Павловский, Белаш и другие.</p><p></p><p>Для личной охраны Махно, помимо адъютантов и пулемётчиков, был выделен 500-сабельный полк из наиболее надёжных и преданных ему лично кавалеристов. По сведениям махновской контрразведки, ЧК готовила покушение на батьку.</p><p></p><p>Над Южной группой красных войск, в которую входили части в Крыму, Херсоне, Одессе, а также стоявшие по Днестру, нависла угроза окружения, поэтому ей было приказано ударить во фланг противнику в направлении Винницы—Житомира и на Помошную и «...очистить район средней Украины от петлюровских и деникинских банд и удерживать его в руках до подхода подкрепления...».</p><p></p><p>Но Южная группа, представляемая 12-й армией под командованием И. Якира и членов Реввоенсовета Затонского и Гамарника, попросту бежала, не оказав врагу сопротивления.</p><p></p><p>Спасать их пришлось Революционной Повстанческой армии Украины под командой батьки Махно. Повстанцы наголову разбили деникинцев в районе Новоукраинки, Константиновки, Арбузинки и продержались здесь полторы недели, давая возможность Южной группе проскользнуть на север, к Москве. Бегство было объяснено Якиром и Затонским как подвиг — «спасли живую силу» и, естественно, было отмечено орденами и наградами.</p><p></p><p>В этих боях махновцы отбили у белых бронепоезд «Непобедимый», вооружённый двумя 6-дюймовыми орудиями и 40 пулемётами, и двинулись на Елисаветград. Деникинцы, почувствовав угрозу своему тылу, сняли с фронта кавалерию и, создав 8-тысячный корпус, стали угрожать левому флангу повстанцев.</p><p></p><p>Шли ожесточённые кровопролитные бои, махновцы, сами контратакуя и нанося большие потери белым, несколько раз брали в плен до 400— 500 человек. Генерала Слащёва поражало то, что кавалерия повстанцев не избегала сабельного боя, как это было в Красной Армии, а наоборот, навязывала его деникинцам.</p><p></p><p>Деникину приходилось перебрасывать дивизии с главного московского направления на усмирение разгоравшегося восстания «махновских банд». Давление на Повстанческую арию с каждым днём нарастало. Махно собрал заседание штаба и Реввоенсовета.</p><p></p><p>— Товарищи, в нашем обозе уже около трёх тысяч раненых и больных, которым не хватает ни бинтов, ни лекарств. Здесь, на железнодорожных путях, деникинцы сильны тем, что имеют манёвр, а главное, подпитку оружием и патронами. Мы же лишены всего этого. Отбили у них бронепоезд «Непобедимый», расстреляли весь боезапас и вынуждены были взорвать его. Я полагаю, нам нужно уйти от железной дороги и отступать на Умань, где попробовать договориться с Петлюрой.</p><p></p><p>— Хорош союзничек, — бросил реплику Лащенко.</p><p></p><p>— Как бы там ни было, он выгнал деникинцев из Одессы. И это уже неплохо. Но главное, у Петлюры есть стационарные лазареты, куда бы мы смогли устроить наших раненых. Ради этого придётся заключить с ним хотя бы временный союз против Деникина.</p><p></p><p>— По-доброму, его бы шлёпнуть надо, как Григорьева, — заметил Чубенко.</p><p></p><p>— Будешь с ним переговоры вести.</p><p></p><p>— Ты у нас главный дипломат. Вот ещё присовокупим к тебе Волина — нашего заведующего культурно-просветительным отделом. Не возражаешь, Всеволод?</p><p></p><p>— Нет. С удовольствием, — сказал Волин. — Даже интересно взглянуть на эту личность.</p><p></p><p>— В отношении плана отхода доложит начальник штаба Белаш.</p><p></p><p>— В штабарме было решено отходить с боями, — начал Белаш. — Для этого мы выстраиваем всю армию в виде огромного каре, оно будет 40 километров по фронту и столько же в глубину. В центре каре, естественно, будут обозы с ранеными, женщинами и детьми. В арьергарде, где предполагаются наиболее ожесточённые бои, действует Азовский корпус Вдовиченко. Чтобы исключить прорыва по флангам — левый занимает Калашников со своим корпусом, правый — Гавриленко, в авангарде — корпус Павловского. При соприкосновении с петлюровцами надо избегать столкновений, если мы хотим заключить с ними союз. За связь между корпусами, а также за телеграф отвечает Дерменжи, за продовольственное снабжение — товарищ Серёгин, за артснабжение — товарищ Данилов.</p><p></p><p>Товарищи, — заговорил Чубенко, — у меня в обозе 2 тысячи морских мин. Куда мне их девать?</p><p></p><p>— Попридержи. В нужное время найдём и им применение.</p><p></p><p>Обсудив подробно маршрут отхода и взаимодействие частей, все разошлись по своим местам. Белаш спросил Махно:</p><p></p><p>— Зачем ты Волина собираешься послать к Петлюре? Ты же знаешь, Симон не любит евреев.</p><p></p><p>— Ничего. Пусть знает, что я евреям доверяю самые ответственные задания. А у антисемитов никогда на поводу не пойду. К тому же Всеволод литератор и вообще умница. По крайней мере не даст Чубенке наломать дров.</p><p></p><p>Отход повстанцев к Умани сопровождался беспрерывными атаками белых, которые отбивались вполне успешно частями георгиевского кавалера Трофима Вдовиченко. Обе стороны несли тяжёлые потери, но внутрь каре белым так ни разу не удалось прорваться. Там находились жёны и дети повстанцев, и во многом именно этим объяснялась железная стойкость махновцев. Тем более что по полкам ходила записная книжка убитого деникинского офицера, отрывки из которой в минуты затишья читали бойцам командиры:</p><p></p><p>— «...Нами был взят в плен крестьянин-махновец. Списать в расход, — но как? Решили поджарить. Принесли сковороду — лист железа, развели огонь. Ах, как он извивался... восторг! Отрезали нос, язык, поджарили спинку, а потом животик. Надоело... Ника разрывной снёс ему голову, мы хохотали...»</p><p></p><p>Чтение этой записной книжки так заряжало повстанцев ненавистью к белым, что они рвались в бой и, срубая голову очередному офицеру, нередко приговаривали: «А ну похохочи, паскуда».</p><p></p><p>16 сентября, достигнув реки Синюхи, Повстанческая армия заняла село Ново-Архангельское, продолжая не без успеха отражать нападения деникинцев. Конные бригады махновцев в это время рейдировали по тылам Слащёва, громя подходившие новые части.</p><p></p><p>В штабарм Махно явились петлюровские офицеры, одетые в вычурную форму семнадцатого века, с оселедцами (хохлами) на чисто выбритых головах, прямо запорожцы времён гетмана Дорошенко.</p><p></p><p>— Главнокомандующий войск Украинской республики атаман Петлюра протягивает руку дружбы славному победителю Красной Армии батьке Махно и желает заключить с ним союз в борьбе с Деникиным, угрожающим независимости нашей неньки Украины.</p><p></p><p>«На ловца и зверь бежит», — подумал Махно, а вслух сказал:</p><p></p><p>— Мы готовы принять руку дружбы атамана Петлюры, тем более что освобождение Украины от захватчиков — и наша цель. Чем эта рука могла бы помочь нам?</p><p></p><p>— У нас достаточно снарядов и патронов. Мы знаем, вы нуждаетесь в этом.</p><p></p><p>— Да, снаряды и патроны нам очень нужны.</p><p></p><p>— В таком случае, выделяйте ваших доверенных лиц для переговоров с атаманом Петлюрой и начальником его штаба Тютюником.</p><p></p><p>— Они уже выделены. Где сейчас Петлюра?</p><p></p><p>— Мы не имеем полномочий сообщить о его местопребывании, но ваших представителей мы к нему доставим.</p><p></p><p>Поезд Петлюры оказался далеко в тылу его армии в Жмеринке. Он стоял на одном из запасных путей вдали от вокзала в оцеплении усиленной охраны.</p><p></p><p>При входе в вагон командующего Чубенко и Волину предложили сдать оружие. Чубенко снял маузер, Волин показал ручку.</p><p></p><p>— Что это? — спросил адъютант.</p><p></p><p>— Моё оружие, — ответил Волин.</p><p></p><p>Адъютант, скользнув взглядом по его карманам, сказал с оттенком неудовольствия:</p><p></p><p>— Это можете оставить при себе.</p><p></p><p>В отличие от своих разряженных офицеров Петлюра был одет в полувоенный френч с накладными карманами и этим напоминал Керенского. После представления ему посланцев Повстанческой армии имени батьки Махно он пригласил:</p><p></p><p>— Прошу садиться, господа. Я слушаю вас.</p><p></p><p>Ещё в пути Волин и Чубенко решали, как им обращаться к Петлюре. «Товарищ», естественно не подходит, какой он им товарищ? «Господин» — унизительно для них, словно они за милостью явились. По имени-отчеству вроде неприлично — малознакомы.</p><p></p><p>— Знаешь, а ведь он вроде генералом числился у Скоропадского, вот давай и будем как к генералу — «Ваше превосходительство». По крайней мере официально и уважительно.</p><p></p><p>И Волин начал:</p><p></p><p>— Ваше превосходительство, ваши представители предложили штабу армии Махно заключить союз против Деникина. Главнокомандующий Нестор Махно поручил нам вести переговоры.</p><p></p><p>— У вас есть какие-то предложения по проекту договора?</p><p></p><p>— Да, мы составили проект, который уже можно обсуждать, — Волин вытащил из полевой сумки лист бумаги и подал Петлюре. Тот начал читать:</p><p></p><p>— Так... Ну раненых мы вполне обеспечим лечением, найдём места в госпиталях Жмеринки, Винницы и других городов. Как думаете, начальник штаба?</p><p></p><p>— Я думаю обеспечим, — сказал Тютюник, поглаживая ус. — Не хватит здесь, отправим в Галицию.</p><p></p><p>— Ну то, что обе стороны обязуются сражаться до победы с общим врагом, а именно Деникиным, нас тоже вполне устраивает. Конечно, поделимся и боеприпасами. О чём речь? Но вот эта статья не годится, господа.</p><p></p><p>— Какая? — спросил Волин.</p><p></p><p>Петлюра ткнул пальцем в бумагу:</p><p></p><p>— Вы пишете, что обе стороны могут свободно пропагандировать свои взгляды и даже распространять литературу. Это не пойдёт.</p><p></p><p>— Почему, Симон Васильевич? — попытался Волин растопить лёд недоверия атамана.</p><p></p><p>— Никакой пропаганды в моей армии я не допущу, — решительно заявил Петлюра. — И вообще, от слова «пропаганда» за версту несёт большевизмом.</p><p></p><p>— Но, Симон Васильевич, мы ведь тоже не приемлем большевизм.</p><p></p><p>— Тогда зачем пишете о пропаганде? Тютюник, что вы думаете о пропаганде?</p><p></p><p>— А что тут думать? К стенке пропагандистов, это главные разлагатели армии.</p><p></p><p>— Ну вот, начальник штаба знает, что говорит. Я бы предложил вместо этого вписать пункт о линии разделения между нашими армиями, чтоб не вы в наши дела, не мы в ваши не лезли.</p><p></p><p>Волин с Чубенко переглянулись: надо соглашаться.</p><p></p><p>— Потом, — продолжал Петлюра, — все стратегические задачи и планы мы должны согласовывать друг с другом.</p><p></p><p>— Ваше превосходительство, ваши дополнения слишком серьёзны, чтоб сразу согласиться, позвольте нам обсудить их между собой и найти приемлемое решение.</p><p></p><p>— Я согласен. Пройдите в соседнее купе и посоветуйтесь.</p><p></p><p>— Нет, мы лучше выйдем из вагона, заодно покурим на воздухе.</p><p></p><p>— Хорошо. Сделаем перерыв на четверть часа, — согласился Петлюра.</p><p></p><p>Волин и Чубенко вышли из вагона, отошли в сторону, закурили.</p><p></p><p>— Хэх, — хмыкнул Волин, — в купе пригласил, чтоб подслушать всё.</p><p></p><p>— Да и тут ушей звон сколько, — кивнул Чубенко на караульных, подозрительно наблюдающих за ними.</p><p></p><p>— Ну эти «попки» не поймут, о чём речь. Так как сделаем, Алексей?</p><p></p><p>— У нас что главное? — Разместить раненых, чтобы развязать армии руки. Это он принимает безоговорочно. Значит, всё. Главное достигнуто, а остальное — муть. Примем всё, а уж как выполнять, поглядим. Я вот ещё что подумал, надо уговорить его на свидание с батькой.</p><p></p><p>— Зачем?</p><p></p><p>— Скажу после.</p><p></p><p>Они докурили и направились в вагон с твёрдым решением принимать любые предложения Петлюры.</p><p></p><p>Пока махновские дипломаты перекуривали на улице, Петлюра с Тютюником придумали к договору ещё один пункт, и едва Волин и Чубенко заняли свои места, Петлюра, указывая на карту, сообщил:</p><p></p><p>— Мы тут посоветовались и решили пункт о границах расположения армии Махно представить в таком виде.</p><p></p><p>Волин заглянул в карту, где юго-восточнее Умани был нарисован квадрат.</p><p></p><p>— Вот, глубиной в 60 и шириной в 40 вёрст, — пояснил Петлюра. — Разве этого мало?</p><p></p><p>— Мы согласны, — сказал Волин, для порядка переглянувшись с Чубенко и дождавшись кивка головы.</p><p></p><p>Обсудив ещё несколько положений и согласовав окончательно формулировки статей, выработали окончательный вариант договора.</p><p></p><p>— Ваше превосходительство, Нам кажется, вам следует лично встретиться с нашим главнокомандующим, обсудить оперативную обстановку и согласовать действия, — сказал Волин. — В договоре обозначены только общие черты нашего союза. А о деталях вы бы договорились при личной встрече.</p><p></p><p>— Это хорошее предложение, — согласился Петлюра. — Мы подумаем. Вы правы, не всё можно решить на бумаге. Как думаете, Тютюник?</p><p></p><p>— Я согласен, Симон Васильевич.</p><p></p><p>Договор был отпечатан на украинском языке (Симон Васильевич был твёрдый националист) в двух экземплярах, и оба скреплены четырьмя подписями договаривающихся сторон.</p><p></p><p>Вручая один экземпляр Волину, Петлюра сказал:</p><p></p><p>— Я согласен встретиться с Махно.</p><p></p><p>— Где, ваше превосходительство? Здесь, в Жмеринке?</p><p></p><p>— Нет. Я прибуду со своим поездом в Умань. Пусть к 12 часам дня 25 сентября ваш главнокомандующий встречает меня.</p><p></p><p>— Так. Сегодня 20-е. Думаю, пять дней вполне достаточно для подготовки, Итак, Умань, 25 сентября в полдень.</p><p></p><p>— Да. Прошу передать Махно мои наилучшие пожелания, — при этом Петлюра даже щёлкнул каблуками. Тютюник лишь кивнул утвердительно головой.</p><p></p><p></p><p>В лагере Махно чувствовалось оживление. На станцию Умань прибывали порожние эшелоны, в которые загружали раненых. Со многими из них отправлялись жёны, невесты, которым обязательно вручались деньги и продукты на дорогу.</p><p></p><p>Всё это происходило под непрекращающуюся канонаду не утихающих боев. На Реввоенсовете, собравшемся обсудить предстоящую встречу Махно с Петлюрой, Чубенко заявил безапелляционно:</p><p></p><p>— Это, товарищи, прекрасный момент для ликвидации Петлюры.</p><p></p><p>— Как? — удивился Белаш. — Но это же, в конце концов, непорядочно.</p><p></p><p>— А с его стороны порядочно вести двойную игру?</p><p></p><p>— Что ты имеешь в виду?</p><p></p><p>— Я видел в Жмеринке на станции двух деникинских офицеров. Почему они там оказались? Ведь считается, что Петлюра в состоянии войны с белыми. Вы представляете, в каком положении мы окажемся, если они сговорятся.</p><p></p><p>— От Петлюры этого можно ожидать, судя по тому, насколько он был «верен» Раде и гетману Скоропадскому, — сказал Махно. — Так что в предложении Чубенко есть рациональное зерно. Надо подумать.</p><p></p><p>— Но его армия? Как она отнесётся к этому? — усомнился Белаш.</p><p></p><p>— А как григорьевцы отнеслись к смерти своего атамана? Половина перешла на нашу сторону, половина разбежалась. Лишь верблюжанцы, его земляки, серчают на нас.</p><p></p><p>— Товарищи, — заговорил Волин, — что нам говорит история на этот счёт? История говорит, что после смерти самых великих завоевателей, взять Аттилу или Македонского, их империи рассыпались как карточные домики.</p><p></p><p>Доводы теоретика-анархиста оказались убедительными: Петлюра даже не Македонский, его можно безболезненно ликвидировать. Когда ещё подвернётся такой удобный момент? А он анархизму такой же враг, как и большевики, не говоря уже о деникинцах. Раз сам лезет в ловушку, почему бы её не захлопнуть?</p><p></p><p>Стали обсуждать детали. 25 сентября в Умань отправляется группа террористов-бомбистов и снайперов. Если им по каким-то причинам не удастся приблизиться к вагону Петлюры, то в дело вступает сам батько Махно. Он в сопровождении своего конвойного полка прибывает на станцию, входит в вагон Петлюры и расстреливает его вместе с Тютюником и адъютантами. Эта стрельба и явится сигналом для нападения махновцам на охрану Петлюры. Тут всё решат мгновения и меткость батьки. Можно сразу и телеграмму заготовить с ударным началом: «Всем! Всем! Всем!»</p><p></p><p>— Не надо, — сказал Махно, — ещё сглазим.</p><p></p><p>Пятеро бомбистов и снайперов ещё с вечера 24-го пробрались в Умань и стали ждать прибытия поезда Петлюры. Но ещё до его прихода подошёл поезд охраны и буквально в четверть часа из вокзала были изгнаны все пассажиры, закрыты кассы и даже начальник станции заперт в собственном кабинете.</p><p></p><p>Махно выехал на тачанке в сопровождении 500-сабельной охраны, мысленно в который раз проигрывая свои действия в вагоне Петлюры.</p><p></p><p>Без четверти 12 он уже въезжал в Умань и впереди, на обочине, увидел Воробьёва, бывшего «черногвардейца». Тот поднял руку, прося остановиться.</p><p></p><p>Подъехали к нему, Махно спросил:</p><p></p><p>— В чём дело, Николай? Не приехал?</p><p></p><p>— Приехал. Разогнали всех от вокзала на двести сажен. Постоял минут двадцать и ту-ту, побежал назад на Христиновку.</p><p></p><p>— Ушёл?</p><p></p><p>— Ушёл, батько.</p><p></p><p>— Вот же гад, — выругался Нестор. — Почуял.</p><p></p><p>(Через 7 лет, уже в Париже, пуля возмездия найдёт-таки Симона Васильевича, и перед выстрелом у.бийца — часовщик Шварцбард ещё уточнит: Петлюра ли пред ним? А уточнив, всадит в него всю обойму).</p><p></p><p>В этот же день, 25 сентября 1919 года, взрыв мести всё-таки прогремел в Москве, в особняке графини Уваровой по Леонтьевскому переулку, 48, где размещался Московский комитет РКП(б) и куда собралось более 100 ответственных работников партии. В 9 вечера анархист Соболев через окно бросил адскую машину в зал. Взрыв был настолько мощный, что снёс потолок и обрушил заднюю стену в сад.</p><p></p><p>Это был тот самый Соболев, который в составе группы в 25 человек в июне выехал со станции Фёдоровка на Харьков для взрыва Чека и освобождения товарищей, сидевших в подвалах. Прибыв в Харьков, они узнали, что все их товарищи уже расстреляны, и решили отомстить за их с.мерть по «высшему разряду». По их сведениям, в Московском комитете РКП(б) должен был выступить Ленин, но вождь там не появился, может, как и Петлюра что-то почуял.</p><p></p><p>Было убито 12 человек, ранено 50. Соболев по этому поводу каял себя: «Откуда мне было знать, что у них перерыв и они большинством ушли из зала. Ах, как бы надо было обождать, когда они вновь рассядутся».</p><p></p><p>— Ладно, не переживай, — утешали его. — И дюжина неплохой почин.</p><p></p><p>Вскоре по Москве разлетелась листовка, в которой сообщалось, что:</p><p></p><p>«...Взрыв в Леонтьевском переулке произведён Всероссийским повстанческим комитетом революционных партизан в отместку большевикам за расстрел в Харькове ни в чём неповинных махновцев». Этой листовкой, хотели того или не хотели анархисты, а выдали чекистам ниточку, по которой те в конце концов вышли на них. А главное, подставили батьку, ни сном ни духом не знавшего о готовящемся взрыве и, возможно, не разрешившего бы его. Ведь он отправлял их по другому адресу: Харьков, Чека, на выручку товарищей.</p><p></p><p><em><strong>22. Прорыв</strong></em></p><p>Днём 26 сентября Махно вызвал в штаб командиров корпусов и бригад и поставил им задачу:</p><p></p><p>— Сегодня ночью мы должны начать прорыв на Екатеринославщину. Противник имеет около 20 тысяч штыков и 10 тысяч сабель и пытается обойти нас с севера. Сегодня днём почти без боя занял Умань; петлюровские сичевики тут же стали деникинцами. Очень ненадёжный у нас союзник. Теперь мы практически в окружении. Поэтому 3-му корпусу достаётся западная сторона, наш тыл. А 1-му корпусу противостоят три офицерских полка, они занимают фронт по реке Ятрань от Коржевого Кута до Перегоновки и будут драться, я полагаю, отчаянно. Восточная часть — одна из важнейших — проходит тоже по Ятрани, здесь действует 2-й корпус Вдовиченко. 4-му корпусу достаётся южная сторона, где белогвардейцы подкинули полки, состоящие в основном из гимназистов и реалистов. Не думаю, что эти мальчишки окажут сильное сопротивление.</p><p></p><p>— По-моему, надо взять Умань, — заметил Вдовиченко.</p><p></p><p>— Верно, — согласился Махно. — Выделишь для этого кавбригаду Щуся. Но главное наше направление — на восток и юго-восток по тылам Деникина. Дабы не получилась у нас куча мала, делимся на три колонны. Главная центральная колонна будет состоять из 3-го и 4-го корпусов, таким образом, Гавриленко с Павловским двигаются по направлению Добровеличков—Новоукраинка—Верблюжка и через Хортицу на Александровск. У вас самое большее расстояние, где-то около 350 вёрст. Вы записывайте, чтобы потом не путаться и не перебегать друг другу дорогу.</p><p></p><p>Правую колонну составит 1-й корпус Калашникова. Тебе, Александр, надлежит идти через Песчаный Брод, Софиевку, Долинскую и Кривой Рог на Никополь, это примерно 315 вёрст. Левую колонну возглавит наш георгиевский кавалер Вдовиченко со своими азовцами. Её направление — Ново-Архангельское, Большая Виска, Елизаветград, Новая Прага и, через Каменку, на Екатеринослав; это примерно 320 вёрст.</p><p></p><p>— Всё это ясно, батька, но прежде чем выйти на эти направления, надо прорвать кольцо окружения, — заметил Вдовиченко.</p><p></p><p>— Совершенно верно, Трофим Яковлевич, я для того и собрал вас. Сегодня, точнее завтра, уже 27-го, в 2 часа ночи начинаем. В Перегоновке стоят лучшие офицерские полки Слащёва, здесь самый крепкий заслон, с него и начнём. Чубенко давно плачется: куда девать эти чёртовы морские мины? Вот тут они нам и сгодятся. Слышишь, Алексей?</p><p></p><p>— Да, батько.</p><p></p><p>— Устанавливаешь их перед Перегоновкой и в 2 часа ночи рвёшь единым махом.</p><p></p><p>— Всё?</p><p></p><p>— Именно всё. Таким образом мы сразу освобождаем несколько сот подвод для нашей пехоты, взрывом нагоняем шороху офицерне, и тут же идём на прорыв. Этот взрыв станет для всех сигналом к атаке. Теперь, товарищи командиры, запомните — у кого произойдёт заминка, немедленно шлите ко мне связного, я сам поведу свою кавбригаду на выручку. Офицерские полки вырубать под корень, никаких пленных, рядовых разоружать и — вольную. Вопросы есть?</p><p></p><p>— А какова будет скорость движения колонн? — спросил Калашников. — Хотя бы приблизительно?</p><p></p><p>— После прорыва лучшая скорость 100 вёрст в сутки.</p><p></p><p>— Ого-о, — почти хором ответили командиры.</p><p></p><p>— А что? Пехота наша вся на колёсах. Что касается лошадей, их, конечно, надо менять. У крестьян никаких реквизиций, только на обмен. Если будут жалобы, командиров будем судить. Ну если 100 вёрст ого-го, по 50—70 можно одолеть. Чем выше будет наша скорость, тем неожиданнее мы будем появляться перед очередными гарнизонами врага. Не забывайте суворовское — «быстрота и натиск». Таким образом, мы выходим к Днепру в трёх точках: Екатеринослав, Александровск, Никополь. Форсировав Днепр, мы оказываемся в глубоком тылу Деникина и должны захватить его арсеналы в Бердичеве и Волновахе. И всё, братцы, Деникин сдохнет. Ему будет не до Москвы.</p><p></p><p></p><p>В 2 часа ночи дрогнула под Перегоновкой земля от грохота мин, и конница пошла в атаку. В сущности, атаки начались на всех направлениях. На северном кавбригда Щуся ворвалась в Умань и рубила, помимо деникинцев, своих вчерашних союзников — петлюровских сичевиков, сдавших накануне город белым без единого выстрела. Уже к полудню белые потеряли здесь около 6 тысяч человек.</p><p></p><p>Удача сопутствовала повстанцам и на южном направлении, как это накануне предсказывал батько. Только пленных здесь было захвачено более трёх тысяч, в основном гимназистов, и старые повстанцы всерьёз обсуждали наказание этому воинству: «Всыпать каждому доброго ремня, шоб садиться было не на что, дать ему под зад коленкой и хай катится до дому».</p><p></p><p>Но вот на восточном участке, куда были брошены два корпуса, бой принял ожесточённый характер. Вдовиченко пытался охватить белых по флангам, но и там повстанцы натыкались на сильнейший огонь. Не давали результата и штыковые атаки. Здесь стояли офицерские полки, умевшие драться и знавшие, что их ждёт в плену. Появившийся на этом участке Белаш, отыскав Вдовиченко, спросил:</p><p></p><p>— Что будем делать?</p><p></p><p>— Надо ждать конницу, офицеры дерутся отлично, бойцы что надо.</p><p></p><p>— Хвалишь врага?</p><p></p><p>— Раз драться умеют, отчего не похвалить. У них учиться надо.</p><p></p><p>И тут прискакал Махно во главе своей личной охраны. Рядом с ним знаменосец Лютый с чёрным знаменем.</p><p></p><p>— Что, Трофим, заело?</p><p></p><p>— Заело, Нестор Иванович, — признался Вдовиченко. — Решили ждать конницу.</p><p></p><p>— А за мной что? Не конница?</p><p></p><p>— То твоя охрана, батька.</p><p></p><p>Махно, оглянувшись на свой конвой, крикнул, привстав в стременах:</p><p></p><p>— А ну, орлы, покажем им, где раки зимуют. За мной рысью марш, — и со звоном выхватил саблю.</p><p></p><p>Знаменосец отставал от батьки, тяжёлое полотнище развевалось над ним, притормаживая бег коня.</p><p></p><p>— Ур-р-р-а-а, — дружно грянула махновская охрана.</p><p></p><p>Появление скачущего батьки перед фронтом со сверкающим клинком выхватило всю пехоту из укрытий:</p><p></p><p>— Батька с нами! Батька впереди! Ур-р-р-а-а!</p><p></p><p>И пулемётчики на флангах, до этого берёгшие патроны, вдруг ударили длинными очередями по огневым точкам деникинцев, дабы те не срезали «ридного батьку».</p><p></p><p>Поднявшиеся цепи устремились за Махно, вместе с ним быстро промчались через речку и почти захватили Перегоновку. Бой разгорелся в центре села.</p><p></p><p>Наконец с северного участка появилась конница.</p><p></p><p>Через Ятрань устремились пулемётные тачанки, все мчались в Перегоновку, крича друг другу:</p><p></p><p>— Там батька, скорей на выручку.</p><p></p><p>Туда же, мешаясь с тачанками, помчалась и бригада Щуся.</p><p></p><p>Белые не выдержали такого натиска и побежали в сторону Краснополья.</p><p></p><p>Махно повёл свой отряд им во фланг, чтобы не дать уйти. Тут стрельба почти прекратилась, зазвенели, засверкали клинки.</p><p></p><p>— Саша, — крикнул Махно Лепетченке, — вели тачанкам мчаться на Синюху и занять там позицию для встречи.</p><p></p><p>25-вёрстное поле от Ятрани до Синюхи было устлано зарубленными, изуродованными телами офицеров. Добравшихся до Синюхи ждал пулемётный огонь тачанок. Переплыть Синюху не удалось никому.</p><p></p><p>Так были вчистую уничтожены три отборных офицерских полка: 1-й Симферопольский, 2-й Феодосийский и Керчь-Еникальский, — всего около 12 тысяч человек.</p><p></p><p>В этом бою был сражён Лютый — любимец Нестора. Так и нашли его по чёрному знамени, с которым он мчался за батькой в атаку.</p><p></p><p>Конница генералов Попова, Назарова и Абуладзе потеряла 6 тысяч убитыми, 5 тысяч попало в плен. Рядовые пленные были разоружены и отпущены. Поскольку в руки повстанцев попало много лошадей, Махно распорядился:</p><p></p><p>— Мы тут, танцуя с белыми, запоганили сколько земли. Всех крестьян, живущих здесь, наделить лошадьми, чтобы не осталось ни одного безлошадного хлебороба.</p><p></p><p>Это приказание Нестора было тут же исполнено и вызвало горячий отклик вчерашних безлошадников, осуществивших вдруг мечту всей своей жизни — иметь коня. Иные и плакали от радости.</p><p></p><p>Дав армии передохнуть одну ночь прямо на поле сражения и прихватив утро следующего дня, в 12 часов 28 сентября, Махно отдал приказ: «Корпусам выступать по оговорённым ранее маршрутам». И запылили тачанки на восток от Днепра тремя многотысячными лавинами, сминая на пути малые гарнизоны, состоявшие, как правило, из местных крестьян и потому не оказывавших махновцам никакого сопротивления.</p><p></p><p>В штабарм, тоже мчавшийся на колёсах, к Белашу явились Рябонов с Калюжным.</p><p></p><p>— Товарищ Белаш, позволь нам вернуться под Умань.</p><p></p><p>— Кому это вам?</p><p></p><p>— Нашему отряду.</p><p></p><p>— Зачем?</p><p></p><p>— Ну как же, там ещё осталось много наших больных, раненых. Мы там сформируем новый повстанческий корпус и будем действовать на киевщине.</p><p></p><p>— Прекрасная идея! — воскликнул Волин. — Мы должны расширять нашу третью анархическую революцию по всей Украине.</p><p></p><p>— Сколько у вас народу?</p><p></p><p>— 500 штыков, 20 сабель и 4 пулемёта. Но там мы обрастём.</p><p></p><p>— Доложите командиру корпуса и валяйте.</p><p></p><p>Когда обрадованные Рябонов и Калюжный ушли, Волин сказал:</p><p></p><p>— Надо такие отряды направить на Полтавщину и Черниговщину.</p><p></p><p>Тут же в штабарм были вызваны Шуба и Христовой. Белаш уже ставил им конкретные задачи:</p><p></p><p>— Шуба, я знаю, в твоём отряде много северян с Черниговщины.</p><p></p><p>— Направляйтесь туда и организуйте партизанские отряды. А у тебя, Христовой, больше полтавчан, веди их в родные края и там организуйте сопротивление деникинцам.</p><p></p><p>Узнав об этом распоряжении штабарма, туда среди ночи нагрянул разгневанный Махно:</p><p></p><p>— Кто тебе позволил распылять армию?! Мы её с таким трудом создавали. А ты? Кто тебе давал такие полномочия?</p><p></p><p>— Я согласовывал это с членами Реввоенсовета.</p><p></p><p>— С какими членами? Что ты несёшь? Где они?</p><p></p><p>Появился заспанный, разбуженный Волин:</p><p></p><p>— Чего ты кричишь, Нестор? Неужели ты не понимаешь, что такая группа станет ядром, притягивающим население под знамёна третьей анархической революции Украины.</p><p></p><p>— Ну так бы сразу и сказали, — утихомирился Махно и, повернувшись к Лепетченке: — Саша, тащи мой спирт. А ты, Виктор, давай посуду и закуску, которая у тебя имеется.</p><p></p><p>Махно сам разлил спирт по стаканам и сам же произнёс тост:</p><p></p><p>— За третью анархическую революцию Украины. Хух, — выдохнул воздух и выпил. Отломил край от каравая.</p><p></p><p>Белаш, выпив свой стакан, отломив закуски, сказал:</p><p></p><p>— Вообще, Нестор, нехорошо давить людей своим авторитетом, не по-анархистски это.</p><p></p><p>— Ладно, ладно. Сдаюсь и откупаюсь.</p><p></p><p>— Чем?</p><p></p><p>— Как чем? А спиртом.</p><p></p><p>Все расхохотались. Откинулся полог и послышался заспанный голос:</p><p></p><p>— Какого чёрта спать не даёте? Дня мало?</p><p></p><p>— Алёша! Дорогой, — воскликнул Махно. — Иди, золотце, к столу. Причастись.</p><p></p><p><em><strong>23. Фронт в тылу</strong></em></p><p>В Софиевке Белаш, велев втащить машинку в Совет, диктовал машинистке оперативную сводку по армии:</p><p></p><p>— Стратеги-генералы и офицеры, сняв с себя обмундирование, бегут в леса. Поле от Умани до Кривого Рога усеяно трупами и погонами. Кривой Рог и Долинская оставлены противником без боя. За последние дни нами взято 20 орудий, более 100 пулемётов, 120 офицеров и 500 солдат, причём последние изъявили желание сражаться в наших частях против золотопогонного офицерства. Наша разведка, посланная по направлению Александровска, Пятихатки и Екатеринослава, до сего времени противника не обнаружила. Всё.</p><p></p><p>Машинистка, вытаскивая напечатанное, поинтересовалась:</p><p></p><p>— А куда офицеров дели, Виктор Фёдорович?</p><p></p><p>— Что за вопрос? Расстреляли, конечно. А тебе что, жалко?</p><p></p><p>— Да как сказать, — замялась девушка, — красивые, молодые такие. Конечно, немного жалко.</p><p></p><p>— У меня, Соня, эти молодые-красивые расстреляли всю семью: отца, деда, сводного брата и даже трёх шестилетних детей — моих сестёр и брата. Аты: жалко.</p><p></p><p>В помещение стремительно вошёл Махно в пропылённом френче и сапогах, покрытых толстым слоем пыли. Взял из рук Белаша сводку, прочёл по привычке вслух:</p><p></p><p>— ...Так, 5 -го надо быть в Александровске. Что разведчики доносят по Хортице?</p><p></p><p>— Там лишь эскадрон белых.</p><p></p><p>— Сметём. На Кичкасском мосту?</p><p></p><p>— Рота охраны, посты на обоих концах.</p><p></p><p>— И только? Всех в реку. Я сам поведу кавбригаду.</p><p></p><p>— Ты бы отдохнул, батька. Все в седле, да в седле.</p><p></p><p>— Почему? Отсыпаюсь в тачанке.</p><p></p><p>— В тачанке на ходу разве уснёшь.</p><p></p><p>— Спать захочешь и на колу уснёшь. Да мне двух-трёх часов вполне хватает. Как там у Калашникова?</p><p></p><p>— Да залез не в свой маршрут. Взялся штурмовать Елизаветград.</p><p></p><p>— Но это ж Вдовиченкин пункт.</p><p></p><p>— В том-то и дело. Я ему уже дал нагоняй.</p><p></p><p>— Ведь говорил же чертям, записывайте свои маршруты. Понадеялся на память. Встречу, намылю голову.</p><p></p><p>5-го в 3 часа ночи Махно налетел на Хортицу и вырубил эскадрон белых подчистую, не потеряв ни одного бойца. Да и не диво, белые спали и не успели даже толком одеться.</p><p></p><p>Через 2 часа он уже подъезжал к Кичкасскому мосту. На окрик часового: «Кто едет?», Махно отозвался, сглотав начало фамилии:</p><p></p><p>— Поручик... овский.</p><p></p><p>Но когда он, выхватив саблю, занёс её над постовым, тот успел крикнуть:</p><p></p><p>— Карау...</p><p></p><p>Видно, и здесь их не ждали, поскольку только вчера было сообщение, что «банды Махно рассеяны», белое командование не хотело сеять панику, но тем самым усыпляло бдительность гарнизонов.</p><p></p><p>Вся караульная рота была сброшена с моста в Днепр и, не умевшие плавать шли ко дну, в плывущих стрелять было не велено: «Нечего патроны тратить».</p><p></p><p>Защитники Александровска срочно погрузились в вагоны и умчались на Синельниково. В 10 утра в город на тачанках входила махновская пехота с развевающимися чёрными знамёнами, с духовым оркестром, наяривавшим мотив весёлой украинской песни: «Ой, кума, не журысь!»</p><p></p><p>Наказав Белашу со штабом оставаться в Александровске, Махно отправился с кавалерией в родные места, 6-го вечером взял Орехов, откуда телеграфировал Белашу: «Взял Орехов, трофеи — 4 автоброневика, 2 танка, пулемёты, 200 пленных. Офицеров по боку, рядовых в отряд. Ночью возьму Гуляйполе. Батько Махно».</p><p></p><p>И действительно, на рассвете 7-го он уже входил в родное Гуляйполе, где изрубил 70 конных стражников. Тут же, едва попив квасу, двинулся на Пологи, несмотря на то что разведка донесла, что там сосредоточено белых около 5 тысяч штыков. На предложение Чубенко дождаться подхода основных сил Нестор ответил:</p><p></p><p>— Ах, Алёша, пока сюда притянется Гавриленко, мы и время потеряем и внезапность проедим. Ты ж был кузнецом, знаешь, что ковать железо надо, пока горячо. Нас не ждут, а это главное.</p><p></p><p>Но Пологи захватить внезапно не удалось, видимо, туда кто-то сообщил из Орехова. Начался настоящий бой, который шёл беспрерывно 4 часа и закончился благодаря удару белым в тыл, который осуществил отчаюга Щусь. Не лишними в этом бою оказались и автоброневики, в кабине одного из них за рулём сидел Чубенко. Столь долгое сопротивление оказывали маршевые эскадроны шкуровцев и мамонтовцев.</p><p></p><p>Было уничтожено около 300 офицеров и взято в плен 4 тысячи бойцов, в основном чеченцев.</p><p></p><p>Разоружив пленных, Махно провёл с ними митинг, на котором популярно объяснил, за что и с кем он воюет:</p><p></p><p>— ...Я знаю, вы тоже не богачи, так зачем же вы воюете за богатых против таких же, как вы, бедняков? Разве у вас нет дел на Кавказе?</p><p></p><p>— Как нет? Много есть, — кричали из толпы.</p><p></p><p>— Сегодня мы вас отпускаем с условием, что вы уедете на Кавказ, к себе домой, и предупреждаем, что в следующий раз вас уже не отпустим, а расстреляем.</p><p></p><p>Эшелоны с чеченцами были отправлены на восток в сторону Волновахи.</p><p></p><p>— Завернёт их Деникин, — сказал Чубенко.</p><p></p><p>— Не завернёт. А если вернутся, пусть пеняют на себя. Будем расстреливать наравне с офицерами. Ты считал, сколько наших погибло?</p><p></p><p>— Пять человек и семь ранено.</p><p></p><p>— Считай, без потерь. А трофеи?</p><p></p><p>— Самые главные — девять вагонов снарядов.</p><p></p><p>— Вот теперь повоюем, — радовался Махно. — Где-то сейчас Вдовиченко со своими азовцами?</p><p></p><p></p><p>А Вдовиченко как раз в эти часы вышел к Бердянску и окружил его с суши. По разведданным, именно сюда Деникин перевёз из Новороссийска так называемый «Варшавский арсенал», который снабжал боеприпасами и оружием Орловский участок фронта. В деникинском штабе считали, что запаса этого арсенала хватит не только до Москвы, но и до Петербурга. Ещё бы, до 20 миллионов патронов, сотни орудий и пулемётов, целые штабеля снарядов и мин. Весь «Варшавский арсенал» располагался на косе, уходившей узкой полосой в море почти на 20 вёрст и имевшей в иных местах ширину всего в десять сажен.</p><p></p><p>Охраняли город и подступы к арсеналу отборные офицерские полки, сдаваться они не собирались. Однако местная буржуазия на всякий случай перебиралась на пароходы, дымившие на рейде: «От греха подальше, целее будешь». Катер «Екатеринославец» беспрерывно курсировал между берегом и Пароходами, увозя состоятельных граждан Бердянска.</p><p></p><p>Вдовиченко вызвал командира батареи Осипенко и обратился к нему со свойственной комкору вежливостью и доброжелательностью:</p><p></p><p>— Пётр Лукьянович, я знаю ты по артиллерийскому делу снайпер. Бей аккуратно по улицам и площадям, на них сейчас беляки. Старайся дома не рушить.</p><p></p><p>Деникинцы стояли здесь насмерть, но георгиевский кавалер тоже был упорный как никогда, прокладывая артиллерией дорогу пехоте. Около 5 часов смогли продержаться деникинцы, строили на улицах даже баррикады, но пушки Осипенко разносили их в щепы. В какой-то миг офицеры кинулись к пристани. Одни стали прыгать на катер, другие устремились на косу, под защиту арсенала.</p><p></p><p>За бегущими деникинцами следовали, не отставая, повстанцы, и вдруг там, где находились штабеля мин и снарядов, грохнул взрыв такой силы, что казалось, в городе качнулась земля. В воздухе в разные стороны разлетались снаряды. Какой-то снаряд, пущенный кем-то из батарейцев Осипенко вслед убегавшим деникинцам, вероятно, угодил в мину, а от её взрыва сдетонировал весь «Варшавский арсенал». Все сбежавшиеся туда офицеры были растерзаны этим взрывом, и части их тел ещё несколько дней море выбрасывало на берег.</p><p></p><p>— Жаль, — вздохнул по этому поводу Вдовиченко. — Нам бы этого арсенала хватило до конца войны.</p><p></p><p>Однако записка начснаба, предоставленная комкору на следующий день, была вполне оптимистичной: «Трофеи: 2 тысячи снарядов, 26 орудий, 3 миллиона патронов, 50 пулемётов, 30 грузовых и 5 легковых автомобилей, 5 броневиков, аэроплан, 50 тысяч пудов зерна, 3 тысячи комплектов английского обмундирования...»</p><p></p><p>Особенно радовался комкор последней цифре:</p><p></p><p>— Слава богу, хоть одену своих оборванцев.</p><p></p><p>Была захвачена радиостанция, и когда её доставили батьке Махно и объяснили, что по ней можно и без проводов говорить, ну хотя бы... с англичанами, Нестор тут же накатал радиограмму: «Правительству Великобритании и её адмиралам. От имени Революционной повстанческой армии Украины благодарим вас за оказанную нашей революции помощь — присылку обмундирования и другого военного имущества. Командарм, батько Махно».</p><p></p><p>— Вот, передайте в Лондон, — покривив в усмешке губы, приказал Нестор бойцам, привёзшим ему подарок от Вдовиченко.</p><p></p><p>— Передадим, — сказал один, не сморгнув глазом, а когда батько ушёл, спросил своего товарища: — Ты в этом что-нибудь петришь?</p><p></p><p>— Откуда? Я это чудище впервые вижу.</p><p></p><p>— И я тоже. Что ж будем делать?</p><p></p><p>— А что делать? Скажем, что передали. Что он, проверять что ли будет? Напиши на батькиной радиограмме резолюцию: «Передано в Лондон такого-то». И всё.</p><p></p><p>— А если узнает?</p><p></p><p>— Откуда? До Лондона проводов пока нет.</p><p></p><p>Уже на следующий день после взятия Бердянска контрразведка корпуса приступила к розыску офицеров, прятавшихся в городе. К этому «святому» делу решено было привлечь самую осведомлённую часть населения — мальчишек, бросив клич: «За каждого офицера 100 рублей!» И пошло:</p><p></p><p>— Дядь, у нас на чердаке один ховается.</p><p></p><p>— А у нас — в подвале.</p><p></p><p>Стаскивали с чердака дрожащего, с оторванными погонами и тут же расстреливали, мальчишке вручали деньги:</p><p></p><p>— Держи, хлопец. Молодец. Шукай ещё.</p><p></p><p>Из подвала выволакивали сразу двух, стреляли прямо во дворе в присутствии юного доносчика. И тут же деньги:</p><p></p><p>— Держи, хлопец, двести как по уговору.</p><p></p><p>Три дня продолжалась охота за офицерами, три дня хлопали выстрелы по дворам. И воспитатели и воспитанники были достойны друг друга, уложились в 10 тысяч рублей, очистили город от золотопогонников.</p><p></p><p>Но это была «работа» контрразведчиков, а корпус уже на следующий день освободил село Новоспасовку — родину комкора и двинулся на Мариуполь.</p><p></p><p>14 октября Деникин взял Орёл, и в этот же день, в сущности, под носом у его Ставки, Вдовиченко захватил Мариуполь с богатейшими трофеями. С горой прекрасного угля и с четырьмя пароходами, на двух из которых были мобилизованные крестьяне, сразу же отпущенные на волю. На двух других опять оказалось английское обмундирование и мануфактура.</p><p></p><p>Получив из Мариуполя английскую мануфактуру, Махно издал в Александровске приказ, напугавший всех учителей и преподавателей: «Срочно представить в Ревком списки учительских детей, указав пол и возраст каждого».</p><p></p><p>Бедные учителя и преподаватели ломали голову: «Зачем? Для чего?» Кто-то пытался утаить самых маленьких. Но полз слух, что за утайку можно и расстрел схлопотать, поэтому иные со слезами вписывали всех и с трепетом вели детей по указанному адресу. А там неожиданно рыжий махновец, справившись по списку, спрашивал:</p><p></p><p>— Це ваши дити? Скоко хлопну?</p><p></p><p>— Двенадцать.</p><p></p><p>— Адивичне?</p><p></p><p>— Десять.</p><p></p><p>— Держить. Це хлопцу на костюм, а це дивчине на платье.</p><p></p><p>— Сколько?</p><p></p><p>— Чего сколько?</p><p></p><p>— Платить надо сколько?</p><p></p><p>— Вы шо з луны свалились? Це батко велив усих учительских диток наделить манухвактурой бесплатно. Ведомо в вас же грошей нема, коли у училок воны булы?</p><p></p><p>Оружия теперь стало столько, что махновцы начали ещё и копаться «шо взяты»:</p><p></p><p>— Ни, мэне вон той карабин «ли метфорд» дайте.</p><p></p><p>— А мэне вон ту американьску «спрингфильд».</p><p></p><p>— Возьми вот французскую «лебель», глянь какая прикладистая.</p><p></p><p>— Ни, лепш «спрингфильд» к ему наши патроны в аккурат.</p><p></p><p>Проезжая села, махновцы раздавали крестьянам винтовки вместе с листовками Волина, призывавшего всех вооружаться против главных врагов «золотопогонников».</p><p></p><p>Зерно с захваченных в Мариуполе двух барж Махно распорядился вернуть беднейшим крестьянам, у которых оно было отобрано.</p><p></p><p>В Ставке Деникина в Таганроге поднималась паника. Слушая доклад генерала Романовского, Антон Иванович хмурился:</p><p></p><p>— Как, уже взяли Новониколаевку? Помилуйте, это же в 65 верстах от Таганрога.</p><p></p><p>— Да, ваше превосходительство, — подтверждал начальник штаба.</p><p></p><p>— Снимайте с фронта корпус Мамонтова.</p><p></p><p>— Но, ваше превосходительство...</p><p></p><p>— Снимайте и бросайте на этот внутренний фронт. Слащёв не потянул, Май-Маевский тоже не справился.</p><p></p><p>— Бандиты пытаются взять Волноваху.</p><p></p><p>— Усильте гарнизон. Там артсклад армии, если его захватят, фронт будет обезоружен. Ничего не понимаю, почему этот бандит бьёт наши лучшие части?</p><p></p><p>— Говорят, у него в штабе опытный немецкий генерал, ваше превосходительство.</p><p></p><p>— Дожили. Генерал помогает бандитам. Впрочем, от немцев этого следовало ожидать. Сами под собой зажигают бикфордов шнур. Где логика?</p><p></p><p><strong>ЧЕТВЁРТАЯ ЧАСТЬ</strong></p><p><img src="http://loveread.me/img/photo_books/80244/strela.jpg_2" alt="" class="fr-fic fr-dii fr-draggable " style="" /></p><p><strong>КОМИССАРОДЕРЖАВИЕ</strong></p><p>Если будут случаи грабежей в Красной армии,</p><p></p><p>то их следует сваливать на махновцев.</p><p></p><p><em><strong>Л. Троцкий, из речи перед</strong></em></p><p><em><strong>агитаторами</strong></em></p><p><em><strong>1. Будьте здоровы</strong></em></p><p>Подступившим под Тулу деникинцам невольно приходилось сбавлять напор, поскольку лучшие кавалерийские части срочно перебрасывались на юг, где полыхало пламя третьей Украинской революции и некий «бандит Махно» резал все коммуникации, словно семечки щёлкал города и, что самое страшное, везде, даже в самых малых сёлах, устанавливал Советскую власть.</p><p></p><p>Сам батько, дав своим хлопцам «недельный передых», пьянствовал в Гуляйполе на свадьбах, гудевших каждый день в разных концах села. Везде Махно был самым почётным и желанным гостем, чтоб никого не обидеть, старался побыть у всех, оттого и не просыхал. Пел вместе со всеми, плясал, играл на гармошке. А на свадьбе у повстанца Максима Коростылева, выйдя во двор, направился к будке злого до бешенства цепного кобеля и, несмотря на предупреждение хозяев: «Он вас разорвёт!», отцепил его. И повёл с собой в хату, говоря:</p><p></p><p>— Получивший волю не тронет своего освободителя. Верно, Серко?</p><p></p><p>И кобель, пред тем кидавшийся на всех, лежал у ног батьки, дивя своих хозяев: «Серко, да ты ли это?»</p><p></p><p>Белаш, вызванный Нестором, дабы решать важные вопросы, застал в хате лишь его жену. Она была очень расстроена.</p><p></p><p>— Где Нестор?</p><p></p><p>— Где ж ему быть, на очередной свадьбе. Он совсем спятил, ваш батько. Хватает гармошку и начинает петь похабные частушки, а у меня ж в селе ученики. Мне хоть в землю провались. Стыдобища. Вон, кажется, плетётся. Выйдите, послушайте.</p><p></p><p>Белаш вышел во двор, прошёл к калитке и действительно увидел покачивающегося батьку, бредущего к дому с гармошкой и поющего на всю улицу.</p><p></p><p>Нестор, увидев Белаша, радостно замахал ему рукой:</p><p></p><p>— Витя, где ж тебя носит? Что у тебя?</p><p></p><p>— Ты проспись, протрезвей тогда и о деле говорить будем.</p><p></p><p>— Для дела я мигом протрезвею.</p><p></p><p>Махно вошёл в ограду, крикнул:</p><p></p><p>— Галя, принеси, серденько, ведро с водой.</p><p></p><p>Жена вышла с ведром.</p><p></p><p>— Отдай его Виктору, а сама добудь рассольчику.</p><p></p><p>Скинув френч и рубашку, Нестор приказал Белашу:</p><p></p><p>— Лей, Виктор, на голову и спину прихватывай.</p><p></p><p>Белаш лил холодную воду, Нестор кряхтя встряхивал головой, вздрагивал всем телом:</p><p></p><p>— Ах, хорошо, ах славненько. Веришь, замучили свадьбами. И всем батьку подавай. А у меня ж не три горла. Не приди — обидятся. Не выпей — осерчают. Тебе хорошо, сидишь в штабе, квасок попиваешь.</p><p></p><p>Ну что, как там дела у Калашникова? Взял он Екатеринослав?</p><p></p><p>— Нет ещё. Топчется у Кривого Рога.</p><p></p><p>— Что так?</p><p></p><p>— Звонил я ему, спрашивал: в чём дело. Разобиделся наш комкор, отобрали, видишь ли, у него конницу.</p><p></p><p>— Я ему пообижаюсь, я ему пообижаюсь. Ишь ты, красная девка.</p><p></p><p>— Ты знаешь, 2-й полк пошёл на Синельниково, и думаешь, кого встретил? Угадай?</p><p></p><p>— Ладно. Говори, я, чай, не цыганка, чтоб гадать.</p><p></p><p>— Петренко-Платонова с группой.</p><p></p><p>— Петро? О-о, жив курилка. Где он пропадал?</p><p></p><p>— А тогда, когда ты оставил фронт, к нему приехали чекисты арестовывать. Он их всех расстрелял.</p><p></p><p>— Ай молодец, Петро!</p><p></p><p>— Отказался отступать с Красной Армией. Остался у Деникина в тылу, оперировал в районе Дибривок, был разбит, а сейчас присоединился к нам — 300 штыков, 5 пулемётов.</p><p></p><p>— Ему нужно давать полк, а то и бригаду.</p><p></p><p>— Я тоже так думаю.</p><p></p><p>— Кого оставил в Александровске на гарнизонной службе?</p><p></p><p>— 3-й Крымский полк Полонского.</p><p></p><p>— А что с Мелитополем?</p><p></p><p>— Вечером 9-го его занял Володин с 11-м пехотным и 10-м кавалерийским. Здесь он захватил хорошие трофеи: много зерна, около 100 автомобилей, 2 танка, 2 броневика и 2 бронепоезда, не говоря уж о винтовках и пулемётах.</p><p></p><p>— 100 автомобилей это хорошо, но где мы для них бензин будем брать?</p><p></p><p>— Там же где и автомобили, у Антона Ивановича...</p><p></p><p>— Разве что. Надо Волноваху брать, Виктор, там же горы снарядов и всё на московский фронт.</p><p></p><p>— Тарановский брался их взорвать, попросил два эскадрона. Поехал, доехал до немецкой колонии и загулял.</p><p></p><p>— Вот сукин сын.</p><p></p><p>— Чего ругаешься, Нестор, с тебя пример берут.</p><p></p><p>— Я при деле не пью, ты же знаешь. На отдыхе, пожалуйста, хоть залейся. А тут вызвался на такое дело и бутылку не смог объехать. Чем хоть кончилось?</p><p></p><p>— Чем? Пропьянствовал и воротился с новыми тачанками.</p><p></p><p>— Взял у немцев?</p><p></p><p>— Говорит, купил.</p><p></p><p>— А что со складом?</p><p></p><p>— Говорит, там за версту секреты и караулы, даже зайцев пулемётами режут. Не подойти.</p><p></p><p>— И всё равно надо её брать. Лучше целинькой. Волноваха сейчас для нас важнее Таганрога. В Таганроге Ставка, там много людей потеряем, сам Деникин того не стоит, да даже если и возьмём — в пушку Антона не зарядишь. А в Волновахе снарядов миллион, нам бы их до следующей революции хватило.</p><p></p><p>— Боюсь, так не получится. Вон в Бердянске арсенал какой был, весь на воздух взлетел.</p><p></p><p>— Может, его сами белые взорвали.</p><p></p><p>— Возможно.</p><p></p><p>— Тогда едем в Бердянск, а оттуда в Мариуполь добежим. Галочка, серденько, мне надо на фронт отъехать.</p><p></p><p>— Езжай, — согласилась жена, — тебе мирная жизнь во вред.</p><p></p><p>В Пологах Махно пошёл на станцию и приказал телефонисту:</p><p></p><p>— Быстро соедини меня с Мелитополем, закажи к трубке Володина.</p><p></p><p>Минут через 10 телефонист протянул Нестору трубку:</p><p></p><p>— Володин на проводе.</p><p></p><p>— Здорово, комбриг, — крикнул в трубку Махно. — Поздравляю с победой... На Геническ хочешь идти? Вполне одобряю... Слушай, Володин, нам край нужен бронепоезд... Значит, так, полный комплект к пушкам и пулемётам, лучше двойной... Ему жаркое дело грядёт, и отправляй на Розовку... Я буду либо в Бердянске, либо в Мариуполе... Пусть там меня ищут.</p><p></p><p>Когда вышли из вокзала, Белаш спросил:</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 387850, member: 1"] — Он землю роет за вас, даже батьке грозится. — Эх, милый Вася, — вздохнул Дыбец. — Спасибо тебе, дорогой. Не ошибся я в тебе. — У вас нет никаких просьб, претензий? — Какие могут быть претензии, Виктор Фёдорович, если моя вина перед вами доказана. Если случится увидеть Куриленко, передайте ему моё последнее прости. — Вряд ли я увижу его. Он на вашей стороне, — поднялся Белаш и взялся за ручку двери. И уже когда он был в дверях, Дыбец сказал ему: — А ведь у нас такого заключённого, как я, давно бы расстреляли. — У вас Чека, там не разговаривают. А у нас Совет, хозяин. Полагаю, сам батько вступится за вас, Куриленко у него тоже в любимцах был. Ну и если что, я ему помогу, может, удастся вас отстоять. Воротившись в штаб и оставшись наедине с Махно, Белаш подробно передал ему свой разговор с Дыбецом. — Так говоришь, мировой мужик? — Ещё бы, спрятал Василия от Дыбенки. Узнай об этом Чека, не посмотрели бы на его комиссарство. — Да, жалко мужика, — вздохнул Нестор. — И ведь, что обидно, он же был анархистом-синдикалистом до революции, десять лет в Америке спасался, нашу газету там выпускал. А вернулся после революции и на тебе — большевик. Ну что ж, мы не вправе решать этого без товарищей. Соберём вечером Реввоенсовет, на нём и поставим на голосование. Но на Реввоенсовете заколодило, не захотели соратники батьки прощать большевика: — Нас не поймут красноармейцы его же полка, — говорил Чубенко. Но особенно воспротивился этому Щусь, распалясь в гневе, он кричал: — Ты хочешь простить коммуниста, Нестор? Ему надо устроить показательный суд и нечего слушать Куриленко, он сам сегодня служит красным. А знаешь ли, красный командир Гуляницкий при отступлении из Ольниопольского района явился в лазарет и собственной рукой расстреливал раненых махновцев, одного даже стянул с операционного стола. — Ну а причём здесь Дыбец? — спрашивал Белаш. — При том, что и он и Гуляницкий оба большевики и оба исполняли приказ Троцкого и Пятакова. Пятаков, кстати, возглавил трибунал, специально созданный для чистки махновцев, как они выражаются, и не побоялся с этим трибуналом явиться в Синельниково поближе к фронту. Мы дрались со Шкуро, а они потихоньку выдёргивали из рядов наших товарищей. Тройкой судили и втихаря расстреливали. Не удалось Нестору с Белашом уломать большинство Реввоенсовета отменить расстрел Дыбецу. — Ладно. Хватит на сегодня, — сказал Махно. — Все свободны. Когда все, ещё покурив и поболтав, разошлись, Нестор сказал Белашу: — Ну что с ними будешь делать? Никакого уважения к начальству. — Что ты имеешь в виду? — Ну как? Я им говорю: «брито», а они — «стрижено». — На то он и Реввоенсовет, твоё же детище. — Нам бы ещё пару голосов, и мы бы перетянули. Вынесло Щуся с этим Гуляницким. — Ну давай соберём Совет через день-два, попробуем доказать. Я Щусю командировку придумаю. — Да ты что, Виктор, некогда нам с комиссарами вожжаться. Надо о Деникине думать. В общем так, подготовь Дыбецу и его жене документы хорошие, дай тысяч десять, подводу и проверь по оперсводке, где красные, туда пусть и едут от греха, лучше ночью. — А если зашумят члены Совета? — Не зашумят. С часу на час в наступление, не до заседаний будет. А Щуся и впрямь с его кавалерией пусти пощупать Новоукраинский гарнизон. Пусть проведёт разведку боем. [I][B]21. Умань—Жмеринка—Москва[/B][/I] Не все части Красной армии, теснимые Деникиным, желали уходить с Украины, особенно те, в которых солдаты были родом отсюда. Они с лёгкостью переходили к Махно, нередко строем под музыку и даже с песней: За горами, за долами. Ждёт сынов своих давно Батько храбрый, батька добрый, Батько мудрый наш — Махно. Член Реввоенсовета Южной группы В. Затонский решил с начдивом Федько собрать командиров надёжных полков, чтобы попробовать поднять их на бой с Махно, но на совещании убедились, что практически никто из них не желает с ним воевать. И это командиры, а что говорить о рядовых? Те убегали к батьке беспрестанно и по одиночке и группами, заявляя в открытую: «Большевики боятся Деникина и бегут, а батька не боится. С ним надёжнее». Один лишь верблюжский полк злился на Махно за убийство Григорьева. Но с одним полком идти на Махно — равносильно было самоубийству. И Федько вечером сказал Затонскому: — Ох, Владимир Петрович, не нравится мне настроение в этих «надёжных» полках. Они же в любой момент нас могут арестовать и представить батьке на суд. — А ведь я когда-то по указанию Ленина этому батьке паспорт выправлял, правда, на другую фамилию. — Выходит, он ваш старый знакомый. — Выходит так, Иван Фёдорович. Но вы правы, от встречи с ним лучше воздержаться. И потом, он действительно решительно настроен драться с Деникиным, а ведь это и нам выгодно сегодня. Не будем ему мешать. Итак, на Украине Махно становился главным противником Белой Гвардии. И у Нестора Ивановича, да и у многих из его окружения теплилась надежда, что Красная Армия сюда не вернётся, а если и вернётся, то будет уже другой, более покладистой, что ли. Да и Советская власть пересмотрит своё отношение к мужику, который без её помощи разобьёт, разгонит деникинцев. В этом повстанцы были твёрдо уверены и это придавало им силы. К этому времени в армии Махно насчитывалось 40 тысяч штыков, 10 тысяч сабель, сотни пулемётов, 20 орудий. Собственный обоз состоял из сотен тачанок и телег, предназначавшихся для перевозки пехоты, штаба и лазаретов, продовольствия. Было создано 4 корпуса, командиром 1-го Донецкого был назначен Калашников, 2-го Азовского — Вдовиченко, 3-го Екатеринославского — Гавриленко и 4-го Крымского — Павловский. Реввоенсовет армии состоял из 30 человек, от председательства в нём Махно отказался: — Я командарм, братцы, довольно мне и этого. Поэтому председателем избрали Лащенко, секретарями — Шпоту и Хохотву, членами стали Махно, Волин, Буданов, Калашников, Дерменжи, Чубенко, Павловский, Белаш и другие. Для личной охраны Махно, помимо адъютантов и пулемётчиков, был выделен 500-сабельный полк из наиболее надёжных и преданных ему лично кавалеристов. По сведениям махновской контрразведки, ЧК готовила покушение на батьку. Над Южной группой красных войск, в которую входили части в Крыму, Херсоне, Одессе, а также стоявшие по Днестру, нависла угроза окружения, поэтому ей было приказано ударить во фланг противнику в направлении Винницы—Житомира и на Помошную и «...очистить район средней Украины от петлюровских и деникинских банд и удерживать его в руках до подхода подкрепления...». Но Южная группа, представляемая 12-й армией под командованием И. Якира и членов Реввоенсовета Затонского и Гамарника, попросту бежала, не оказав врагу сопротивления. Спасать их пришлось Революционной Повстанческой армии Украины под командой батьки Махно. Повстанцы наголову разбили деникинцев в районе Новоукраинки, Константиновки, Арбузинки и продержались здесь полторы недели, давая возможность Южной группе проскользнуть на север, к Москве. Бегство было объяснено Якиром и Затонским как подвиг — «спасли живую силу» и, естественно, было отмечено орденами и наградами. В этих боях махновцы отбили у белых бронепоезд «Непобедимый», вооружённый двумя 6-дюймовыми орудиями и 40 пулемётами, и двинулись на Елисаветград. Деникинцы, почувствовав угрозу своему тылу, сняли с фронта кавалерию и, создав 8-тысячный корпус, стали угрожать левому флангу повстанцев. Шли ожесточённые кровопролитные бои, махновцы, сами контратакуя и нанося большие потери белым, несколько раз брали в плен до 400— 500 человек. Генерала Слащёва поражало то, что кавалерия повстанцев не избегала сабельного боя, как это было в Красной Армии, а наоборот, навязывала его деникинцам. Деникину приходилось перебрасывать дивизии с главного московского направления на усмирение разгоравшегося восстания «махновских банд». Давление на Повстанческую арию с каждым днём нарастало. Махно собрал заседание штаба и Реввоенсовета. — Товарищи, в нашем обозе уже около трёх тысяч раненых и больных, которым не хватает ни бинтов, ни лекарств. Здесь, на железнодорожных путях, деникинцы сильны тем, что имеют манёвр, а главное, подпитку оружием и патронами. Мы же лишены всего этого. Отбили у них бронепоезд «Непобедимый», расстреляли весь боезапас и вынуждены были взорвать его. Я полагаю, нам нужно уйти от железной дороги и отступать на Умань, где попробовать договориться с Петлюрой. — Хорош союзничек, — бросил реплику Лащенко. — Как бы там ни было, он выгнал деникинцев из Одессы. И это уже неплохо. Но главное, у Петлюры есть стационарные лазареты, куда бы мы смогли устроить наших раненых. Ради этого придётся заключить с ним хотя бы временный союз против Деникина. — По-доброму, его бы шлёпнуть надо, как Григорьева, — заметил Чубенко. — Будешь с ним переговоры вести. — Ты у нас главный дипломат. Вот ещё присовокупим к тебе Волина — нашего заведующего культурно-просветительным отделом. Не возражаешь, Всеволод? — Нет. С удовольствием, — сказал Волин. — Даже интересно взглянуть на эту личность. — В отношении плана отхода доложит начальник штаба Белаш. — В штабарме было решено отходить с боями, — начал Белаш. — Для этого мы выстраиваем всю армию в виде огромного каре, оно будет 40 километров по фронту и столько же в глубину. В центре каре, естественно, будут обозы с ранеными, женщинами и детьми. В арьергарде, где предполагаются наиболее ожесточённые бои, действует Азовский корпус Вдовиченко. Чтобы исключить прорыва по флангам — левый занимает Калашников со своим корпусом, правый — Гавриленко, в авангарде — корпус Павловского. При соприкосновении с петлюровцами надо избегать столкновений, если мы хотим заключить с ними союз. За связь между корпусами, а также за телеграф отвечает Дерменжи, за продовольственное снабжение — товарищ Серёгин, за артснабжение — товарищ Данилов. Товарищи, — заговорил Чубенко, — у меня в обозе 2 тысячи морских мин. Куда мне их девать? — Попридержи. В нужное время найдём и им применение. Обсудив подробно маршрут отхода и взаимодействие частей, все разошлись по своим местам. Белаш спросил Махно: — Зачем ты Волина собираешься послать к Петлюре? Ты же знаешь, Симон не любит евреев. — Ничего. Пусть знает, что я евреям доверяю самые ответственные задания. А у антисемитов никогда на поводу не пойду. К тому же Всеволод литератор и вообще умница. По крайней мере не даст Чубенке наломать дров. Отход повстанцев к Умани сопровождался беспрерывными атаками белых, которые отбивались вполне успешно частями георгиевского кавалера Трофима Вдовиченко. Обе стороны несли тяжёлые потери, но внутрь каре белым так ни разу не удалось прорваться. Там находились жёны и дети повстанцев, и во многом именно этим объяснялась железная стойкость махновцев. Тем более что по полкам ходила записная книжка убитого деникинского офицера, отрывки из которой в минуты затишья читали бойцам командиры: — «...Нами был взят в плен крестьянин-махновец. Списать в расход, — но как? Решили поджарить. Принесли сковороду — лист железа, развели огонь. Ах, как он извивался... восторг! Отрезали нос, язык, поджарили спинку, а потом животик. Надоело... Ника разрывной снёс ему голову, мы хохотали...» Чтение этой записной книжки так заряжало повстанцев ненавистью к белым, что они рвались в бой и, срубая голову очередному офицеру, нередко приговаривали: «А ну похохочи, паскуда». 16 сентября, достигнув реки Синюхи, Повстанческая армия заняла село Ново-Архангельское, продолжая не без успеха отражать нападения деникинцев. Конные бригады махновцев в это время рейдировали по тылам Слащёва, громя подходившие новые части. В штабарм Махно явились петлюровские офицеры, одетые в вычурную форму семнадцатого века, с оселедцами (хохлами) на чисто выбритых головах, прямо запорожцы времён гетмана Дорошенко. — Главнокомандующий войск Украинской республики атаман Петлюра протягивает руку дружбы славному победителю Красной Армии батьке Махно и желает заключить с ним союз в борьбе с Деникиным, угрожающим независимости нашей неньки Украины. «На ловца и зверь бежит», — подумал Махно, а вслух сказал: — Мы готовы принять руку дружбы атамана Петлюры, тем более что освобождение Украины от захватчиков — и наша цель. Чем эта рука могла бы помочь нам? — У нас достаточно снарядов и патронов. Мы знаем, вы нуждаетесь в этом. — Да, снаряды и патроны нам очень нужны. — В таком случае, выделяйте ваших доверенных лиц для переговоров с атаманом Петлюрой и начальником его штаба Тютюником. — Они уже выделены. Где сейчас Петлюра? — Мы не имеем полномочий сообщить о его местопребывании, но ваших представителей мы к нему доставим. Поезд Петлюры оказался далеко в тылу его армии в Жмеринке. Он стоял на одном из запасных путей вдали от вокзала в оцеплении усиленной охраны. При входе в вагон командующего Чубенко и Волину предложили сдать оружие. Чубенко снял маузер, Волин показал ручку. — Что это? — спросил адъютант. — Моё оружие, — ответил Волин. Адъютант, скользнув взглядом по его карманам, сказал с оттенком неудовольствия: — Это можете оставить при себе. В отличие от своих разряженных офицеров Петлюра был одет в полувоенный френч с накладными карманами и этим напоминал Керенского. После представления ему посланцев Повстанческой армии имени батьки Махно он пригласил: — Прошу садиться, господа. Я слушаю вас. Ещё в пути Волин и Чубенко решали, как им обращаться к Петлюре. «Товарищ», естественно не подходит, какой он им товарищ? «Господин» — унизительно для них, словно они за милостью явились. По имени-отчеству вроде неприлично — малознакомы. — Знаешь, а ведь он вроде генералом числился у Скоропадского, вот давай и будем как к генералу — «Ваше превосходительство». По крайней мере официально и уважительно. И Волин начал: — Ваше превосходительство, ваши представители предложили штабу армии Махно заключить союз против Деникина. Главнокомандующий Нестор Махно поручил нам вести переговоры. — У вас есть какие-то предложения по проекту договора? — Да, мы составили проект, который уже можно обсуждать, — Волин вытащил из полевой сумки лист бумаги и подал Петлюре. Тот начал читать: — Так... Ну раненых мы вполне обеспечим лечением, найдём места в госпиталях Жмеринки, Винницы и других городов. Как думаете, начальник штаба? — Я думаю обеспечим, — сказал Тютюник, поглаживая ус. — Не хватит здесь, отправим в Галицию. — Ну то, что обе стороны обязуются сражаться до победы с общим врагом, а именно Деникиным, нас тоже вполне устраивает. Конечно, поделимся и боеприпасами. О чём речь? Но вот эта статья не годится, господа. — Какая? — спросил Волин. Петлюра ткнул пальцем в бумагу: — Вы пишете, что обе стороны могут свободно пропагандировать свои взгляды и даже распространять литературу. Это не пойдёт. — Почему, Симон Васильевич? — попытался Волин растопить лёд недоверия атамана. — Никакой пропаганды в моей армии я не допущу, — решительно заявил Петлюра. — И вообще, от слова «пропаганда» за версту несёт большевизмом. — Но, Симон Васильевич, мы ведь тоже не приемлем большевизм. — Тогда зачем пишете о пропаганде? Тютюник, что вы думаете о пропаганде? — А что тут думать? К стенке пропагандистов, это главные разлагатели армии. — Ну вот, начальник штаба знает, что говорит. Я бы предложил вместо этого вписать пункт о линии разделения между нашими армиями, чтоб не вы в наши дела, не мы в ваши не лезли. Волин с Чубенко переглянулись: надо соглашаться. — Потом, — продолжал Петлюра, — все стратегические задачи и планы мы должны согласовывать друг с другом. — Ваше превосходительство, ваши дополнения слишком серьёзны, чтоб сразу согласиться, позвольте нам обсудить их между собой и найти приемлемое решение. — Я согласен. Пройдите в соседнее купе и посоветуйтесь. — Нет, мы лучше выйдем из вагона, заодно покурим на воздухе. — Хорошо. Сделаем перерыв на четверть часа, — согласился Петлюра. Волин и Чубенко вышли из вагона, отошли в сторону, закурили. — Хэх, — хмыкнул Волин, — в купе пригласил, чтоб подслушать всё. — Да и тут ушей звон сколько, — кивнул Чубенко на караульных, подозрительно наблюдающих за ними. — Ну эти «попки» не поймут, о чём речь. Так как сделаем, Алексей? — У нас что главное? — Разместить раненых, чтобы развязать армии руки. Это он принимает безоговорочно. Значит, всё. Главное достигнуто, а остальное — муть. Примем всё, а уж как выполнять, поглядим. Я вот ещё что подумал, надо уговорить его на свидание с батькой. — Зачем? — Скажу после. Они докурили и направились в вагон с твёрдым решением принимать любые предложения Петлюры. Пока махновские дипломаты перекуривали на улице, Петлюра с Тютюником придумали к договору ещё один пункт, и едва Волин и Чубенко заняли свои места, Петлюра, указывая на карту, сообщил: — Мы тут посоветовались и решили пункт о границах расположения армии Махно представить в таком виде. Волин заглянул в карту, где юго-восточнее Умани был нарисован квадрат. — Вот, глубиной в 60 и шириной в 40 вёрст, — пояснил Петлюра. — Разве этого мало? — Мы согласны, — сказал Волин, для порядка переглянувшись с Чубенко и дождавшись кивка головы. Обсудив ещё несколько положений и согласовав окончательно формулировки статей, выработали окончательный вариант договора. — Ваше превосходительство, Нам кажется, вам следует лично встретиться с нашим главнокомандующим, обсудить оперативную обстановку и согласовать действия, — сказал Волин. — В договоре обозначены только общие черты нашего союза. А о деталях вы бы договорились при личной встрече. — Это хорошее предложение, — согласился Петлюра. — Мы подумаем. Вы правы, не всё можно решить на бумаге. Как думаете, Тютюник? — Я согласен, Симон Васильевич. Договор был отпечатан на украинском языке (Симон Васильевич был твёрдый националист) в двух экземплярах, и оба скреплены четырьмя подписями договаривающихся сторон. Вручая один экземпляр Волину, Петлюра сказал: — Я согласен встретиться с Махно. — Где, ваше превосходительство? Здесь, в Жмеринке? — Нет. Я прибуду со своим поездом в Умань. Пусть к 12 часам дня 25 сентября ваш главнокомандующий встречает меня. — Так. Сегодня 20-е. Думаю, пять дней вполне достаточно для подготовки, Итак, Умань, 25 сентября в полдень. — Да. Прошу передать Махно мои наилучшие пожелания, — при этом Петлюра даже щёлкнул каблуками. Тютюник лишь кивнул утвердительно головой. В лагере Махно чувствовалось оживление. На станцию Умань прибывали порожние эшелоны, в которые загружали раненых. Со многими из них отправлялись жёны, невесты, которым обязательно вручались деньги и продукты на дорогу. Всё это происходило под непрекращающуюся канонаду не утихающих боев. На Реввоенсовете, собравшемся обсудить предстоящую встречу Махно с Петлюрой, Чубенко заявил безапелляционно: — Это, товарищи, прекрасный момент для ликвидации Петлюры. — Как? — удивился Белаш. — Но это же, в конце концов, непорядочно. — А с его стороны порядочно вести двойную игру? — Что ты имеешь в виду? — Я видел в Жмеринке на станции двух деникинских офицеров. Почему они там оказались? Ведь считается, что Петлюра в состоянии войны с белыми. Вы представляете, в каком положении мы окажемся, если они сговорятся. — От Петлюры этого можно ожидать, судя по тому, насколько он был «верен» Раде и гетману Скоропадскому, — сказал Махно. — Так что в предложении Чубенко есть рациональное зерно. Надо подумать. — Но его армия? Как она отнесётся к этому? — усомнился Белаш. — А как григорьевцы отнеслись к смерти своего атамана? Половина перешла на нашу сторону, половина разбежалась. Лишь верблюжанцы, его земляки, серчают на нас. — Товарищи, — заговорил Волин, — что нам говорит история на этот счёт? История говорит, что после смерти самых великих завоевателей, взять Аттилу или Македонского, их империи рассыпались как карточные домики. Доводы теоретика-анархиста оказались убедительными: Петлюра даже не Македонский, его можно безболезненно ликвидировать. Когда ещё подвернётся такой удобный момент? А он анархизму такой же враг, как и большевики, не говоря уже о деникинцах. Раз сам лезет в ловушку, почему бы её не захлопнуть? Стали обсуждать детали. 25 сентября в Умань отправляется группа террористов-бомбистов и снайперов. Если им по каким-то причинам не удастся приблизиться к вагону Петлюры, то в дело вступает сам батько Махно. Он в сопровождении своего конвойного полка прибывает на станцию, входит в вагон Петлюры и расстреливает его вместе с Тютюником и адъютантами. Эта стрельба и явится сигналом для нападения махновцам на охрану Петлюры. Тут всё решат мгновения и меткость батьки. Можно сразу и телеграмму заготовить с ударным началом: «Всем! Всем! Всем!» — Не надо, — сказал Махно, — ещё сглазим. Пятеро бомбистов и снайперов ещё с вечера 24-го пробрались в Умань и стали ждать прибытия поезда Петлюры. Но ещё до его прихода подошёл поезд охраны и буквально в четверть часа из вокзала были изгнаны все пассажиры, закрыты кассы и даже начальник станции заперт в собственном кабинете. Махно выехал на тачанке в сопровождении 500-сабельной охраны, мысленно в который раз проигрывая свои действия в вагоне Петлюры. Без четверти 12 он уже въезжал в Умань и впереди, на обочине, увидел Воробьёва, бывшего «черногвардейца». Тот поднял руку, прося остановиться. Подъехали к нему, Махно спросил: — В чём дело, Николай? Не приехал? — Приехал. Разогнали всех от вокзала на двести сажен. Постоял минут двадцать и ту-ту, побежал назад на Христиновку. — Ушёл? — Ушёл, батько. — Вот же гад, — выругался Нестор. — Почуял. (Через 7 лет, уже в Париже, пуля возмездия найдёт-таки Симона Васильевича, и перед выстрелом у.бийца — часовщик Шварцбард ещё уточнит: Петлюра ли пред ним? А уточнив, всадит в него всю обойму). В этот же день, 25 сентября 1919 года, взрыв мести всё-таки прогремел в Москве, в особняке графини Уваровой по Леонтьевскому переулку, 48, где размещался Московский комитет РКП(б) и куда собралось более 100 ответственных работников партии. В 9 вечера анархист Соболев через окно бросил адскую машину в зал. Взрыв был настолько мощный, что снёс потолок и обрушил заднюю стену в сад. Это был тот самый Соболев, который в составе группы в 25 человек в июне выехал со станции Фёдоровка на Харьков для взрыва Чека и освобождения товарищей, сидевших в подвалах. Прибыв в Харьков, они узнали, что все их товарищи уже расстреляны, и решили отомстить за их с.мерть по «высшему разряду». По их сведениям, в Московском комитете РКП(б) должен был выступить Ленин, но вождь там не появился, может, как и Петлюра что-то почуял. Было убито 12 человек, ранено 50. Соболев по этому поводу каял себя: «Откуда мне было знать, что у них перерыв и они большинством ушли из зала. Ах, как бы надо было обождать, когда они вновь рассядутся». — Ладно, не переживай, — утешали его. — И дюжина неплохой почин. Вскоре по Москве разлетелась листовка, в которой сообщалось, что: «...Взрыв в Леонтьевском переулке произведён Всероссийским повстанческим комитетом революционных партизан в отместку большевикам за расстрел в Харькове ни в чём неповинных махновцев». Этой листовкой, хотели того или не хотели анархисты, а выдали чекистам ниточку, по которой те в конце концов вышли на них. А главное, подставили батьку, ни сном ни духом не знавшего о готовящемся взрыве и, возможно, не разрешившего бы его. Ведь он отправлял их по другому адресу: Харьков, Чека, на выручку товарищей. [I][B]22. Прорыв[/B][/I] Днём 26 сентября Махно вызвал в штаб командиров корпусов и бригад и поставил им задачу: — Сегодня ночью мы должны начать прорыв на Екатеринославщину. Противник имеет около 20 тысяч штыков и 10 тысяч сабель и пытается обойти нас с севера. Сегодня днём почти без боя занял Умань; петлюровские сичевики тут же стали деникинцами. Очень ненадёжный у нас союзник. Теперь мы практически в окружении. Поэтому 3-му корпусу достаётся западная сторона, наш тыл. А 1-му корпусу противостоят три офицерских полка, они занимают фронт по реке Ятрань от Коржевого Кута до Перегоновки и будут драться, я полагаю, отчаянно. Восточная часть — одна из важнейших — проходит тоже по Ятрани, здесь действует 2-й корпус Вдовиченко. 4-му корпусу достаётся южная сторона, где белогвардейцы подкинули полки, состоящие в основном из гимназистов и реалистов. Не думаю, что эти мальчишки окажут сильное сопротивление. — По-моему, надо взять Умань, — заметил Вдовиченко. — Верно, — согласился Махно. — Выделишь для этого кавбригаду Щуся. Но главное наше направление — на восток и юго-восток по тылам Деникина. Дабы не получилась у нас куча мала, делимся на три колонны. Главная центральная колонна будет состоять из 3-го и 4-го корпусов, таким образом, Гавриленко с Павловским двигаются по направлению Добровеличков—Новоукраинка—Верблюжка и через Хортицу на Александровск. У вас самое большее расстояние, где-то около 350 вёрст. Вы записывайте, чтобы потом не путаться и не перебегать друг другу дорогу. Правую колонну составит 1-й корпус Калашникова. Тебе, Александр, надлежит идти через Песчаный Брод, Софиевку, Долинскую и Кривой Рог на Никополь, это примерно 315 вёрст. Левую колонну возглавит наш георгиевский кавалер Вдовиченко со своими азовцами. Её направление — Ново-Архангельское, Большая Виска, Елизаветград, Новая Прага и, через Каменку, на Екатеринослав; это примерно 320 вёрст. — Всё это ясно, батька, но прежде чем выйти на эти направления, надо прорвать кольцо окружения, — заметил Вдовиченко. — Совершенно верно, Трофим Яковлевич, я для того и собрал вас. Сегодня, точнее завтра, уже 27-го, в 2 часа ночи начинаем. В Перегоновке стоят лучшие офицерские полки Слащёва, здесь самый крепкий заслон, с него и начнём. Чубенко давно плачется: куда девать эти чёртовы морские мины? Вот тут они нам и сгодятся. Слышишь, Алексей? — Да, батько. — Устанавливаешь их перед Перегоновкой и в 2 часа ночи рвёшь единым махом. — Всё? — Именно всё. Таким образом мы сразу освобождаем несколько сот подвод для нашей пехоты, взрывом нагоняем шороху офицерне, и тут же идём на прорыв. Этот взрыв станет для всех сигналом к атаке. Теперь, товарищи командиры, запомните — у кого произойдёт заминка, немедленно шлите ко мне связного, я сам поведу свою кавбригаду на выручку. Офицерские полки вырубать под корень, никаких пленных, рядовых разоружать и — вольную. Вопросы есть? — А какова будет скорость движения колонн? — спросил Калашников. — Хотя бы приблизительно? — После прорыва лучшая скорость 100 вёрст в сутки. — Ого-о, — почти хором ответили командиры. — А что? Пехота наша вся на колёсах. Что касается лошадей, их, конечно, надо менять. У крестьян никаких реквизиций, только на обмен. Если будут жалобы, командиров будем судить. Ну если 100 вёрст ого-го, по 50—70 можно одолеть. Чем выше будет наша скорость, тем неожиданнее мы будем появляться перед очередными гарнизонами врага. Не забывайте суворовское — «быстрота и натиск». Таким образом, мы выходим к Днепру в трёх точках: Екатеринослав, Александровск, Никополь. Форсировав Днепр, мы оказываемся в глубоком тылу Деникина и должны захватить его арсеналы в Бердичеве и Волновахе. И всё, братцы, Деникин сдохнет. Ему будет не до Москвы. В 2 часа ночи дрогнула под Перегоновкой земля от грохота мин, и конница пошла в атаку. В сущности, атаки начались на всех направлениях. На северном кавбригда Щуся ворвалась в Умань и рубила, помимо деникинцев, своих вчерашних союзников — петлюровских сичевиков, сдавших накануне город белым без единого выстрела. Уже к полудню белые потеряли здесь около 6 тысяч человек. Удача сопутствовала повстанцам и на южном направлении, как это накануне предсказывал батько. Только пленных здесь было захвачено более трёх тысяч, в основном гимназистов, и старые повстанцы всерьёз обсуждали наказание этому воинству: «Всыпать каждому доброго ремня, шоб садиться было не на что, дать ему под зад коленкой и хай катится до дому». Но вот на восточном участке, куда были брошены два корпуса, бой принял ожесточённый характер. Вдовиченко пытался охватить белых по флангам, но и там повстанцы натыкались на сильнейший огонь. Не давали результата и штыковые атаки. Здесь стояли офицерские полки, умевшие драться и знавшие, что их ждёт в плену. Появившийся на этом участке Белаш, отыскав Вдовиченко, спросил: — Что будем делать? — Надо ждать конницу, офицеры дерутся отлично, бойцы что надо. — Хвалишь врага? — Раз драться умеют, отчего не похвалить. У них учиться надо. И тут прискакал Махно во главе своей личной охраны. Рядом с ним знаменосец Лютый с чёрным знаменем. — Что, Трофим, заело? — Заело, Нестор Иванович, — признался Вдовиченко. — Решили ждать конницу. — А за мной что? Не конница? — То твоя охрана, батька. Махно, оглянувшись на свой конвой, крикнул, привстав в стременах: — А ну, орлы, покажем им, где раки зимуют. За мной рысью марш, — и со звоном выхватил саблю. Знаменосец отставал от батьки, тяжёлое полотнище развевалось над ним, притормаживая бег коня. — Ур-р-р-а-а, — дружно грянула махновская охрана. Появление скачущего батьки перед фронтом со сверкающим клинком выхватило всю пехоту из укрытий: — Батька с нами! Батька впереди! Ур-р-р-а-а! И пулемётчики на флангах, до этого берёгшие патроны, вдруг ударили длинными очередями по огневым точкам деникинцев, дабы те не срезали «ридного батьку». Поднявшиеся цепи устремились за Махно, вместе с ним быстро промчались через речку и почти захватили Перегоновку. Бой разгорелся в центре села. Наконец с северного участка появилась конница. Через Ятрань устремились пулемётные тачанки, все мчались в Перегоновку, крича друг другу: — Там батька, скорей на выручку. Туда же, мешаясь с тачанками, помчалась и бригада Щуся. Белые не выдержали такого натиска и побежали в сторону Краснополья. Махно повёл свой отряд им во фланг, чтобы не дать уйти. Тут стрельба почти прекратилась, зазвенели, засверкали клинки. — Саша, — крикнул Махно Лепетченке, — вели тачанкам мчаться на Синюху и занять там позицию для встречи. 25-вёрстное поле от Ятрани до Синюхи было устлано зарубленными, изуродованными телами офицеров. Добравшихся до Синюхи ждал пулемётный огонь тачанок. Переплыть Синюху не удалось никому. Так были вчистую уничтожены три отборных офицерских полка: 1-й Симферопольский, 2-й Феодосийский и Керчь-Еникальский, — всего около 12 тысяч человек. В этом бою был сражён Лютый — любимец Нестора. Так и нашли его по чёрному знамени, с которым он мчался за батькой в атаку. Конница генералов Попова, Назарова и Абуладзе потеряла 6 тысяч убитыми, 5 тысяч попало в плен. Рядовые пленные были разоружены и отпущены. Поскольку в руки повстанцев попало много лошадей, Махно распорядился: — Мы тут, танцуя с белыми, запоганили сколько земли. Всех крестьян, живущих здесь, наделить лошадьми, чтобы не осталось ни одного безлошадного хлебороба. Это приказание Нестора было тут же исполнено и вызвало горячий отклик вчерашних безлошадников, осуществивших вдруг мечту всей своей жизни — иметь коня. Иные и плакали от радости. Дав армии передохнуть одну ночь прямо на поле сражения и прихватив утро следующего дня, в 12 часов 28 сентября, Махно отдал приказ: «Корпусам выступать по оговорённым ранее маршрутам». И запылили тачанки на восток от Днепра тремя многотысячными лавинами, сминая на пути малые гарнизоны, состоявшие, как правило, из местных крестьян и потому не оказывавших махновцам никакого сопротивления. В штабарм, тоже мчавшийся на колёсах, к Белашу явились Рябонов с Калюжным. — Товарищ Белаш, позволь нам вернуться под Умань. — Кому это вам? — Нашему отряду. — Зачем? — Ну как же, там ещё осталось много наших больных, раненых. Мы там сформируем новый повстанческий корпус и будем действовать на киевщине. — Прекрасная идея! — воскликнул Волин. — Мы должны расширять нашу третью анархическую революцию по всей Украине. — Сколько у вас народу? — 500 штыков, 20 сабель и 4 пулемёта. Но там мы обрастём. — Доложите командиру корпуса и валяйте. Когда обрадованные Рябонов и Калюжный ушли, Волин сказал: — Надо такие отряды направить на Полтавщину и Черниговщину. Тут же в штабарм были вызваны Шуба и Христовой. Белаш уже ставил им конкретные задачи: — Шуба, я знаю, в твоём отряде много северян с Черниговщины. — Направляйтесь туда и организуйте партизанские отряды. А у тебя, Христовой, больше полтавчан, веди их в родные края и там организуйте сопротивление деникинцам. Узнав об этом распоряжении штабарма, туда среди ночи нагрянул разгневанный Махно: — Кто тебе позволил распылять армию?! Мы её с таким трудом создавали. А ты? Кто тебе давал такие полномочия? — Я согласовывал это с членами Реввоенсовета. — С какими членами? Что ты несёшь? Где они? Появился заспанный, разбуженный Волин: — Чего ты кричишь, Нестор? Неужели ты не понимаешь, что такая группа станет ядром, притягивающим население под знамёна третьей анархической революции Украины. — Ну так бы сразу и сказали, — утихомирился Махно и, повернувшись к Лепетченке: — Саша, тащи мой спирт. А ты, Виктор, давай посуду и закуску, которая у тебя имеется. Махно сам разлил спирт по стаканам и сам же произнёс тост: — За третью анархическую революцию Украины. Хух, — выдохнул воздух и выпил. Отломил край от каравая. Белаш, выпив свой стакан, отломив закуски, сказал: — Вообще, Нестор, нехорошо давить людей своим авторитетом, не по-анархистски это. — Ладно, ладно. Сдаюсь и откупаюсь. — Чем? — Как чем? А спиртом. Все расхохотались. Откинулся полог и послышался заспанный голос: — Какого чёрта спать не даёте? Дня мало? — Алёша! Дорогой, — воскликнул Махно. — Иди, золотце, к столу. Причастись. [I][B]23. Фронт в тылу[/B][/I] В Софиевке Белаш, велев втащить машинку в Совет, диктовал машинистке оперативную сводку по армии: — Стратеги-генералы и офицеры, сняв с себя обмундирование, бегут в леса. Поле от Умани до Кривого Рога усеяно трупами и погонами. Кривой Рог и Долинская оставлены противником без боя. За последние дни нами взято 20 орудий, более 100 пулемётов, 120 офицеров и 500 солдат, причём последние изъявили желание сражаться в наших частях против золотопогонного офицерства. Наша разведка, посланная по направлению Александровска, Пятихатки и Екатеринослава, до сего времени противника не обнаружила. Всё. Машинистка, вытаскивая напечатанное, поинтересовалась: — А куда офицеров дели, Виктор Фёдорович? — Что за вопрос? Расстреляли, конечно. А тебе что, жалко? — Да как сказать, — замялась девушка, — красивые, молодые такие. Конечно, немного жалко. — У меня, Соня, эти молодые-красивые расстреляли всю семью: отца, деда, сводного брата и даже трёх шестилетних детей — моих сестёр и брата. Аты: жалко. В помещение стремительно вошёл Махно в пропылённом френче и сапогах, покрытых толстым слоем пыли. Взял из рук Белаша сводку, прочёл по привычке вслух: — ...Так, 5 -го надо быть в Александровске. Что разведчики доносят по Хортице? — Там лишь эскадрон белых. — Сметём. На Кичкасском мосту? — Рота охраны, посты на обоих концах. — И только? Всех в реку. Я сам поведу кавбригаду. — Ты бы отдохнул, батька. Все в седле, да в седле. — Почему? Отсыпаюсь в тачанке. — В тачанке на ходу разве уснёшь. — Спать захочешь и на колу уснёшь. Да мне двух-трёх часов вполне хватает. Как там у Калашникова? — Да залез не в свой маршрут. Взялся штурмовать Елизаветград. — Но это ж Вдовиченкин пункт. — В том-то и дело. Я ему уже дал нагоняй. — Ведь говорил же чертям, записывайте свои маршруты. Понадеялся на память. Встречу, намылю голову. 5-го в 3 часа ночи Махно налетел на Хортицу и вырубил эскадрон белых подчистую, не потеряв ни одного бойца. Да и не диво, белые спали и не успели даже толком одеться. Через 2 часа он уже подъезжал к Кичкасскому мосту. На окрик часового: «Кто едет?», Махно отозвался, сглотав начало фамилии: — Поручик... овский. Но когда он, выхватив саблю, занёс её над постовым, тот успел крикнуть: — Карау... Видно, и здесь их не ждали, поскольку только вчера было сообщение, что «банды Махно рассеяны», белое командование не хотело сеять панику, но тем самым усыпляло бдительность гарнизонов. Вся караульная рота была сброшена с моста в Днепр и, не умевшие плавать шли ко дну, в плывущих стрелять было не велено: «Нечего патроны тратить». Защитники Александровска срочно погрузились в вагоны и умчались на Синельниково. В 10 утра в город на тачанках входила махновская пехота с развевающимися чёрными знамёнами, с духовым оркестром, наяривавшим мотив весёлой украинской песни: «Ой, кума, не журысь!» Наказав Белашу со штабом оставаться в Александровске, Махно отправился с кавалерией в родные места, 6-го вечером взял Орехов, откуда телеграфировал Белашу: «Взял Орехов, трофеи — 4 автоброневика, 2 танка, пулемёты, 200 пленных. Офицеров по боку, рядовых в отряд. Ночью возьму Гуляйполе. Батько Махно». И действительно, на рассвете 7-го он уже входил в родное Гуляйполе, где изрубил 70 конных стражников. Тут же, едва попив квасу, двинулся на Пологи, несмотря на то что разведка донесла, что там сосредоточено белых около 5 тысяч штыков. На предложение Чубенко дождаться подхода основных сил Нестор ответил: — Ах, Алёша, пока сюда притянется Гавриленко, мы и время потеряем и внезапность проедим. Ты ж был кузнецом, знаешь, что ковать железо надо, пока горячо. Нас не ждут, а это главное. Но Пологи захватить внезапно не удалось, видимо, туда кто-то сообщил из Орехова. Начался настоящий бой, который шёл беспрерывно 4 часа и закончился благодаря удару белым в тыл, который осуществил отчаюга Щусь. Не лишними в этом бою оказались и автоброневики, в кабине одного из них за рулём сидел Чубенко. Столь долгое сопротивление оказывали маршевые эскадроны шкуровцев и мамонтовцев. Было уничтожено около 300 офицеров и взято в плен 4 тысячи бойцов, в основном чеченцев. Разоружив пленных, Махно провёл с ними митинг, на котором популярно объяснил, за что и с кем он воюет: — ...Я знаю, вы тоже не богачи, так зачем же вы воюете за богатых против таких же, как вы, бедняков? Разве у вас нет дел на Кавказе? — Как нет? Много есть, — кричали из толпы. — Сегодня мы вас отпускаем с условием, что вы уедете на Кавказ, к себе домой, и предупреждаем, что в следующий раз вас уже не отпустим, а расстреляем. Эшелоны с чеченцами были отправлены на восток в сторону Волновахи. — Завернёт их Деникин, — сказал Чубенко. — Не завернёт. А если вернутся, пусть пеняют на себя. Будем расстреливать наравне с офицерами. Ты считал, сколько наших погибло? — Пять человек и семь ранено. — Считай, без потерь. А трофеи? — Самые главные — девять вагонов снарядов. — Вот теперь повоюем, — радовался Махно. — Где-то сейчас Вдовиченко со своими азовцами? А Вдовиченко как раз в эти часы вышел к Бердянску и окружил его с суши. По разведданным, именно сюда Деникин перевёз из Новороссийска так называемый «Варшавский арсенал», который снабжал боеприпасами и оружием Орловский участок фронта. В деникинском штабе считали, что запаса этого арсенала хватит не только до Москвы, но и до Петербурга. Ещё бы, до 20 миллионов патронов, сотни орудий и пулемётов, целые штабеля снарядов и мин. Весь «Варшавский арсенал» располагался на косе, уходившей узкой полосой в море почти на 20 вёрст и имевшей в иных местах ширину всего в десять сажен. Охраняли город и подступы к арсеналу отборные офицерские полки, сдаваться они не собирались. Однако местная буржуазия на всякий случай перебиралась на пароходы, дымившие на рейде: «От греха подальше, целее будешь». Катер «Екатеринославец» беспрерывно курсировал между берегом и Пароходами, увозя состоятельных граждан Бердянска. Вдовиченко вызвал командира батареи Осипенко и обратился к нему со свойственной комкору вежливостью и доброжелательностью: — Пётр Лукьянович, я знаю ты по артиллерийскому делу снайпер. Бей аккуратно по улицам и площадям, на них сейчас беляки. Старайся дома не рушить. Деникинцы стояли здесь насмерть, но георгиевский кавалер тоже был упорный как никогда, прокладывая артиллерией дорогу пехоте. Около 5 часов смогли продержаться деникинцы, строили на улицах даже баррикады, но пушки Осипенко разносили их в щепы. В какой-то миг офицеры кинулись к пристани. Одни стали прыгать на катер, другие устремились на косу, под защиту арсенала. За бегущими деникинцами следовали, не отставая, повстанцы, и вдруг там, где находились штабеля мин и снарядов, грохнул взрыв такой силы, что казалось, в городе качнулась земля. В воздухе в разные стороны разлетались снаряды. Какой-то снаряд, пущенный кем-то из батарейцев Осипенко вслед убегавшим деникинцам, вероятно, угодил в мину, а от её взрыва сдетонировал весь «Варшавский арсенал». Все сбежавшиеся туда офицеры были растерзаны этим взрывом, и части их тел ещё несколько дней море выбрасывало на берег. — Жаль, — вздохнул по этому поводу Вдовиченко. — Нам бы этого арсенала хватило до конца войны. Однако записка начснаба, предоставленная комкору на следующий день, была вполне оптимистичной: «Трофеи: 2 тысячи снарядов, 26 орудий, 3 миллиона патронов, 50 пулемётов, 30 грузовых и 5 легковых автомобилей, 5 броневиков, аэроплан, 50 тысяч пудов зерна, 3 тысячи комплектов английского обмундирования...» Особенно радовался комкор последней цифре: — Слава богу, хоть одену своих оборванцев. Была захвачена радиостанция, и когда её доставили батьке Махно и объяснили, что по ней можно и без проводов говорить, ну хотя бы... с англичанами, Нестор тут же накатал радиограмму: «Правительству Великобритании и её адмиралам. От имени Революционной повстанческой армии Украины благодарим вас за оказанную нашей революции помощь — присылку обмундирования и другого военного имущества. Командарм, батько Махно». — Вот, передайте в Лондон, — покривив в усмешке губы, приказал Нестор бойцам, привёзшим ему подарок от Вдовиченко. — Передадим, — сказал один, не сморгнув глазом, а когда батько ушёл, спросил своего товарища: — Ты в этом что-нибудь петришь? — Откуда? Я это чудище впервые вижу. — И я тоже. Что ж будем делать? — А что делать? Скажем, что передали. Что он, проверять что ли будет? Напиши на батькиной радиограмме резолюцию: «Передано в Лондон такого-то». И всё. — А если узнает? — Откуда? До Лондона проводов пока нет. Уже на следующий день после взятия Бердянска контрразведка корпуса приступила к розыску офицеров, прятавшихся в городе. К этому «святому» делу решено было привлечь самую осведомлённую часть населения — мальчишек, бросив клич: «За каждого офицера 100 рублей!» И пошло: — Дядь, у нас на чердаке один ховается. — А у нас — в подвале. Стаскивали с чердака дрожащего, с оторванными погонами и тут же расстреливали, мальчишке вручали деньги: — Держи, хлопец. Молодец. Шукай ещё. Из подвала выволакивали сразу двух, стреляли прямо во дворе в присутствии юного доносчика. И тут же деньги: — Держи, хлопец, двести как по уговору. Три дня продолжалась охота за офицерами, три дня хлопали выстрелы по дворам. И воспитатели и воспитанники были достойны друг друга, уложились в 10 тысяч рублей, очистили город от золотопогонников. Но это была «работа» контрразведчиков, а корпус уже на следующий день освободил село Новоспасовку — родину комкора и двинулся на Мариуполь. 14 октября Деникин взял Орёл, и в этот же день, в сущности, под носом у его Ставки, Вдовиченко захватил Мариуполь с богатейшими трофеями. С горой прекрасного угля и с четырьмя пароходами, на двух из которых были мобилизованные крестьяне, сразу же отпущенные на волю. На двух других опять оказалось английское обмундирование и мануфактура. Получив из Мариуполя английскую мануфактуру, Махно издал в Александровске приказ, напугавший всех учителей и преподавателей: «Срочно представить в Ревком списки учительских детей, указав пол и возраст каждого». Бедные учителя и преподаватели ломали голову: «Зачем? Для чего?» Кто-то пытался утаить самых маленьких. Но полз слух, что за утайку можно и расстрел схлопотать, поэтому иные со слезами вписывали всех и с трепетом вели детей по указанному адресу. А там неожиданно рыжий махновец, справившись по списку, спрашивал: — Це ваши дити? Скоко хлопну? — Двенадцать. — Адивичне? — Десять. — Держить. Це хлопцу на костюм, а це дивчине на платье. — Сколько? — Чего сколько? — Платить надо сколько? — Вы шо з луны свалились? Це батко велив усих учительских диток наделить манухвактурой бесплатно. Ведомо в вас же грошей нема, коли у училок воны булы? Оружия теперь стало столько, что махновцы начали ещё и копаться «шо взяты»: — Ни, мэне вон той карабин «ли метфорд» дайте. — А мэне вон ту американьску «спрингфильд». — Возьми вот французскую «лебель», глянь какая прикладистая. — Ни, лепш «спрингфильд» к ему наши патроны в аккурат. Проезжая села, махновцы раздавали крестьянам винтовки вместе с листовками Волина, призывавшего всех вооружаться против главных врагов «золотопогонников». Зерно с захваченных в Мариуполе двух барж Махно распорядился вернуть беднейшим крестьянам, у которых оно было отобрано. В Ставке Деникина в Таганроге поднималась паника. Слушая доклад генерала Романовского, Антон Иванович хмурился: — Как, уже взяли Новониколаевку? Помилуйте, это же в 65 верстах от Таганрога. — Да, ваше превосходительство, — подтверждал начальник штаба. — Снимайте с фронта корпус Мамонтова. — Но, ваше превосходительство... — Снимайте и бросайте на этот внутренний фронт. Слащёв не потянул, Май-Маевский тоже не справился. — Бандиты пытаются взять Волноваху. — Усильте гарнизон. Там артсклад армии, если его захватят, фронт будет обезоружен. Ничего не понимаю, почему этот бандит бьёт наши лучшие части? — Говорят, у него в штабе опытный немецкий генерал, ваше превосходительство. — Дожили. Генерал помогает бандитам. Впрочем, от немцев этого следовало ожидать. Сами под собой зажигают бикфордов шнур. Где логика? [B]ЧЕТВЁРТАЯ ЧАСТЬ[/B] [IMG]http://loveread.me/img/photo_books/80244/strela.jpg_2[/IMG] [B]КОМИССАРОДЕРЖАВИЕ[/B] Если будут случаи грабежей в Красной армии, то их следует сваливать на махновцев. [I][B]Л. Троцкий, из речи перед агитаторами 1. Будьте здоровы[/B][/I] Подступившим под Тулу деникинцам невольно приходилось сбавлять напор, поскольку лучшие кавалерийские части срочно перебрасывались на юг, где полыхало пламя третьей Украинской революции и некий «бандит Махно» резал все коммуникации, словно семечки щёлкал города и, что самое страшное, везде, даже в самых малых сёлах, устанавливал Советскую власть. Сам батько, дав своим хлопцам «недельный передых», пьянствовал в Гуляйполе на свадьбах, гудевших каждый день в разных концах села. Везде Махно был самым почётным и желанным гостем, чтоб никого не обидеть, старался побыть у всех, оттого и не просыхал. Пел вместе со всеми, плясал, играл на гармошке. А на свадьбе у повстанца Максима Коростылева, выйдя во двор, направился к будке злого до бешенства цепного кобеля и, несмотря на предупреждение хозяев: «Он вас разорвёт!», отцепил его. И повёл с собой в хату, говоря: — Получивший волю не тронет своего освободителя. Верно, Серко? И кобель, пред тем кидавшийся на всех, лежал у ног батьки, дивя своих хозяев: «Серко, да ты ли это?» Белаш, вызванный Нестором, дабы решать важные вопросы, застал в хате лишь его жену. Она была очень расстроена. — Где Нестор? — Где ж ему быть, на очередной свадьбе. Он совсем спятил, ваш батько. Хватает гармошку и начинает петь похабные частушки, а у меня ж в селе ученики. Мне хоть в землю провались. Стыдобища. Вон, кажется, плетётся. Выйдите, послушайте. Белаш вышел во двор, прошёл к калитке и действительно увидел покачивающегося батьку, бредущего к дому с гармошкой и поющего на всю улицу. Нестор, увидев Белаша, радостно замахал ему рукой: — Витя, где ж тебя носит? Что у тебя? — Ты проспись, протрезвей тогда и о деле говорить будем. — Для дела я мигом протрезвею. Махно вошёл в ограду, крикнул: — Галя, принеси, серденько, ведро с водой. Жена вышла с ведром. — Отдай его Виктору, а сама добудь рассольчику. Скинув френч и рубашку, Нестор приказал Белашу: — Лей, Виктор, на голову и спину прихватывай. Белаш лил холодную воду, Нестор кряхтя встряхивал головой, вздрагивал всем телом: — Ах, хорошо, ах славненько. Веришь, замучили свадьбами. И всем батьку подавай. А у меня ж не три горла. Не приди — обидятся. Не выпей — осерчают. Тебе хорошо, сидишь в штабе, квасок попиваешь. Ну что, как там дела у Калашникова? Взял он Екатеринослав? — Нет ещё. Топчется у Кривого Рога. — Что так? — Звонил я ему, спрашивал: в чём дело. Разобиделся наш комкор, отобрали, видишь ли, у него конницу. — Я ему пообижаюсь, я ему пообижаюсь. Ишь ты, красная девка. — Ты знаешь, 2-й полк пошёл на Синельниково, и думаешь, кого встретил? Угадай? — Ладно. Говори, я, чай, не цыганка, чтоб гадать. — Петренко-Платонова с группой. — Петро? О-о, жив курилка. Где он пропадал? — А тогда, когда ты оставил фронт, к нему приехали чекисты арестовывать. Он их всех расстрелял. — Ай молодец, Петро! — Отказался отступать с Красной Армией. Остался у Деникина в тылу, оперировал в районе Дибривок, был разбит, а сейчас присоединился к нам — 300 штыков, 5 пулемётов. — Ему нужно давать полк, а то и бригаду. — Я тоже так думаю. — Кого оставил в Александровске на гарнизонной службе? — 3-й Крымский полк Полонского. — А что с Мелитополем? — Вечером 9-го его занял Володин с 11-м пехотным и 10-м кавалерийским. Здесь он захватил хорошие трофеи: много зерна, около 100 автомобилей, 2 танка, 2 броневика и 2 бронепоезда, не говоря уж о винтовках и пулемётах. — 100 автомобилей это хорошо, но где мы для них бензин будем брать? — Там же где и автомобили, у Антона Ивановича... — Разве что. Надо Волноваху брать, Виктор, там же горы снарядов и всё на московский фронт. — Тарановский брался их взорвать, попросил два эскадрона. Поехал, доехал до немецкой колонии и загулял. — Вот сукин сын. — Чего ругаешься, Нестор, с тебя пример берут. — Я при деле не пью, ты же знаешь. На отдыхе, пожалуйста, хоть залейся. А тут вызвался на такое дело и бутылку не смог объехать. Чем хоть кончилось? — Чем? Пропьянствовал и воротился с новыми тачанками. — Взял у немцев? — Говорит, купил. — А что со складом? — Говорит, там за версту секреты и караулы, даже зайцев пулемётами режут. Не подойти. — И всё равно надо её брать. Лучше целинькой. Волноваха сейчас для нас важнее Таганрога. В Таганроге Ставка, там много людей потеряем, сам Деникин того не стоит, да даже если и возьмём — в пушку Антона не зарядишь. А в Волновахе снарядов миллион, нам бы их до следующей революции хватило. — Боюсь, так не получится. Вон в Бердянске арсенал какой был, весь на воздух взлетел. — Может, его сами белые взорвали. — Возможно. — Тогда едем в Бердянск, а оттуда в Мариуполь добежим. Галочка, серденько, мне надо на фронт отъехать. — Езжай, — согласилась жена, — тебе мирная жизнь во вред. В Пологах Махно пошёл на станцию и приказал телефонисту: — Быстро соедини меня с Мелитополем, закажи к трубке Володина. Минут через 10 телефонист протянул Нестору трубку: — Володин на проводе. — Здорово, комбриг, — крикнул в трубку Махно. — Поздравляю с победой... На Геническ хочешь идти? Вполне одобряю... Слушай, Володин, нам край нужен бронепоезд... Значит, так, полный комплект к пушкам и пулемётам, лучше двойной... Ему жаркое дело грядёт, и отправляй на Розовку... Я буду либо в Бердянске, либо в Мариуполе... Пусть там меня ищут. Когда вышли из вокзала, Белаш спросил: [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"