Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387853" data-attributes="member: 1"><p>— Так мало? — сказал Махно и обернулся к Чубенке: — Пригласи сюда ныне овдовевших и осиротевших.</p><p></p><p>Явившиеся заплаканные женщины обходили строй пленных, выхватывали из него то одного, то другого:</p><p></p><p>— Вот этот злыдень мово Ваньку.</p><p></p><p>— А ну выходи, чего ховаешься, Иуда.</p><p></p><p>— Иди, иди, отвечай за Мишу.</p><p></p><p>Так с командирами и комиссарами набралось 15 человек, всех, кого называли женщины, вытаскивал перед строем Чубенко с хлопцами.</p><p></p><p>— Ну вот теперь другое дело, — повеселел Нестор, но от его «весёлости» даже у своих холодило под сердцем, чего уж говорить о заградотрядниках.</p><p></p><p>— Вы шукали меня? — заговорил Батько. — Вот я пред вами, Нестор Махно. Глядите и больше не увидите.</p><p></p><p>Он подошёл к крайнему, прищурил глаза и вдруг, со звоном выхватив саблю, крикнул:</p><p></p><p>— Эт-та за Гришу, — и пошёл пластать подряд, почти рыдая: — За Саву... За Сашу... За Гришу...</p><p></p><p>Кто-то из обречённых не выдержал, выскочил из ряда, пытаясь бежать, но Нестор деловито перекинул саблю в левую руку, правой выхватил маузер и с первого выстрела положил убегавшего.</p><p></p><p>Врассыпную бросились женщины, только что вытаскивавшие из строя палачей их мужей и братьев, слишком тяжела была картина.</p><p></p><p>Вид Махно был столь страшен, что его жена беспокойно крикнула Зиньковскому:</p><p></p><p>— Лёва, что ж вы смотрите? Он же не в себе.</p><p></p><p>— Батя, — приблизился было Зиньковский к Махно. — Успокойся.</p><p></p><p>Но тот вдруг обернулся к нему, брызгая слюной, прорычал почти по-звериному:</p><p></p><p>— Н-не подходи, з-зарублю!</p><p></p><p>И опять начал рубку, повторяя: «За Гришу, за Саву, за Сашу».</p><p></p><p>Прикончив последнего, выдохнул:</p><p></p><p>— И только, — и откинув саблю, пошёл пошатываясь к тачанке. По лицу его катились слёзы. Галина хотела утереть их, но он оттолкнул её руку и, едва сдерживая рыдания, спросил:</p><p></p><p>— Ты думаешь, я по этим сволочам плачу? Я по братьям тоскую, по Саше...</p><p></p><p>К тачанке подошёл Чубенко.</p><p></p><p>— А куда этих, батько, велишь? Под пулемёт?</p><p></p><p>— Они рядовые, Алёшка, — заговорил севшим едва не до шёпота голосом Нестор. — Им мозги большевики заморочили. Объясни, за что мы боремся — и на все четыре стороны.</p><p></p><p>— А шинелки снять? Всё-таки Серёгину запас.</p><p></p><p>— Решайте сами.</p><p></p><p>Чубенко с Серёгиным, решив, что надо обзаводиться хозяйством, сняли с красноармейцев ремни с подсумками, шинели, милостиво оставили им шапки: «А то ухи отморозите».</p><p></p><p>— Чешите, куда хотите, да говорите спасибо батьке, что не велел вас расходовать. А жаль.</p><p></p><p>Человек пять не захотели раздеваться, заявив, что хотят к ним, к махновцам.</p><p></p><p>— Это как решит батько, — сказал Чубенко и отправился к Махно. — Нестор Иванович, там есть к нам добровольцы. Принимать?</p><p></p><p>— Из кого?</p><p></p><p>— Ну из этих заградников.</p><p></p><p>— Нет. Заградники все порченные, предадут в любой момент. Из местных хлопцев можно и даже нужно.</p><p></p><p>Из местных назвались десять и тут же получили винтовки с подсумками и шинели, ещё не остывшие от прежних хозяев. Трофеи были неплохие — около сотни винтовок, два пулемёта, тачанки и целый воз шинелей. Отряд сразу удвоился.</p><p></p><p>— Теперь на Гуляйполе, — сказал вечером за ужином Нестор.</p><p></p><p>— Но там, говорят, бригада и артиллерия, — сказал Голик.</p><p></p><p>— Вот и хорошо, нам пушки годятся, а то вон Шаровский изголодался по ним.</p><p></p><p>— Верно, без пушек какая война, — согласился Василий.</p><p></p><p></p><p>Красные, исполняя приказ № 180 об искоренении махновщины, утюжили деревни и города, почти не встречая сопротивления, и оттого сплошь и рядом забывали об осторожности. Только этим можно было объяснить успехи крохотного отряда Махно — всего в 20 сабель, ну и, разумеется, почти безрассудной храбростью батьки, горевшего испепеляющей душу ненавистью: «Никакой пощады большевикам!»</p><p></p><p>Москва сама подогревала ненависть населения к Красной Армии не только бессудными расстрелами, но и появлением так называемых продотрядов, в обязанности которых входило добывание хлеба для голодающей Центральной России, главное для её столиц. Добывание сводилось к обычному грабежу крестьян, освящённому большевистским законом, и хотя в законе рекомендовалось при ограблении хоть что-то оставлять землеробу на прокорм, эта рекомендация, как правило, не исполнялась.</p><p></p><p>Махно, в отличие от большевиков, всегда рассчитывался с крестьянами за продукты и фураж если не деньгами, то товарами, а при захвате богатых трофеев щедро делился с ними, вдалбливая в головы своего окружения: «За кормильцем добро не пропадёт».</p><p></p><p>Почти без выстрелов захватили Гуляйполе, пленили всю бригаду. Командиров и комиссаров расстреляли, рядовых отпустили.</p><p></p><p>Голик явился к Махно и высказал неудовольствие:</p><p></p><p>— Это что же получается, Нестор Иванович, так и будем пленить и отпускать?</p><p></p><p>— А что прикажешь делать? — спросил Махно, отрываясь от писания какой-то бумаги.</p><p></p><p>— Как что? Расстреливать, конечно. Они же наших не щадят. С чего ради мы должны быть добренькими?</p><p></p><p>— С того, Лева, что в нашем отряде, заметь, только добровольцы. А у красных сплошь и рядом крестьяне и рабочие моби-ли-зо-ванные, дурья башка. Понимать надо.</p><p></p><p>— Так они же отпущенные-то перебегут в другой полк и опять по нам пулять будут.</p><p></p><p>— А вот это, Лева, уже твоя забота, контрразведки. Выявлять вторичников и не отпускать снова.</p><p></p><p>Махно понимал, что с отрядом в 20 сабель он долго здесь не удержится, и поэтому спешил написать и отпечатать в типографии листовки.</p><p></p><p>В этих листовках он постарался излить всю свою ненависть к комиссародержавцам и душевную боль за обманутый и терзаемый большевиками народ.</p><p></p><p>После напечатанья листовок Махно приказал расклеивать их на столбах, а затем вызвал к себе Голика.</p><p></p><p>— Ну как, Лева, записываются к нам гуляйпольцы?</p><p></p><p>— Плохо, Нестор Иванович.</p><p></p><p>— Почему?</p><p></p><p>— Боятся за семьи. Мы, говорят, уйдём, налетят комиссары, перестреляют родных.</p><p></p><p>И потом сев же на носу. Вот отсеются, тогда посмотрят.</p><p></p><p>Против сева у Махно доводов не было.</p><p></p><p>— Ладно, — наконец заговорил он. — Вот что, Голик, надо тебе пробираться к Новоспасовке и искать наших: Белаша, Вдовиченко, они где-то там залегли. Есть слух, что и блудный сын — Куриленко явился. Пусть правятся к нам, лыко-мочало, начнём сначала. С Деникиным управились, теперь пора за комиссаров браться.</p><p></p><p>— А где вас искать потом?</p><p></p><p>— Лева, ты что, маленький? Мы сейчас поднимем всю Екатеринославщину, весь юг. Там, где будет большая драка, там и мы, значит. Езжай и без них не ворочайся.</p><p></p><p><em><strong>9. Тяжкий крест</strong></em></p><p>Добровольческая армия стремительно катилась на юг. В Новороссийском порту творилось столпотворение — туда отходили и донцы, и кубанцы, и добровольческие части, уже давно потерявшие веру в победу.</p><p></p><p>Не верил в неё уже и сам генерал Деникин, и, понимая, что тяжелейший груз ответственности за поражение ляжет на главнокомандующего, он принял твёрдое решение оставить этот пост.</p><p></p><p>Переместившись со своим штабом в Феодосию, он отдал приказ генералу Драгомирову собрать 21 марта в Севастополе совещание высшего командного состава и избрать нового главнокомандующего, которому бы он — Деникин мог передать бразды правления.</p><p></p><p>В день начала Военного Совета группа генералов собралась на квартире генерала Витковского, где было принято решение просить Деникина не оставлять своего поста.</p><p></p><p>— Господа, я полагаю, у нас нет альтернативы Антону Ивановичу, — говорил Витковский. — Надо уговорить его оставаться на посту до конца.</p><p></p><p>— Да, — поддержал генерал Улагай. — Коней на переправе не меняют. Всё это чревато осложнениями на фронте.</p><p></p><p>— Где вы видите фронт, генерал? — не скрывая иронии, спросил Сиротин. — Он весь собрался в клубок в Новороссийске.</p><p></p><p>— Вот Деникин и прилагает усилия, чтобы переправить дончаков и добровольцев в Крым для усиления группировки Слащёва.</p><p></p><p>— С минуты на минуту Должен подъехать Кутепов. Интересно знать его мнение по вопросу отставки Деникина.</p><p></p><p>Приехавший мрачный генерал Кутепов, выслушав мнение генералов в отношении Деникина, не сошёлся с ними:</p><p></p><p>— Я знаю, что упрашивать Антона Ивановича бесполезно, господа. Он твёрд в этом решении, надо думать о его преемнике.</p><p></p><p>— Мы хотим всё же дать ему в Феодосию телеграмму, — сказал Витковский.</p><p></p><p>— Не советую. Насколько мне известно, Драгомиров уже упредил вас, он дал распоряжение не принимать в Ставку никаких телеграмм без его разрешения.</p><p></p><p>— Но это же самоуправство, — возмутился Улагай.</p><p></p><p>— А я считаю, что это разумный шаг, — не согласился Кутепов. — Этими верноподданическими телеграммами мы только раздражаем Деникина. Есть его приказ, его надо исполнять. Честь имею, господа. Не забывайте, Военный Совет начнётся в 2 часа дня.</p><p></p><p>— Мало ли что говорит Кутепов, — заявил Витковский. — Он всегда недолюбливал главнокомандующего. Я предлагаю всё же послать телеграмму Антону Ивановичу.</p><p></p><p>— Так в чём дело? — сказал Ползиков. — Давайте составим. По-моему, никто не возражает.</p><p></p><p>— Как дроздовцы, марковцы? — спросил Витковский.</p><p></p><p>— Мы все «за», — были единодушны представители добровольческих дивизий.</p><p></p><p>— В таком случае, я продиктую:</p><p></p><p>«Собравшись для участия в Военном Совете, — начал диктовать Витковский, — дивизии добровольческого корпуса единодушно решили просить Ваше Превосходительство остаться во главе армии. В дивизиях верили и всегда будут вам верить, и не мыслят другого главнокомандующего кроме Вас. Оставление Вами своих верных войск грозит несомненной гибелью нашего общего дела и приведёт к полному распаду армии».</p><p></p><p>— Превосходно сказано, — заметил Улагай, — прочувствованно. Адъютант, отправьте телеграмму.</p><p></p><p>Дворец, где намечалось проведение Военного Совета, был окружён усиленной охраной с пулемётами, патрулями, беспрерывно прохаживающимися по прилегающим улицам.</p><p></p><p>Открыв совещание, генерал от кавалерии Драгомиров зачитал письмо Деникина.</p><p></p><p>— Господа, я, как председатель Военного Совета, помимо приказа главнокомандующего получил и его письмо, которое прошу внимательно выслушать и принять нужные решения. Итак: «Многоуважаемые господа. Три года российской смуты я вёл борьбу, отдавая ей все силы и неся власть, как тяжкий крест, предназначенный судьбою. Бог не ниспослал успех нашим войскам; и хотя вера в жизнеспособность армии и в её историческое призвание мною не утеряна, порвана внутренняя связь между предводителем и армией, я более не в силах вести её. Предлагаю Военному Совету избрать достойного, которому я передам власть и командование. Уважающий вас А. Деникин».</p><p></p><p>Первым слово взял генерал Слащёв:</p><p></p><p>— Господа, я вижу здесь делегатов от всех частей и особенно щедро здесь представлен 1-й корпус, почему же мой 2-й корпус представлен лишь мной и моим заместителем? Это несправедливо.</p><p></p><p>— Уважаемый Яков Александрович, — заговорил Драгомиров. — Я действовал согласно приказу главнокомандующего, в котором как раз говорилось, что от Крымского корпуса в силу боевой обстановки норма представительства должна быть меньше. Согласитесь, вы же не могли отправить командиров полков на совещание?</p><p></p><p>— Конечно, нет.</p><p></p><p>— Я постараюсь при голосовании учесть ваше мнение о представительстве.</p><p></p><p>— Что касается моего мнения, Абрам Михайлович, то я считаю недопустимым выборы главнокомандующего, мы в конце концов не Красная Армия и не махновцы, где командиров выбирает толпа.</p><p></p><p>— Но здесь, смею заметить, не толпа, а Военный Совет.</p><p></p><p>— Как быстро мы забыли 17-й год, когда солдатня разгоняла офицеров и тоже избирала себе командиров. О каком порядке может идти речь?</p><p></p><p>— Что вы предлагаете, Яков Александрович? — нетерпеливо сказал Драгомиров.</p><p></p><p>— Я предлагаю, да и не я один, просить главнокомандующего самому назначить себе преемника, как это и положено по всем уставам.</p><p></p><p>Однако со стороны Добровольческого корпуса никто не спешил высказываться, отмалчивался и Кутепов. Выступил новый начальник штаба армии генерал Махров, только что сменивший Романовского:</p><p></p><p>— Господа, я должен решительно заявить от имени главнокомандующего, что он ждёт вашего выбора. Он хочет видеть во главе армии не того, кто угоден ему, а того, кто уважаем генералитетом. Неужели это не понятно? В конце концов есть приказ главнокомандующего, в котором он доверяет нам назвать достойного.</p><p></p><p>— Всё, господа, — решительно сказал председательствующий. — Сейчас каждый получит лист бумаги и без всякого давления извне напишет фамилию желательного преемника.</p><p></p><p>— Ваше превосходительство, разрешите мне выразить мнение моряков.</p><p></p><p>— Да, прошу вас. Господа, прошу выслушать мнение начальника штаба Черноморского флота, капитана 1-го ранга Рябинина.</p><p></p><p>— Мы все должны неукоснительно исполнять приказ главнокомандующего и избрать ему заместителя. По мнению офицеров флота, таким заместителем может быть генерал Врангель.</p><p></p><p>— А где он сам?</p><p></p><p>— Он в Константинополе ведёт переговоры с англичанами.</p><p></p><p>— Я не уверен, что эта кандидатура устроит главнокомандующего, — сказал Слащёв.</p><p></p><p>— Почему? — спросил Драгомиров.</p><p></p><p>— У них с Врангелем всегда были трения.</p><p></p><p>— Господин Витковский, о чём вы там ведёте переговоры? — поинтересовался председательствующий, заметив бурные перешёптывания с командирами дроздовской, марковской и алексеевской дивизий.</p><p></p><p>— Мы выясняем общее мнение по этому вопросу, ваше превосходительство.</p><p></p><p>— Ну и каково оно?</p><p></p><p>— Мы приняли решение не участвовать в выборах.</p><p></p><p>— Значит, вы не хотите исполнить приказ главнокомандующего?</p><p></p><p>Спор разгорелся, и кто-то, утомившийся от его бесплодности, предложил:</p><p></p><p>— Давайте сделаем перерыв.</p><p></p><p>— Хорошо, — охотно согласился председательствующий. — Полчаса перерыва, господа.</p><p></p><p>Слащёв, проходя мимо Драгомирова, сказал:</p><p></p><p>— Ваше превосходительство, позвоните главнокомандующему, объясните ситуацию, пусть сам назначит себе заместителя.</p><p></p><p>— Яков Александрович, я звонить не буду. Я в отличие от вас намерен исполнить данный мне приказ.</p><p></p><p>— Каким образом?</p><p></p><p>— Приму другие меры.</p><p></p><p>«Другие меры», принятые на следующий день Драгомировым, многих обескуражили. Ночью он разделил Военный Совет на две неравные группы и в кабинет к себе впустил только высших генералов, не ниже командиров корпусов, остальным, «низшим», приказано было совещаться в зале на нижнем этаже. В верхнюю не был допущен даже генерал Витковский, не говоря уже о командирах марковской и дроздовской дивизий.</p><p></p><p>Все понимали, что решение будет принято «наверху». Члены Совета бродили по дворцу, собирались кучками, возмущались, что совещание не начинается и неизвестно, начнётся ли сегодня.</p><p></p><p>— Меня ждут в дивизии, что я скажу своим подчинённым, что меня здесь держали за дурачка, — возмущался полковник.</p><p></p><p>— Это возмутительно, — поддакивал другой. — Драгомиров обращается с нами, как с мальчишками.</p><p></p><p>— Господа, надо вызвать Кутепова. Он хоть посвятит нас в происходящее. Что за чертовщина.</p><p></p><p>Однако все попытки проникнуть в тайну комнаты высокого начальства никому не удались. Наконец появился генерал Махров и сообщил:</p><p></p><p>— Господа, сегодня прибыли генерал Врангель и делегация англичан с очень важными, я бы сказал, необычайными предложениями. Сейчас будет перерыв, и совещание продолжится в 8 часов вечера. Высшее командование будет заседать здесь, в этой угловой комнате, а вы внизу, в зале, господа.</p><p></p><p>— Почему же нас не допускают сюда, мы тоже имеем право голоса, — возразил один полковник.</p><p></p><p>— Выбирается ведь не командир дивизии, а главнокомандующий, — сказал Махров, — поэтому давайте и доверим это высшим командирам. Ну а потом, естественно, вам обязательно представят избранного.</p><p></p><p>Вечером во дворце появился озабоченный Врангель, одетый в чёрную черкеску и высокую папаху. Барон был молчалив и мрачен.</p><p></p><p>Едва началось совещание, слова попросил Слащёв:</p><p></p><p>— Господа, у меня фронт и потом, я же сказал, что я противник выборов, мне нечего здесь делать.</p><p></p><p>— Ну как, господа генералы, — взглянул Драгомиров на присутствующих. — Отпустим генерала Слащёва?</p><p></p><p>— Господа, я привёз очень важные, сказал бы, судьбоносные новости, — заговорил наконец Врангель, — и поэтому никому не советовал бы покидать совещание даже ради фронта. А вам, Яков Александрович, тем более.</p><p></p><p>Из присутствующих только Кутепов знал причину настойчивости Слащёва на назначении, а не на выборах преемника Деникина. Слащёв был убеждён, что именно его Деникин назначит главнокомандующим, как единственного из генералов, удерживающего фронт.</p><p></p><p>— Итак, господа, — продолжал Врангель, — я привёз в Севастополь английский ультиматум Белой Армии. Правительство Великобритании предлагает нам остановить неравную борьбу с большевиками и при посредничестве Лондона вступить в переговоры с Советским правительством.</p><p></p><p>— Но, господа, это же предательство, — воскликнул генерал Шиллинг. Но Врангель даже не взглянул в его сторону.</p><p></p><p>— Правительство Великобритании обещает выговорить у большевиков амнистию всему Крыму...</p><p></p><p>— Держи карман шире, — вздохнул Богаевский.</p><p></p><p>— ... Если Белая Армия не согласится на условия английского правительства, то оно прекращает помощь ей в борьбе с большевиками.</p><p></p><p>— Вступать в переговоры с быдлом? — возмутился Покровский. — Вы, барон, готовы на это?</p><p></p><p>— Нет, разумеется, — отвечал Врангель. — Я считаю, сегодня наша главная задача выйти из игры с меньшими потерями, спасти армию для грядущей борьбы с большевизмом.</p><p></p><p>Врангель, закончив краткую речь, сел.</p><p></p><p>— Позвольте мне, — поднялся генерал Богаевский.</p><p></p><p>Этот ультиматум косвенно говорит нам, что англичане уже готовятся признать большевистское правительство. Иначе я и не воспринимаю этот демарш Лондона. И Пётр Николаевич совершенно прав, видя сегодняшнюю нашу задачу в спасении армии. Поэтому я предлагаю избрать главнокомандующим барона Врангеля, отлично знающего наше сегодняшнее положение, имеющего взаимопонимание с англичанами, а главное, точно знающего, что в данной ситуации надо делать.</p><p></p><p>— Ваше превосходительство, — обратился Драгомиров к Врангелю. — Поскольку на совещании уже дважды — вчера и сегодня — прозвучала ваша фамилия, позвольте нам обсудить вашу кандидатуру без вас.</p><p></p><p>— Я понял, — ответил барон и, поднявшись, вышел.</p><p></p><p>Едва за ним закрылась дверь, как Слащёв сказал:</p><p></p><p>— Но утвердит ли его Деникин, вы же знаете их натянутые отношения.</p><p></p><p>— Раз Деникин положился на Военный Совет, он согласится, — сказал Драгомиров. — У кого будут более веские возражения? Что-то молчат наши добровольцы? Александр Павлович?</p><p></p><p>— А что тут говорить, — пожал плечами Кутепов. — Честно признаюсь, не велика эта честь — собирать разбитые горшки.</p><p></p><p>— А собирать надо, — усмехнулся председательствующий. — Итак, как я понимаю, других кандидатур нету. Пригласите барона, обрадуем его.</p><p></p><p>Однако Врангель, по крайне мере внешне, не выказал никакой радости по поводу избрания его главнокомандующим, а сразу поставил жёсткие условия:</p><p></p><p>— Я встану во главе Белой Армии только после того, как вы согласитесь, что моим главным действием на посту главнокомандующего будет не переход в наступление против большевиков, а только вывод армии с честью из создавшегося тяжёлого положения.</p><p></p><p>Такое согласие было дано.</p><p></p><p>— Я готов, господа, — торжественно заявил Врангель.</p><p></p><p>— Я иду на связь с Деникиным, — сказал Драгомиров. — Идёмте со мной, Пётр Николаевич. А вас, господа генералы, прошу спуститься в зал, присоединиться к остальным и ждать нас.</p><p></p><p>Вскоре к истомившимся ожиданием офицерам вошли Драгомиров и Врангель, все встали. Драгомиров развернул лист бумаги:</p><p></p><p>— Господа офицеры, слушать приказ вооружённым силам юга. Параграф первый: генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим вооружёнными силами Юга России. Параграф второй: всем, шедшим честно со мною в тяжкой борьбе — низкий поклон. Господи, дай победу армии и спаси Россию. Генерал Деникин.</p><p></p><p>В зале царила мёртвая тишина. Врангель, поблагодарив всех, закрыл совещание, но попросил задержаться ненадолго генерала Слащёва.</p><p></p><p>— Доложите, пожалуйста, как дела на перешейке?</p><p></p><p>— Плохо, ваше превосходительство. У меня всего 5 тысяч штыков. Одно спасает, Красная Армия сцепилась с Махно, на какое-то время забыв о нас.</p><p></p><p>— С Махно? — удивился барон. — Это любопытно. Выходит, наш вчерашний противник обеспечивает наше предполье?</p><p></p><p>— Выходит так, ваше превосходительство.</p><p></p><p>Но это не может продолжаться долго, рано или поздно его сомнут, слишком неравные силы.</p><p></p><p>— Я понял вас, генерал. В ваше распоряжение поступят Добровольческие дивизии, несколько артиллерийских батарей. Вы должны сделать перешеек неприступным.</p><p></p><p>— Я готов, ваше превосходительство, — щёлкнул каблуками совсем по-молодому Слащёв. — Красные расшибут нос о мои редуты.</p><p></p><p>В ночь с 22 на 23 марта от Феодосии рванули в море два миноносца — английский и французский. На корме английского, подняв воротник шинели, стоял генерал Деникин. Понимая состояние своего шефа, генерал Романовский запретил кому-либо приближаться к нему.</p><p></p><p>Деникин смотрел на удаляющийся во тьме берег, набегающие слёзы застилали глаза, но он не отирал их. Губы его невольно шептали сокровенное:</p><p></p><p>— Россия... Прощай. Увижу ли я тебя свободной.</p><p></p><p>Он навеки прощался с Родиной. Внизу глухо стучала машина. Горло сдавливал горький ком. Вдали мигали редкие огни уходящего берега. За кормой бурлила вода, взбиваемая винтами.</p><p></p><p><em><strong>10. Успехи и осечки</strong></em></p><p>Деникинский фронт был ликвидирован, и Красной Армии приказано было пешим порядном идти на Польский фронт. И идти, не бездельничая, а устанавливая в каждом селе революционный порядок, в который, по мысли Ленина, входило искоренение махновщины, сбор продовольствия, разоружение населения. За сокрытие оружия полагался расстрел на месте, за мелкие нарушения — штраф, который предпочитали брать не деньгами, а натурой.</p><p></p><p>С одной стороны, Советская власть не хотела брать деньги, с другой — навеливала их. Именно в эти дни Екатеринославский губчека издал приказ № 154 «Об ответственности лиц, отказывающихся принимать советские денежные знаки»:</p><p></p><p>«За последнее время в городе наблюдаются отказы торговцами в принятии денежных знаков РСФСР, главным образом крупных купюр последнего выпуска.</p><p></p><p>Предупреждаю, что отказ в принятии таковых будет рассматриваться как непризнание Советской власти и виновные будут привлечены к ответственности по законам военного времени.</p><p></p><p>Председатель комиссии Рудаков, Секретарь Волжин».</p><p></p><p>Чекистские «законы военного времени» хорошо были известны населению. Вождь предусмотрел даже порядок прохождения войск через села. Первыми, понятно, проходят кавалерийские части, производят сбор и ссыпку зерна в поповском или помещичьем амбаре. За кавалерией является пехота, как бы закрепляя Советскую власть на селе. Если село или какая-то волость проявляет явное неудовольствие, то воинской части разрешается задержаться до двух недель для усмирения недовольных. Если же где-то красноармейцы совершат грабёж или насилие, то это следует сваливать на махновцев. В Красной Армии не должно быть грабежей, утверждали вожди, и эта установка пережила их самих. В советской литературе и кино красноармейцы сплошь были замечательными, чуткими людьми, а уж у комиссаров разве что ангельские крылья не вырастали.</p><p></p><p>Красноармейцы же были не лучше других, они тоже внесли свою кровавую лепту на алтарь Гражданской войны, а уж о чекистах и говорит нечего, за ними горы трупов, по большей части невиновных людей. Дичала страна, лишь землепашец помнил о своём главном предназначении — растить хлеб. Кругом шли бои, трещали пулемёты, рвались снаряды, а он шёл за плугом, засевал поле, и уж тогда только доставал из потайного места винтовку или пулемёт и отправлялся до батьки. Только ему и верили крестьяне, никому более, только в нём они видели своего надёжного заступника.</p><p></p><p>Именно Махно из всех воюющих сторон провозглашал Вольный Советский Строй, отрицал любую власть и насилие над мужиком, отдавая ему право решать самому свою судьбу. Для того регулярно и собирались съезды трудящихся и повстанцев, решавшие вопросы не только военного, но и хозяйственного и культурного строительства. Собирались при любых, даже самых отчаянных обстоятельствах, порой рискуя жизнью и свободой делегатов.</p><p></p><p>Поскольку махновская армия всегда формировалась на добровольной основе, то и на этот раз Нестор рассчитывал на быстрый рост отряда. Однако люди уже устали от войны, болезней и многие уклонялись от вступления в отряд. Это злило Махно и под пьяную руку он в Гуляйполе даже пускал в ход плётку:</p><p></p><p>— Ах, хочешь, чтоб за тебя воевали другие: получай же, получай.</p><p></p><p>Одного из бывших повстанцев загнал плёткой на реку, на хрупкий лёд и едва не утопил.</p><p></p><p>Однако, как бы там ни было, начав в феврале с 10 сабель и с двух тачанок, Махно к маю уже имел 2 тысячи штыков и 150 сабель. До этого времени Нестору везло, отчасти потому, что он появлялся там, где его меньше всего ждали, эта внезапность и быстрота обеспечивали ему победу над противником, во много раз превосходящим его по численности.</p><p></p><p>После расстрела комиссаров и командиров Махно обязательно проводил митинг с рядовыми, на котором подробно и доступно объяснял красноармейцам, за что он борется, и призывал вступать в его отряд под чёрное знамя анархии. Красноармейцы, по большей части вчерашние крестьяне, вполне понимали батьку, соглашались с его вескими доводами и тут же вступали в его Повстанческую Армию.</p><p></p><p>— Верно гутарит этот батька. Сразу видно, из наших, из мужиков.</p><p></p><p>Прельщала красных пехотинцев батькина армия ещё и тем, что практически вся была на колёсах, а не месила лаптями степные долгие вёрсты, как это было в Красной да и в Белой армиях.</p><p></p><p>— Жалет нас батько-то, не то что энти комиссары.</p><p></p><p>Была эта армия почти неуловимой, поскольку нигде надолго не задерживалась. Покормили лошадей, поели сами что бог послал — и вперёд. А если задерживались на сутки-другие, чтобы отоспаться, то где-нибудь на глухих хуторах, рассылая во все стороны разведчиков, чтобы смогли вовремя предупредить об опасности.</p><p></p><p>Налетали внезапно, но регулярно на родной Махноград-Гуляйполе, вырубали стражников, пленили какую-нибудь часть. И вечером в театре давали силами собственных актёров представление. Сам глава культпросветотдела армии Антон Матросенко, лихо отплясывая, поёт частушки:</p><p></p><p></p><p>Руки чешутся у хлопцев,</p><p>Что не сеют и не жнут.</p><p>Где являются махновцы —</p><p>Продотрядчикам капут.</p><p>Зал живо откликается на содержание: «Капут, капут!»</p><p></p><p>А Антон, отстучав очередную дробь, продолжает:</p><p></p><p></p><p>Захмурел небосвод.</p><p>Появился Троцкий.</p><p>Он крестьянам везёт</p><p>Только продразвёрстку.</p><p>И тут же в пику ненавистному:</p><p></p><p>Смотрит месяц в окно</p><p>И в речную воду.</p><p>Едет батько Махно</p><p>И везёт свободу.</p><p>И опять зал гудит: песня говорит о главном, наболевшем. Она же и вдохновляет:</p><p></p><p></p><p>Я не белый и не красный</p><p>Не зелёный и ни чей.</p><p>Запрягай коней в тачанку</p><p>Атакуем сволочей.</p><p>Батька с женой в окружении штабных сидят в ложе и вместе с другими смеются до слёз над Чеховской «Хирургией», где несчастного дьячка играет едва узнаваемый всё тот же Матросенко, гундосящий сквозь слёзы:</p><p></p><p>— Нам дуракам-то и невдомёк, а вас господь просветил.</p><p></p><p>— Не рассуждайте, ежели у вас рот раскрыт, — приказывает фельдшер, которого представляет Попов. — Этот легко рвать, этот раз плюнуть...</p><p></p><p>И когда это «раз плюнуть» оборачивается для дьячка в долгое и мучительное тягание за больной зуб, а для большего эффекта фельдшер ещё упирается коленкой ему в грудь, в зале стоит гомерический хохот. Треск ломаемого зуба едва услышан публикой, хотя для этого за кулисой переламывают сухую дощечку. И фельдшер и дьячок не могут продолжать диалог, которого в этом хохоте никто не услышит, и поэтому играют долгое оцепенение. Дьячок медленно лезет в раззявленный рот указательным пальцем, нащупывая остатки зуба и, дождавшись относительного успокоения зала, слезливо начинает ругаться:</p><p></p><p>— Паршивый чёрт, понасажали вас иродов на нашу погибель, — и, хватая со стола узелок с гостинцами, который приносил фельдшеру, уходит вон. А фельдшер кричит вслед ему напористо:</p><p></p><p>— Поругайся мне ещё, поругайся. Мало вас в бурсе берёзой потчевали. Господину Александру Ивановичу Египетскому рвал да и тот никаких слов, а ты что за пава такая. Ништо тебе, не околеешь...</p><p></p><p>Гудит народ, восхищается игрой артистов: «Ну Антон, ну сукин сын... А Попов-то, Попов...» За спиной Махно появляется Зиньковский:</p><p></p><p>— Нестор Иванович, от Полог красные идут с артиллерией.</p><p></p><p>Батька оборачивается к Белашу:</p><p></p><p>— Виктор, командуй отход.</p><p></p><p>И вот уже слышно: «Хлопцы, по коням. Пехтура по тачанкам».</p><p></p><p>В таких положениях Махно старается избегать боя, тем более в родном селе.</p><p></p><p>Он предпочитает сейчас сам нападать. Внезапно, неожиданно, этим и обеспечивается успех. Хотя бывают и осечки, но не по вине батьки.</p><p></p><p>Через Екатеринославщину на польский фронт была направлена 1-я Конная Армия, которая по замыслу вождей мимоходом должна была раздавить, рассеять «банды Махно», а если посчастливится, то уничтожить и самого батьку. За последнее деликатное дело взялся сам Феликс Дзержинский.</p><p></p><p>На военном совете Повстанческой Армии Зиньковский доложил разведданные:</p><p></p><p>— В Успеновке находится штаб 6-й дивизии 1-й Конной, на ближайших хуторах располагается 11-я конная дивизия.</p><p></p><p>— Расстояние от Успеновки до этих хуторов? — спросил Махно.</p><p></p><p>— От 5 до 10 вёрст.</p><p></p><p>— Ну что ж, надо и Будённого за ус подержать. А? — усмехнулся Нестор. — Как думаешь, начальник штаба?</p><p></p><p>— Я полагаю, что лучше всего атаковать штаб в Успеновке, — предложил Белаш:</p><p></p><p>— Я тоже так думаю, — согласился Зиньковский.</p><p></p><p>— Почему?</p><p></p><p>— Обычно при штабах караульная рота или батальон. Хозяйственники и прочая обслуга, воевать не очень умеющая. И что не менее важно, обоз с добром и кассой.</p><p></p><p>— Это уже интересно, — сказал Нестор. — Но делать всё надо быстро и вовремя уходить, поскольку 5—10 вёрст для кавалерии не расстояние.</p><p></p><p>— Ты считаешь, что 11-я дивизия придёт им на помощь? — спросил Чубенко.</p><p></p><p>— Обязательно, Алёша. Поэтому — молниеносный налёт и не менее скорый уход. Замешкаемся — будем в кольце. А наши 200 шашек против тысячи сабель никак не потянут.</p><p></p><p>— А пулемёты?</p><p></p><p>— При рубке пулемёты молчат.</p><p></p><p>Чего опасался Нестор, то и случилось. Внезапной атакой Успеновку взяли почти без потерь. Но вместо того, чтоб сразу отходить, пехота накинулась на обоз, где помимо денег оказалось слишком много заманчивых вещей — граммофоны, гармони, шинели, полушубки, обмундирование и даже драгоценности. Как было перед этим устоять бедным повстанцам. Каждому хотелось сбросить своё провонявшее рванье и одеть новые галифе, гимнастёрку, папаху, сапоги со скрипом. Будёновцы, провожая деникинцев, видимо, хорошо обарахлились. Теперь барахлились повстанцы.</p><p></p><p>Этого времени будёновцам вполне хватило, чтобы окружить Успеновку и начать «рубку» повстанческой пехоты. Махновцы бежали на Туркеновку, бросая собственное добро — пулемёты, винтовки, пушки. И то, что собиралось по крохам в течение четырёх месяцев, было потеряно, рассеяно за каких-то два часа.</p><p></p><p>Рассвирепевший Нестор, брызгая слюной, орал на уцелевших:</p><p></p><p>— Вам, ****, как было велено? Ударить и сразу отходить. А вы? Где пехота? Черти с квасом съели. Где пулемёты? Было 60. Сколько осталось? Виктор?</p><p></p><p>— Десять.</p><p></p><p>— Где пушки? Вася, язык проглотил?</p><p></p><p>— Дык все бежали, — кряхтел Шаровский. — Не будешь же по своим.</p><p></p><p>— Я спрашиваю тебя, сколько бросил?</p><p></p><p>— Все 12.</p><p></p><p>— Молодец! Все молодцы, хорошо бегаете. А ты чего зубы скалишь, с чего развеселился? — прицепился Нестор к Чубенке.</p><p></p><p>— Да я подумал, батька, зря ты решился Будённого за усы дёргать.</p><p></p><p>Кто-то хихикнул, но тут же смолк под ищущим свирепым взглядом Махно.</p><p></p><p>— Я те поострю, — поднёс Нестор кулак к носу Чубенке. — Ишь ты, остряк-самоучка выискался.</p><p></p><p>Однако к вечеру, успокоившись, Нестор пробурчал Куриленке:</p><p></p><p>— Хорошо, что ты не ввязался, Василий.</p><p></p><p>— Я подумал, что против кавдивизии бросать наши 200 шашек — с.амоубийство.</p><p></p><p>— Правильно подумал. Сколько у тебя осталось?</p><p></p><p>— Сто пятьдесят, Нестор Иванович.</p><p></p><p>На следующий день, собрав штаб, Махно уже говорил спокойно:</p><p></p><p>— Ну что, вояки, хороший урок получили вчера. Ничего, за битого двух небитых дают. Впредь будете батьку слушаться и жизни свои не менять на новые портки. Лева, какие у тебя сведения о Кожине и Москалевском?</p><p></p><p>— Кожинский отряд где-то в районе Марьевки действует, и там же Москалевский, у него с полтысячи сабель.</p><p></p><p>— Пойдём к ним на соединение. Большевики опять наступают на те же грабли, так что бойцов нам много поставлять будут. Придёт время, и с Конармией схлестнёмся на равных.</p><p></p><p>— Подёргаем за ус Будённого, — съехидничал Чубенко.</p><p></p><p>— А может, и сбреем, — усмехнулся Махно. — Стоит ли из-за осечки нос вешать?</p><p></p><p><em><strong>11. Кому с Махно не везёт</strong></em></p><p>Личность батьки Махно интересовала и белых и красных в их самых высоких сферах. Вызвав к себе Слащёва, Врангель допытывался:</p><p></p><p>— Яков Александрович, что собой представляет этот пресловутый батько Махно?</p><p></p><p>— Махно, ваше превосходительство, отличный тактик, и в своё время он мне с Май-Маевским немало крови попортил.</p><p></p><p>— Но посмотрите, что он делает с красными. Он же громит их полки, тем самым косвенно помогая нам.</p><p></p><p>— Вот именно, косвенно.</p><p></p><p>— По разведданным, у него трудности с оружием. Что, если на этом нам поискать с ним союза?</p><p></p><p>— На союз с нами он вряд ли пойдёт, ваше превосходительство. Он ярый анархист и не приемлет никакой власти, на этом и с большевиками разошёлся.</p><p></p><p>— Если он с большевиками разошёлся, почему бы ему не сойтись с нами, не принять нашей помощи? Насколько мне известно, когда он сражался на стороне красных, они ему оружием не очень помогали. А мы бы помогли. А?</p><p></p><p>— Не берусь советовать, ваше превосходительство. Но ведь Махно, в сущности, разбойник, хотя, не скрою, очень талантливый.</p><p></p><p>— Ах, Яков Александрович, в этой войне все были как разбойники. Да, да, если б наши добровольцы вели себя добропорядочно в походе на Москву, мы бы обязательно взяли её. Ну не мне вам рассказывать, что они творили. Порки, казни, пытки. А результат — драп до Новороссийска.</p><p></p><p>Теперь вот сидим на полуострове, ждём у моря погоды. И заметьте, как это ни смешно, благодаря Махно нас ещё не вышибли отсюда. Так что де-факто он уже наш союзник, теперь осталось оформить это де-юре.</p><p></p><p>— Можно попробовать, ваше превосходительство, но прежде надо найти с ним точки соприкосновения.</p><p></p><p>— Что вы имеете в виду?</p><p></p><p>— Ну, скажем, его ненависть к Троцкому, к комиссарам, к продотрядчикам.</p><p></p><p>— Вот это ценная мысль, Яков Александрович, — похвалил барон Слащёва. — На этом мы, пожалуй, сыграем. Надо найти человека для посылки к Махно, кто б его знал в лицо.</p><p></p><p>— У меня есть такой, ваше превосходительство, он даже, кажется, знаком с ним. Некто Михайлов.</p><p></p><p>— Вот и отлично.</p><p></p><p>В Москве вождь революции товарищ Ленин приказал связать его с Дзержинским.</p><p></p><p>— Феликс Эдмундович, в мае с Украины донесли, что 1-я Конная уничтожила Махно. А вот передо мной сообщение, обозначенное началом июня: у Махно уже 5 тысяч штыков. Кто врёт: 1-я Конная или Харьковские товарищи?</p><p></p><p>— Не врёт никто, Владимир Ильич. После разгрома под Успеновкой Махно отправился на север Екатеринославщины, объединился с несколькими отрядами повстанцев.</p><p></p><p>— До каких пор мы будем терпеть этого бандита, товарищ Дзержинский? В ваших руках меч революции.</p><p></p><p>— Я понял вас, Владимир Ильич.</p><p></p><p>— Езжайте лично в Харьков и проведите эту операцию сами. Никакой пощады мерзавцу, никаких послаблений. Об исполнении немедленно телеграфируйте.</p><p></p><p></p><p>Между тем на Западном фронте Красная Армия отступала и в начале мая поляки заняли Киев.</p><p></p><p>Это воодушевило врангелевцев, и они начали наступление из Крыма, надеясь в перспективе соединиться с поляками против общего врага — большевиков.</p><p></p><p>Повстанцы недалеко от Барвенкова собрали совещание командного состава, на котором избрали новый Реввоенсовет: председателем Махно, его заместителем Белаша, секретарём Хохотву. Поскольку на Украине везде возникали спонтанно повстанческие отряды, причислявшие себя к махновцам, было решено Реввоенсовет именовать «Совет Революционных Повстанцев Украины, махновцев» (СРПУ). Совет состоял из трёх отделов: оперативного, возглавляемого Белашом (члены Махно и Калашников); административно-организационного во главе с Куриленко (члены Каретников и Бондарец) и культурно-просветительного (Буданов, Попов и Матросенко).</p><p></p><p>Строго разделив обязанности меж отделами, Белаш сказал:</p><p></p><p>— Товарищи, белые заняли Мелитополь и, как видно из общей обстановки, намерены двигаться дальше на соединение с белополяками. По-моему, пришло время предложить красным союз для борьбы с Врангелем.</p><p></p><p>— Ты что, Виктор, белены объелся? — спросил Чубенко. — Красные подчистую расстреливают наших пленных, а ты с ними союз заключать.</p><p></p><p>— Я лишь предлагаю. А мы давайте обсудим. Заключим союз — не будут расстреливать.</p><p></p><p>— Давайте обсудим, — согласился Махно. — Объединение поляков с врангелевцами, конечно, чревато и для нашей революции.</p><p></p><p>— Позвольте и нам слово сказать, — поднялся Аршинов, недавно прибывший в отряд с группой набатовцев-анархистов. — Нам представляется так: пусть белые и красные колотят друг друга и когда наконец они ослабнут, наступит наше время диктовать им условия. Тогда, может быть, мы сумеем выговорить у Москвы Свободную Советскую Территорию для проведения нашего анархистского опыта.</p><p></p><p>— Где же ты мыслишь эту территорию? — спросил Нестор.</p><p></p><p>— На Украине, разумеется, в любом месте.</p><p></p><p>— Ох, теоретики, — вздохнул батько. — Всё-то в облаках витаете. Пора на землю спускаться, Пётр Андреевич.</p><p></p><p>Но идею Аршинова поддержали другие набатовцы — Волин, Теппер: «В самом деле, пора наконец анархистскую теорию претворить в жизнь, хотя бы в отдельно взятой губернии».</p><p></p><p>— Товарищи, товарищи, — напомнил Белаш, — мы уклоняемся в сторону от поставленного вопроса: идём мы на союз с красными против Врангеля или нет? Ведь он практически уже овладел Таврией. И не сегодня-завтра у нас будет два фронта — на юге с белыми, на севере с красными. Надо решать.</p><p></p><p>— Вот у нас есть документ, — сказал Нестор, — раздобытый разведчиками. Я предлагаю его заслушать, а тогда и решать. Саша, — обернулся Нестор к Калашникову. — Ознакомь собрание с обращением Дзержинского.</p><p></p><p>Калашников встал, развернул лист с убористым шрифтом, начал читать:</p><p></p><p>— Обращение начальника тыла Юго-Западного фронта, наркома внутренних дел РСФСР к крестьянам Екатеринославской губернии в связи с наступлением войск Врангеля и контрреволюционными действиями банд Махно. Братья крестьяне. Вновь опустились на ваши поля старые царские вороны. Уже третий раз белогвардейская нога оскверняет свободную Советскую Украину. Но то, что должно возмутить вас — крестьян это не столько наступление белогвардейцев, сколько преступные подвиги батьки Махно. Этот наглец имел дерзость обвинить рабоче-крестьянское правительство Украины в том, что оно якобы недостаточно защищает рабочих и крестьян, а что его настоящим защитником является он — Махно. Давно уже мы сорвали маску с этого контрреволюционера. Давно сами рабочие и крестьяне могли убедиться по его делам, что он враг их освобождения, что он ненавидит Советскую власть, что он грабит крестьян, как ограбил в Екатеринославе ломбард с оставшимися там пожитками рабочих и беднейшего люда...</p><p></p><p>Махно вдруг рассмеялся, Калашников поднял глаза от листа.</p><p></p><p>— Нет, товарищ Дзержинский забыл, что «беднейшему люду» нечего в ломбард нести, лохмотья его там не примут. Ломбард более для буржуев предназначен. Читай, читай дальше, Саша. Извини, что перебил.</p><p></p><p>— ...Махно живете роскоши от награбленного, — продолжал читать Калашников.</p><p></p><p>— Во брешет нарком. А? — кинул реплику Чубенко.</p><p></p><p>— ...Давно честные и сознательные крестьяне отвернулись от Махно, но находятся ещё такие, которые поддаются махновскому обману. Теперь ясно, что Махно — предатель дела рабочих и крестьян, он открыто вошёл в союз с помещиками и контрреволюционерами. Врангель наступает после предварительного сговора с Махно. Вся эта шайка — Врангель, Петлюра, Пилсудский, Махно — составляют одну преступную компанию...</p><p></p><p>— ...Каждый крестьянин должен содействовать поимке махновцев. Их нужно ловить и истреблять как диких зверей...</p><p></p><p>— Я думаю достаточно, — перебил чтение Нестор и обернулся к Белашу. — Виктор, ты по-прежнему настаиваешь на союзе с красными?</p><p></p><p>Начальник оперативного отдела пожал плечами:</p><p></p><p>— Видно, ещё не время.</p><p></p><p>— Вот именно. А между прочим, товарищи, мы с этим наркомом вместе в Бутырке вшей кормили. Помнишь, Пётр Андреевич?</p><p></p><p>— Помню, Нестор. Не раз с ним на прогулках беседовал. Считал надёжным товарищем.</p><p></p><p>— Пока каторжным был, был надёжным. Стал наркомом — осволочел, — проворчал Махно.</p><p></p><p>— Да он ведь барона Мюнхгаузена переплюнул в этом обращении, — заметил Волин. — Кто ж поверит в эту галиматью?</p><p></p><p>— Могут поверить, — нахмурился батько.</p><p></p><p>— Кто? Крестьяне?</p><p></p><p>— Потомки, братцы. И только.</p><p></p><p>В дверях появился Зиньковский, Махно вопросительно взглянул на него: «Ну?»</p><p></p><p>— Там прибыл посланец от Врангеля.</p><p></p><p>— Ну вот, накаркал главный чекист, — усмехнулся Нестор. — Давай его сюда, Лева. С чем он пожаловал?</p><p></p><p>— Можно только догадываться, — сказал Белаш.</p><p></p><p>В дверях появился стройный блестящий офицер с усиками ниточкой, хотя и с недельной щетиной на щеках, взял «под козырёк».</p><p></p><p>— Капитан Михайлов, — представился он. — Личный адъютант генерала Слащёва. Штаб главкома генерала Врангеля послал меня к вам для связи. Ваши командиры Володин и Прочан шлют вам привет.</p><p></p><p>— Они что? В плену?</p><p></p><p>— Никак нет. Они при нашей Ставке организуют партизанские бригады имени батьки Махно. Финансами и вооружением снабжаются нашей Русской Армией.</p><p></p><p>— Так. Как тебе это нравится, Виктор? — взглянул Нестор на Белаша. — Не отсюда ли надули в уши Дзержинскому?</p><p></p><p>— Вполне возможно.</p><p></p><p>— Если Володин действительно перешёл к белым, то какое он имел право трепать моё имя?</p><p></p><p>— Это надо его спросить.</p><p></p><p>— И спрошу. Придёт время, спрошу, сукиного сына. Что ещё у тебя? — спросил Нестор Михайлова.</p><p></p><p>— У меня послание вам и личный приказ главнокомандующего. Вот.</p><p></p><p>— Виктор, читай вслух послание, — приказал Нестор, беря себе приказ.</p><p></p><p>— Атаману Повстанческих войск Махно, — начал читать Белаш. — Русская армия идёт исключительно против коммунистов, с целью помочь народу избавиться от коммуны и комиссаров и закрепить за трудовым крестьянством государственные, помещичьи и другие частновладельческие земли. Последнее уже проводится в жизнь... Усильте работу по борьбе с коммунистами, нападая на их тылы, разрушая транспорт и всемерно содействуя нам в разгроме войск Троцкого...</p><p></p><p>— Ах, чёрт, — не удержался от восклицания Нестор. — Ведь задают нам то, что мы уже делаем.</p><p></p><p>— Так точно, — обрадовался капитан Михайлов, сочтя эти слова батьки уже за согласие. — Я своими ушами слышал, как Врангель говорил, что атаман Махно — это его рейдирующий отряд в тылу у красных.</p><p></p><p>Михайлов думал, что этой подробностью обрадует батьку, но тот наоборот помрачнел того более. А Белаш продолжал чтение послания:</p><p></p><p>— ...Главное командование будет посильно помогать вам вооружением, снаряжением, а также специалистами. Пришлите своего доверенного в штаб со сведениями, в чём вы испытываете особую потребность. Начальник генерального штаба, генерал-лейтенант Шатилов.</p><p></p><p>— Выйди, капитан, — сказал Нестор. — Нам надо подумать над ответом.</p><p></p><p>Михайлов снова козырнул, щёлкнув каблуками, повернулся кругом и вышел. Махно кивнул Зиньковскому, тот понял и вышел вслед за врангелевцем.</p><p></p><p>— Ну, что скажете, орёлики? — спросил Махно с кривой усмешкой. — Дожили. Мы уже рейдирующий отряд Врангеля. Каково?</p><p></p><p>— У меня создалось впечатление, что Врангель читал обращение Дзержинского, — сказал Белаш, — и этим приглашением к сотрудничеству хочет окончательное рассорить нас с красными.</p><p></p><p>— А мы и не собираемся с красными мириться, — заявил Попов.</p><p></p><p>— Ты говори за себя, Дмитрий, — осадил его Белаш. — За других не ручайся.</p><p></p><p>— А ты что, забыл, как Дзержинский клеймил батьку?</p><p></p><p>— Не забыл. Но если равнять белых с красными, последние нам ближе, какие бы они ни были, они тоже революционеры.</p><p></p><p>— Узурпаторы они, а не революционеры, — зло отрезал Попов. — Я пока три сотни их не нарублю, не успокоюсь. У меня с ними мира никогда не будет.</p><p></p><p>Все понимали, отчего столь непримирим Дмитрий Попов к большевикам. За эсеровский мятеж, где он был одним из главарей, его заочно приговорили к расстрелу. Именно за этот «заочный расстрел» Попов всегда вызывался рубить пленных большевиков и вёл точный счёт зарубленных им лично.</p><p></p><p>— Виктор, дай мне картонку, — попросил Нестор у Белаша.</p><p></p><p>— Какую?</p><p></p><p>— Ну вон у тебя вроде корочка от книжки.</p><p></p><p>— Возьми. А зачем она тебе?</p><p></p><p>Махно ничего не ответил, отмахнулся. И пока штабисты рассуждали, что ответить Врангелю, Нестор сосредоточенно писал что-то на картонке, часто макая перо в чернильницу. Закончив писать, он сунул картонку Белашу:</p><p></p><p>— Что это?</p><p></p><p>— Это мой ответ Врангелю. Посланца его повесить. Слышите? Не расстрелять, не зарубить, а именно повесить, а эту табличку — ему на шею. А ты, Теппер, в нашей газете широко освети наш ответ Врангелю, чтобы там в Москве не смели обливать нас грязью.</p><p></p><p>На картонке было написано: «Никогда никакого союза у Махно с белогвардейцами не было и быть не может, и если ещё кто-нибудь из белогвардейского стана попытается прислать делегата, его постигнет такая же участь. с.мерть белогвардейским палачам!»</p><p></p><p>Белаш прочёл её вслух, Попов воскликнул:</p><p></p><p>— Верно, батька, я «за» обеими руками.</p><p></p><p>— Ты лучше иди и помоги Зиньковскому «обеими руками» привести приговор в исполнение, — посоветовал Махно. — И только.</p><p></p><p>Едва отряд прибыл в Туркеновку и Махно в сопровождении адъютантов направился в волисполком, как к нему подбежал взволнованный Глущенко:</p><p></p><p>— Батька, я имею для вас важное сообщение.</p><p></p><p>— Передай его Куриленко, — ответил на ходу Нестор.</p><p></p><p>Куриленко, шедший за Махно, остановился перед Глущенко:</p><p></p><p>— Ну что у тебя? Докладывай.</p><p></p><p>— Товарищ Куриленко, глянь, за моей спиной стоит у столба парень. Видишь?</p><p></p><p>— Ну вижу. Я его не знаю. Кто это?</p><p></p><p>— Это Яшка Костюхин по кличке Дурной. Он агент ЧК и прибыл сюда, чтобы убить батьку. Берите его немедленно и внезапно, у него маузер и бомбы.</p><p></p><p>Куриленко направился к столбу и, поравнявшись с Костюхиным, внезапно обернулся к нему и схватил его за руки.</p><p></p><p>— Стоять! Не двигаться.</p><p></p><p>С подоспевшим Глущенко они разоружили Костюхина.</p><p></p><p>— Федька-****, предал. Да? — прошипел он на Глущенку.</p><p></p><p>— А ты как думал, гад? Сейчас поговоришь с товарищем Зиньковским.</p><p></p><p>Зиньковский, ещё не определившийся с помещением для контрразведки, завёл Костюхина в одну из пустующих комнат волисполкома. Следом шёл и Глущенко. Вынув кольт, он положил его на стол перед Зиньковским.</p><p></p><p>— Ты что? — удивился тот.</p><p></p><p>— Как что? Я же с ним, с Яшкой Дурным.</p><p></p><p>— Новое дело, — наморщился Зиньковский.</p><p></p><p>Куриленко выложил на стол маузер и две бомбы.</p><p></p><p>— Это было при нём, Лева. Беседуй с ним. А я пойду батьку обрадую.</p><p></p><p>— Ну рассказывайте, — сказал Зиньковский, когда за Куриленко закрылась дверь. — Кто начнёт?</p><p></p><p>— Пусть вон ваш ****** говорит, — со злостью молвил Костюхин. — Он всё это затеял, гад.</p><p></p><p>— Ты? — удивился Лева. — Фёдор?</p><p></p><p>— Да я, товарищ Зиньковский. Когда меня в Екатеринославе накрыло Чека и я ждал в подвале расстрела, я услышал от арестантов, что чекисты затевают покушение на Махно. И я сам вызвался на это, чтоб не дать им свершить убийство.</p><p></p><p>— Кто вас готовил?</p><p></p><p>— Готовил начальник Екатеринославского ЧК Манцев, но когда я с ним разрабатывал план операции, он мне признался, что это задание самого Дзержинского.</p><p></p><p>— Т-так, — нахмурился Лев и обернулся к Яшке: — Ну, подтверждаешь свою вину?</p><p></p><p>— А я при чём?</p><p></p><p>— Я тебя спрашиваю: ты подтверждаешь, что готовился убить Махно?</p><p></p><p>— Готовился. А куда деться? Иначе расстрел.</p><p></p><p>— Помолчал бы ты, Яшка, — сказал Глущенко, — уж я-то знаю, что ты давно был осведомителем Чека и сдал им не одного товарища.</p><p></p><p>Зиньковский хлопнул тяжёлой ладонью по столу и, встав, прошёл к выходу, открыл дверь:</p><p></p><p>— Денисенко.</p><p></p><p>В комнату вошёл боец с винтовкой.</p><p></p><p>— Вот, забирай этого, — приказал Зиньковский, указывая на Яшку. — Свяжите. Покараульте трохи.</p><p></p><p>Когда увели Костюхина, Зиньковский, сев за стол, долго молчал, с сочувствием поглядывая на Глущенку, наконец заговорил:</p><p></p><p>— За то, что ты предупредил покушение на батьку, Федя, это хорошо. Спасибо тебе. Но ты же понимаешь, ты сотрудничал с Чека, а это для повстанца тяжкий грех, за это, сам знаешь, по головке не погладят. Я, конечно, попробую тебя защитить, но...</p><p></p><p></p><p>Телеграмма Дзержинского Ленину заканчивалась горьким признанием: «...С Махно мне пока не везёт».</p><p></p><p><em><strong>12. Кто съедает революцию</strong></em></p><p>Вожди революции и высокие красные начальники, клявшиеся на каждом углу в любви к пролетариату, при полной разрухе и нищете в стране, устроили свой быт не хуже царского. Почти у каждого был собственный вагон со спальней, кабинетом и прочими удобствами, личные повара и охрана. Именно из такого поезда комфронта Тухачевский и руководил войной с поляками.</p><p></p><p>Начало войны было вполне обнадёживающим, уже в конце мая освободили Киев. Первая Конная 8 июня заняла Бердичев и Житомир, конный корпус Гая освободил на правом фланге Минск и Молодечно. Поляки отступали, и к середине августа Красная Армия была в 15 верстах от Львова и в 10 от Варшавы.</p><p></p><p>В поезде главнокомандующего все ликовали: «Ещё удар и Польша будет поставлена на колени». Повара задумывались над меню для победного пира, сам Тухачевский по карте обозначил направление решающего удара в обход Варшавы конными группами.</p><p></p><p>Был бы командующий поближе к фронту, видел бы он уставшую, измотанную армию, возможно, решение было бы иным. Но первые победоносные операции вскружили голову молодого 27-летнего комфронта. Не учтена была потенциальная энергия противника, сжатого, словно стальная пружина, и оттеснённого к своей столице. Именно в этот момент ударная группа польского диктатора Юзефа Пилсудского повела наступление на открытый левый фланг Тухачевского и опрокинула его. Окружила главные силы красных и прижала их к Восточной Пруссии.</p><p></p><p>Телеграфная связь окружённых с главнокомандующим прервалась, они остались без снабжения, без снарядов и патронов, без руководства. Остатки разбитой армии и корпус Гая прорвались в Восточную Пруссию, где и были интернированы.</p><p></p><p>Эта катастрофа, в дальнейшем тщательно замалчиваемая большевиками, заставила Советское правительство уже 17 августа заговорить о перемирии с Польшей. Тем более что на юге к этому времени Врангель, захватив Таврию, настолько осмелел, что высадил десанты в районе Тамани между Новороссийском и Анапой и под станицей Новониколаевской, в 70 километрах от Т аганрога.</p><p></p><p>На экстренном совещании Реввоенсовета Повстанческой армии 28 августа в селе Петровское начальник оперативного отдела Белаш, докладывая сложившуюся обстановку, говорил:</p><p></p><p>— Десант Назарова, по нашим данным, имеет намерение выйти на Дон и поднять там восстание казаков против Советской власти. Мы должны лишить его этой возможности.</p><p></p><p>— С каких это пор, Белаш, ты стал жалеть Советскую власть, — съехидничал Попов.</p><p></p><p>— Я анархист и никакой власти жалеть не могу, но и усиливаться белогвардейцам, считаю, мы не должны позволять.</p><p></p><p>— Хорошенькое дельце, — возмутился Куриленко. — Мы будем бит)> белогвардейца Назарова, а нас в это время сзади будет лупцевать Чаплинская группировка красных.</p><p></p><p>— Ну а что ты предлагаешь, Василий Васильевич? Ты — бывший красный начдив? Что?</p><p></p><p>— Я рубака, а ты начальник штаба, оперативник. Думай, — говоря это, Куриленко выразительно взглянул на Махно: а ты, мол, чего молчишь? Нестор вполне понял этот взгляд, сказал:</p><p></p><p>— Я полагаю, сперва раздолбаем чаплинцев, чтоб не мешались под ногами, потом займёмся Назаровым. Начальник оперативного отдела прав, Врангелю нельзя давать усиливаться, тем более тогда, когда Москва потерпела поражение на западе, не хватало нам ещё одного диктатора в лице барона.</p><p></p><p>— Но и Троцкий с Лениным тоже не конфетки, — не унимался Попов.</p><p></p><p>— С ними рано или поздно придётся договариваться, — отвечал Белаш. — А чтоб они были посговорчивее, надо показать им нашу силу и неиссякаемость. Сейчас от Киева до Бахмута, уже не говоря о Екатеринославщине, восстаёт народ. Рано или поздно большевики поймут, что Украине надо дать автономию. Вот тогда они станут искать ту авторитетную в народе силу, с которой можно будет вести переговоры. И зря ухмыляешься, Попов, этой силой будет махновщина. Думаешь, случайно они охотятся за нашим батькой? Ты посмотри, как нас поддерживает народ. А их?</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 387853, member: 1"] — Так мало? — сказал Махно и обернулся к Чубенке: — Пригласи сюда ныне овдовевших и осиротевших. Явившиеся заплаканные женщины обходили строй пленных, выхватывали из него то одного, то другого: — Вот этот злыдень мово Ваньку. — А ну выходи, чего ховаешься, Иуда. — Иди, иди, отвечай за Мишу. Так с командирами и комиссарами набралось 15 человек, всех, кого называли женщины, вытаскивал перед строем Чубенко с хлопцами. — Ну вот теперь другое дело, — повеселел Нестор, но от его «весёлости» даже у своих холодило под сердцем, чего уж говорить о заградотрядниках. — Вы шукали меня? — заговорил Батько. — Вот я пред вами, Нестор Махно. Глядите и больше не увидите. Он подошёл к крайнему, прищурил глаза и вдруг, со звоном выхватив саблю, крикнул: — Эт-та за Гришу, — и пошёл пластать подряд, почти рыдая: — За Саву... За Сашу... За Гришу... Кто-то из обречённых не выдержал, выскочил из ряда, пытаясь бежать, но Нестор деловито перекинул саблю в левую руку, правой выхватил маузер и с первого выстрела положил убегавшего. Врассыпную бросились женщины, только что вытаскивавшие из строя палачей их мужей и братьев, слишком тяжела была картина. Вид Махно был столь страшен, что его жена беспокойно крикнула Зиньковскому: — Лёва, что ж вы смотрите? Он же не в себе. — Батя, — приблизился было Зиньковский к Махно. — Успокойся. Но тот вдруг обернулся к нему, брызгая слюной, прорычал почти по-звериному: — Н-не подходи, з-зарублю! И опять начал рубку, повторяя: «За Гришу, за Саву, за Сашу». Прикончив последнего, выдохнул: — И только, — и откинув саблю, пошёл пошатываясь к тачанке. По лицу его катились слёзы. Галина хотела утереть их, но он оттолкнул её руку и, едва сдерживая рыдания, спросил: — Ты думаешь, я по этим сволочам плачу? Я по братьям тоскую, по Саше... К тачанке подошёл Чубенко. — А куда этих, батько, велишь? Под пулемёт? — Они рядовые, Алёшка, — заговорил севшим едва не до шёпота голосом Нестор. — Им мозги большевики заморочили. Объясни, за что мы боремся — и на все четыре стороны. — А шинелки снять? Всё-таки Серёгину запас. — Решайте сами. Чубенко с Серёгиным, решив, что надо обзаводиться хозяйством, сняли с красноармейцев ремни с подсумками, шинели, милостиво оставили им шапки: «А то ухи отморозите». — Чешите, куда хотите, да говорите спасибо батьке, что не велел вас расходовать. А жаль. Человек пять не захотели раздеваться, заявив, что хотят к ним, к махновцам. — Это как решит батько, — сказал Чубенко и отправился к Махно. — Нестор Иванович, там есть к нам добровольцы. Принимать? — Из кого? — Ну из этих заградников. — Нет. Заградники все порченные, предадут в любой момент. Из местных хлопцев можно и даже нужно. Из местных назвались десять и тут же получили винтовки с подсумками и шинели, ещё не остывшие от прежних хозяев. Трофеи были неплохие — около сотни винтовок, два пулемёта, тачанки и целый воз шинелей. Отряд сразу удвоился. — Теперь на Гуляйполе, — сказал вечером за ужином Нестор. — Но там, говорят, бригада и артиллерия, — сказал Голик. — Вот и хорошо, нам пушки годятся, а то вон Шаровский изголодался по ним. — Верно, без пушек какая война, — согласился Василий. Красные, исполняя приказ № 180 об искоренении махновщины, утюжили деревни и города, почти не встречая сопротивления, и оттого сплошь и рядом забывали об осторожности. Только этим можно было объяснить успехи крохотного отряда Махно — всего в 20 сабель, ну и, разумеется, почти безрассудной храбростью батьки, горевшего испепеляющей душу ненавистью: «Никакой пощады большевикам!» Москва сама подогревала ненависть населения к Красной Армии не только бессудными расстрелами, но и появлением так называемых продотрядов, в обязанности которых входило добывание хлеба для голодающей Центральной России, главное для её столиц. Добывание сводилось к обычному грабежу крестьян, освящённому большевистским законом, и хотя в законе рекомендовалось при ограблении хоть что-то оставлять землеробу на прокорм, эта рекомендация, как правило, не исполнялась. Махно, в отличие от большевиков, всегда рассчитывался с крестьянами за продукты и фураж если не деньгами, то товарами, а при захвате богатых трофеев щедро делился с ними, вдалбливая в головы своего окружения: «За кормильцем добро не пропадёт». Почти без выстрелов захватили Гуляйполе, пленили всю бригаду. Командиров и комиссаров расстреляли, рядовых отпустили. Голик явился к Махно и высказал неудовольствие: — Это что же получается, Нестор Иванович, так и будем пленить и отпускать? — А что прикажешь делать? — спросил Махно, отрываясь от писания какой-то бумаги. — Как что? Расстреливать, конечно. Они же наших не щадят. С чего ради мы должны быть добренькими? — С того, Лева, что в нашем отряде, заметь, только добровольцы. А у красных сплошь и рядом крестьяне и рабочие моби-ли-зо-ванные, дурья башка. Понимать надо. — Так они же отпущенные-то перебегут в другой полк и опять по нам пулять будут. — А вот это, Лева, уже твоя забота, контрразведки. Выявлять вторичников и не отпускать снова. Махно понимал, что с отрядом в 20 сабель он долго здесь не удержится, и поэтому спешил написать и отпечатать в типографии листовки. В этих листовках он постарался излить всю свою ненависть к комиссародержавцам и душевную боль за обманутый и терзаемый большевиками народ. После напечатанья листовок Махно приказал расклеивать их на столбах, а затем вызвал к себе Голика. — Ну как, Лева, записываются к нам гуляйпольцы? — Плохо, Нестор Иванович. — Почему? — Боятся за семьи. Мы, говорят, уйдём, налетят комиссары, перестреляют родных. И потом сев же на носу. Вот отсеются, тогда посмотрят. Против сева у Махно доводов не было. — Ладно, — наконец заговорил он. — Вот что, Голик, надо тебе пробираться к Новоспасовке и искать наших: Белаша, Вдовиченко, они где-то там залегли. Есть слух, что и блудный сын — Куриленко явился. Пусть правятся к нам, лыко-мочало, начнём сначала. С Деникиным управились, теперь пора за комиссаров браться. — А где вас искать потом? — Лева, ты что, маленький? Мы сейчас поднимем всю Екатеринославщину, весь юг. Там, где будет большая драка, там и мы, значит. Езжай и без них не ворочайся. [I][B]9. Тяжкий крест[/B][/I] Добровольческая армия стремительно катилась на юг. В Новороссийском порту творилось столпотворение — туда отходили и донцы, и кубанцы, и добровольческие части, уже давно потерявшие веру в победу. Не верил в неё уже и сам генерал Деникин, и, понимая, что тяжелейший груз ответственности за поражение ляжет на главнокомандующего, он принял твёрдое решение оставить этот пост. Переместившись со своим штабом в Феодосию, он отдал приказ генералу Драгомирову собрать 21 марта в Севастополе совещание высшего командного состава и избрать нового главнокомандующего, которому бы он — Деникин мог передать бразды правления. В день начала Военного Совета группа генералов собралась на квартире генерала Витковского, где было принято решение просить Деникина не оставлять своего поста. — Господа, я полагаю, у нас нет альтернативы Антону Ивановичу, — говорил Витковский. — Надо уговорить его оставаться на посту до конца. — Да, — поддержал генерал Улагай. — Коней на переправе не меняют. Всё это чревато осложнениями на фронте. — Где вы видите фронт, генерал? — не скрывая иронии, спросил Сиротин. — Он весь собрался в клубок в Новороссийске. — Вот Деникин и прилагает усилия, чтобы переправить дончаков и добровольцев в Крым для усиления группировки Слащёва. — С минуты на минуту Должен подъехать Кутепов. Интересно знать его мнение по вопросу отставки Деникина. Приехавший мрачный генерал Кутепов, выслушав мнение генералов в отношении Деникина, не сошёлся с ними: — Я знаю, что упрашивать Антона Ивановича бесполезно, господа. Он твёрд в этом решении, надо думать о его преемнике. — Мы хотим всё же дать ему в Феодосию телеграмму, — сказал Витковский. — Не советую. Насколько мне известно, Драгомиров уже упредил вас, он дал распоряжение не принимать в Ставку никаких телеграмм без его разрешения. — Но это же самоуправство, — возмутился Улагай. — А я считаю, что это разумный шаг, — не согласился Кутепов. — Этими верноподданическими телеграммами мы только раздражаем Деникина. Есть его приказ, его надо исполнять. Честь имею, господа. Не забывайте, Военный Совет начнётся в 2 часа дня. — Мало ли что говорит Кутепов, — заявил Витковский. — Он всегда недолюбливал главнокомандующего. Я предлагаю всё же послать телеграмму Антону Ивановичу. — Так в чём дело? — сказал Ползиков. — Давайте составим. По-моему, никто не возражает. — Как дроздовцы, марковцы? — спросил Витковский. — Мы все «за», — были единодушны представители добровольческих дивизий. — В таком случае, я продиктую: «Собравшись для участия в Военном Совете, — начал диктовать Витковский, — дивизии добровольческого корпуса единодушно решили просить Ваше Превосходительство остаться во главе армии. В дивизиях верили и всегда будут вам верить, и не мыслят другого главнокомандующего кроме Вас. Оставление Вами своих верных войск грозит несомненной гибелью нашего общего дела и приведёт к полному распаду армии». — Превосходно сказано, — заметил Улагай, — прочувствованно. Адъютант, отправьте телеграмму. Дворец, где намечалось проведение Военного Совета, был окружён усиленной охраной с пулемётами, патрулями, беспрерывно прохаживающимися по прилегающим улицам. Открыв совещание, генерал от кавалерии Драгомиров зачитал письмо Деникина. — Господа, я, как председатель Военного Совета, помимо приказа главнокомандующего получил и его письмо, которое прошу внимательно выслушать и принять нужные решения. Итак: «Многоуважаемые господа. Три года российской смуты я вёл борьбу, отдавая ей все силы и неся власть, как тяжкий крест, предназначенный судьбою. Бог не ниспослал успех нашим войскам; и хотя вера в жизнеспособность армии и в её историческое призвание мною не утеряна, порвана внутренняя связь между предводителем и армией, я более не в силах вести её. Предлагаю Военному Совету избрать достойного, которому я передам власть и командование. Уважающий вас А. Деникин». Первым слово взял генерал Слащёв: — Господа, я вижу здесь делегатов от всех частей и особенно щедро здесь представлен 1-й корпус, почему же мой 2-й корпус представлен лишь мной и моим заместителем? Это несправедливо. — Уважаемый Яков Александрович, — заговорил Драгомиров. — Я действовал согласно приказу главнокомандующего, в котором как раз говорилось, что от Крымского корпуса в силу боевой обстановки норма представительства должна быть меньше. Согласитесь, вы же не могли отправить командиров полков на совещание? — Конечно, нет. — Я постараюсь при голосовании учесть ваше мнение о представительстве. — Что касается моего мнения, Абрам Михайлович, то я считаю недопустимым выборы главнокомандующего, мы в конце концов не Красная Армия и не махновцы, где командиров выбирает толпа. — Но здесь, смею заметить, не толпа, а Военный Совет. — Как быстро мы забыли 17-й год, когда солдатня разгоняла офицеров и тоже избирала себе командиров. О каком порядке может идти речь? — Что вы предлагаете, Яков Александрович? — нетерпеливо сказал Драгомиров. — Я предлагаю, да и не я один, просить главнокомандующего самому назначить себе преемника, как это и положено по всем уставам. Однако со стороны Добровольческого корпуса никто не спешил высказываться, отмалчивался и Кутепов. Выступил новый начальник штаба армии генерал Махров, только что сменивший Романовского: — Господа, я должен решительно заявить от имени главнокомандующего, что он ждёт вашего выбора. Он хочет видеть во главе армии не того, кто угоден ему, а того, кто уважаем генералитетом. Неужели это не понятно? В конце концов есть приказ главнокомандующего, в котором он доверяет нам назвать достойного. — Всё, господа, — решительно сказал председательствующий. — Сейчас каждый получит лист бумаги и без всякого давления извне напишет фамилию желательного преемника. — Ваше превосходительство, разрешите мне выразить мнение моряков. — Да, прошу вас. Господа, прошу выслушать мнение начальника штаба Черноморского флота, капитана 1-го ранга Рябинина. — Мы все должны неукоснительно исполнять приказ главнокомандующего и избрать ему заместителя. По мнению офицеров флота, таким заместителем может быть генерал Врангель. — А где он сам? — Он в Константинополе ведёт переговоры с англичанами. — Я не уверен, что эта кандидатура устроит главнокомандующего, — сказал Слащёв. — Почему? — спросил Драгомиров. — У них с Врангелем всегда были трения. — Господин Витковский, о чём вы там ведёте переговоры? — поинтересовался председательствующий, заметив бурные перешёптывания с командирами дроздовской, марковской и алексеевской дивизий. — Мы выясняем общее мнение по этому вопросу, ваше превосходительство. — Ну и каково оно? — Мы приняли решение не участвовать в выборах. — Значит, вы не хотите исполнить приказ главнокомандующего? Спор разгорелся, и кто-то, утомившийся от его бесплодности, предложил: — Давайте сделаем перерыв. — Хорошо, — охотно согласился председательствующий. — Полчаса перерыва, господа. Слащёв, проходя мимо Драгомирова, сказал: — Ваше превосходительство, позвоните главнокомандующему, объясните ситуацию, пусть сам назначит себе заместителя. — Яков Александрович, я звонить не буду. Я в отличие от вас намерен исполнить данный мне приказ. — Каким образом? — Приму другие меры. «Другие меры», принятые на следующий день Драгомировым, многих обескуражили. Ночью он разделил Военный Совет на две неравные группы и в кабинет к себе впустил только высших генералов, не ниже командиров корпусов, остальным, «низшим», приказано было совещаться в зале на нижнем этаже. В верхнюю не был допущен даже генерал Витковский, не говоря уже о командирах марковской и дроздовской дивизий. Все понимали, что решение будет принято «наверху». Члены Совета бродили по дворцу, собирались кучками, возмущались, что совещание не начинается и неизвестно, начнётся ли сегодня. — Меня ждут в дивизии, что я скажу своим подчинённым, что меня здесь держали за дурачка, — возмущался полковник. — Это возмутительно, — поддакивал другой. — Драгомиров обращается с нами, как с мальчишками. — Господа, надо вызвать Кутепова. Он хоть посвятит нас в происходящее. Что за чертовщина. Однако все попытки проникнуть в тайну комнаты высокого начальства никому не удались. Наконец появился генерал Махров и сообщил: — Господа, сегодня прибыли генерал Врангель и делегация англичан с очень важными, я бы сказал, необычайными предложениями. Сейчас будет перерыв, и совещание продолжится в 8 часов вечера. Высшее командование будет заседать здесь, в этой угловой комнате, а вы внизу, в зале, господа. — Почему же нас не допускают сюда, мы тоже имеем право голоса, — возразил один полковник. — Выбирается ведь не командир дивизии, а главнокомандующий, — сказал Махров, — поэтому давайте и доверим это высшим командирам. Ну а потом, естественно, вам обязательно представят избранного. Вечером во дворце появился озабоченный Врангель, одетый в чёрную черкеску и высокую папаху. Барон был молчалив и мрачен. Едва началось совещание, слова попросил Слащёв: — Господа, у меня фронт и потом, я же сказал, что я противник выборов, мне нечего здесь делать. — Ну как, господа генералы, — взглянул Драгомиров на присутствующих. — Отпустим генерала Слащёва? — Господа, я привёз очень важные, сказал бы, судьбоносные новости, — заговорил наконец Врангель, — и поэтому никому не советовал бы покидать совещание даже ради фронта. А вам, Яков Александрович, тем более. Из присутствующих только Кутепов знал причину настойчивости Слащёва на назначении, а не на выборах преемника Деникина. Слащёв был убеждён, что именно его Деникин назначит главнокомандующим, как единственного из генералов, удерживающего фронт. — Итак, господа, — продолжал Врангель, — я привёз в Севастополь английский ультиматум Белой Армии. Правительство Великобритании предлагает нам остановить неравную борьбу с большевиками и при посредничестве Лондона вступить в переговоры с Советским правительством. — Но, господа, это же предательство, — воскликнул генерал Шиллинг. Но Врангель даже не взглянул в его сторону. — Правительство Великобритании обещает выговорить у большевиков амнистию всему Крыму... — Держи карман шире, — вздохнул Богаевский. — ... Если Белая Армия не согласится на условия английского правительства, то оно прекращает помощь ей в борьбе с большевиками. — Вступать в переговоры с быдлом? — возмутился Покровский. — Вы, барон, готовы на это? — Нет, разумеется, — отвечал Врангель. — Я считаю, сегодня наша главная задача выйти из игры с меньшими потерями, спасти армию для грядущей борьбы с большевизмом. Врангель, закончив краткую речь, сел. — Позвольте мне, — поднялся генерал Богаевский. Этот ультиматум косвенно говорит нам, что англичане уже готовятся признать большевистское правительство. Иначе я и не воспринимаю этот демарш Лондона. И Пётр Николаевич совершенно прав, видя сегодняшнюю нашу задачу в спасении армии. Поэтому я предлагаю избрать главнокомандующим барона Врангеля, отлично знающего наше сегодняшнее положение, имеющего взаимопонимание с англичанами, а главное, точно знающего, что в данной ситуации надо делать. — Ваше превосходительство, — обратился Драгомиров к Врангелю. — Поскольку на совещании уже дважды — вчера и сегодня — прозвучала ваша фамилия, позвольте нам обсудить вашу кандидатуру без вас. — Я понял, — ответил барон и, поднявшись, вышел. Едва за ним закрылась дверь, как Слащёв сказал: — Но утвердит ли его Деникин, вы же знаете их натянутые отношения. — Раз Деникин положился на Военный Совет, он согласится, — сказал Драгомиров. — У кого будут более веские возражения? Что-то молчат наши добровольцы? Александр Павлович? — А что тут говорить, — пожал плечами Кутепов. — Честно признаюсь, не велика эта честь — собирать разбитые горшки. — А собирать надо, — усмехнулся председательствующий. — Итак, как я понимаю, других кандидатур нету. Пригласите барона, обрадуем его. Однако Врангель, по крайне мере внешне, не выказал никакой радости по поводу избрания его главнокомандующим, а сразу поставил жёсткие условия: — Я встану во главе Белой Армии только после того, как вы согласитесь, что моим главным действием на посту главнокомандующего будет не переход в наступление против большевиков, а только вывод армии с честью из создавшегося тяжёлого положения. Такое согласие было дано. — Я готов, господа, — торжественно заявил Врангель. — Я иду на связь с Деникиным, — сказал Драгомиров. — Идёмте со мной, Пётр Николаевич. А вас, господа генералы, прошу спуститься в зал, присоединиться к остальным и ждать нас. Вскоре к истомившимся ожиданием офицерам вошли Драгомиров и Врангель, все встали. Драгомиров развернул лист бумаги: — Господа офицеры, слушать приказ вооружённым силам юга. Параграф первый: генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим вооружёнными силами Юга России. Параграф второй: всем, шедшим честно со мною в тяжкой борьбе — низкий поклон. Господи, дай победу армии и спаси Россию. Генерал Деникин. В зале царила мёртвая тишина. Врангель, поблагодарив всех, закрыл совещание, но попросил задержаться ненадолго генерала Слащёва. — Доложите, пожалуйста, как дела на перешейке? — Плохо, ваше превосходительство. У меня всего 5 тысяч штыков. Одно спасает, Красная Армия сцепилась с Махно, на какое-то время забыв о нас. — С Махно? — удивился барон. — Это любопытно. Выходит, наш вчерашний противник обеспечивает наше предполье? — Выходит так, ваше превосходительство. Но это не может продолжаться долго, рано или поздно его сомнут, слишком неравные силы. — Я понял вас, генерал. В ваше распоряжение поступят Добровольческие дивизии, несколько артиллерийских батарей. Вы должны сделать перешеек неприступным. — Я готов, ваше превосходительство, — щёлкнул каблуками совсем по-молодому Слащёв. — Красные расшибут нос о мои редуты. В ночь с 22 на 23 марта от Феодосии рванули в море два миноносца — английский и французский. На корме английского, подняв воротник шинели, стоял генерал Деникин. Понимая состояние своего шефа, генерал Романовский запретил кому-либо приближаться к нему. Деникин смотрел на удаляющийся во тьме берег, набегающие слёзы застилали глаза, но он не отирал их. Губы его невольно шептали сокровенное: — Россия... Прощай. Увижу ли я тебя свободной. Он навеки прощался с Родиной. Внизу глухо стучала машина. Горло сдавливал горький ком. Вдали мигали редкие огни уходящего берега. За кормой бурлила вода, взбиваемая винтами. [I][B]10. Успехи и осечки[/B][/I] Деникинский фронт был ликвидирован, и Красной Армии приказано было пешим порядном идти на Польский фронт. И идти, не бездельничая, а устанавливая в каждом селе революционный порядок, в который, по мысли Ленина, входило искоренение махновщины, сбор продовольствия, разоружение населения. За сокрытие оружия полагался расстрел на месте, за мелкие нарушения — штраф, который предпочитали брать не деньгами, а натурой. С одной стороны, Советская власть не хотела брать деньги, с другой — навеливала их. Именно в эти дни Екатеринославский губчека издал приказ № 154 «Об ответственности лиц, отказывающихся принимать советские денежные знаки»: «За последнее время в городе наблюдаются отказы торговцами в принятии денежных знаков РСФСР, главным образом крупных купюр последнего выпуска. Предупреждаю, что отказ в принятии таковых будет рассматриваться как непризнание Советской власти и виновные будут привлечены к ответственности по законам военного времени. Председатель комиссии Рудаков, Секретарь Волжин». Чекистские «законы военного времени» хорошо были известны населению. Вождь предусмотрел даже порядок прохождения войск через села. Первыми, понятно, проходят кавалерийские части, производят сбор и ссыпку зерна в поповском или помещичьем амбаре. За кавалерией является пехота, как бы закрепляя Советскую власть на селе. Если село или какая-то волость проявляет явное неудовольствие, то воинской части разрешается задержаться до двух недель для усмирения недовольных. Если же где-то красноармейцы совершат грабёж или насилие, то это следует сваливать на махновцев. В Красной Армии не должно быть грабежей, утверждали вожди, и эта установка пережила их самих. В советской литературе и кино красноармейцы сплошь были замечательными, чуткими людьми, а уж у комиссаров разве что ангельские крылья не вырастали. Красноармейцы же были не лучше других, они тоже внесли свою кровавую лепту на алтарь Гражданской войны, а уж о чекистах и говорит нечего, за ними горы трупов, по большей части невиновных людей. Дичала страна, лишь землепашец помнил о своём главном предназначении — растить хлеб. Кругом шли бои, трещали пулемёты, рвались снаряды, а он шёл за плугом, засевал поле, и уж тогда только доставал из потайного места винтовку или пулемёт и отправлялся до батьки. Только ему и верили крестьяне, никому более, только в нём они видели своего надёжного заступника. Именно Махно из всех воюющих сторон провозглашал Вольный Советский Строй, отрицал любую власть и насилие над мужиком, отдавая ему право решать самому свою судьбу. Для того регулярно и собирались съезды трудящихся и повстанцев, решавшие вопросы не только военного, но и хозяйственного и культурного строительства. Собирались при любых, даже самых отчаянных обстоятельствах, порой рискуя жизнью и свободой делегатов. Поскольку махновская армия всегда формировалась на добровольной основе, то и на этот раз Нестор рассчитывал на быстрый рост отряда. Однако люди уже устали от войны, болезней и многие уклонялись от вступления в отряд. Это злило Махно и под пьяную руку он в Гуляйполе даже пускал в ход плётку: — Ах, хочешь, чтоб за тебя воевали другие: получай же, получай. Одного из бывших повстанцев загнал плёткой на реку, на хрупкий лёд и едва не утопил. Однако, как бы там ни было, начав в феврале с 10 сабель и с двух тачанок, Махно к маю уже имел 2 тысячи штыков и 150 сабель. До этого времени Нестору везло, отчасти потому, что он появлялся там, где его меньше всего ждали, эта внезапность и быстрота обеспечивали ему победу над противником, во много раз превосходящим его по численности. После расстрела комиссаров и командиров Махно обязательно проводил митинг с рядовыми, на котором подробно и доступно объяснял красноармейцам, за что он борется, и призывал вступать в его отряд под чёрное знамя анархии. Красноармейцы, по большей части вчерашние крестьяне, вполне понимали батьку, соглашались с его вескими доводами и тут же вступали в его Повстанческую Армию. — Верно гутарит этот батька. Сразу видно, из наших, из мужиков. Прельщала красных пехотинцев батькина армия ещё и тем, что практически вся была на колёсах, а не месила лаптями степные долгие вёрсты, как это было в Красной да и в Белой армиях. — Жалет нас батько-то, не то что энти комиссары. Была эта армия почти неуловимой, поскольку нигде надолго не задерживалась. Покормили лошадей, поели сами что бог послал — и вперёд. А если задерживались на сутки-другие, чтобы отоспаться, то где-нибудь на глухих хуторах, рассылая во все стороны разведчиков, чтобы смогли вовремя предупредить об опасности. Налетали внезапно, но регулярно на родной Махноград-Гуляйполе, вырубали стражников, пленили какую-нибудь часть. И вечером в театре давали силами собственных актёров представление. Сам глава культпросветотдела армии Антон Матросенко, лихо отплясывая, поёт частушки: Руки чешутся у хлопцев, Что не сеют и не жнут. Где являются махновцы — Продотрядчикам капут. Зал живо откликается на содержание: «Капут, капут!» А Антон, отстучав очередную дробь, продолжает: Захмурел небосвод. Появился Троцкий. Он крестьянам везёт Только продразвёрстку. И тут же в пику ненавистному: Смотрит месяц в окно И в речную воду. Едет батько Махно И везёт свободу. И опять зал гудит: песня говорит о главном, наболевшем. Она же и вдохновляет: Я не белый и не красный Не зелёный и ни чей. Запрягай коней в тачанку Атакуем сволочей. Батька с женой в окружении штабных сидят в ложе и вместе с другими смеются до слёз над Чеховской «Хирургией», где несчастного дьячка играет едва узнаваемый всё тот же Матросенко, гундосящий сквозь слёзы: — Нам дуракам-то и невдомёк, а вас господь просветил. — Не рассуждайте, ежели у вас рот раскрыт, — приказывает фельдшер, которого представляет Попов. — Этот легко рвать, этот раз плюнуть... И когда это «раз плюнуть» оборачивается для дьячка в долгое и мучительное тягание за больной зуб, а для большего эффекта фельдшер ещё упирается коленкой ему в грудь, в зале стоит гомерический хохот. Треск ломаемого зуба едва услышан публикой, хотя для этого за кулисой переламывают сухую дощечку. И фельдшер и дьячок не могут продолжать диалог, которого в этом хохоте никто не услышит, и поэтому играют долгое оцепенение. Дьячок медленно лезет в раззявленный рот указательным пальцем, нащупывая остатки зуба и, дождавшись относительного успокоения зала, слезливо начинает ругаться: — Паршивый чёрт, понасажали вас иродов на нашу погибель, — и, хватая со стола узелок с гостинцами, который приносил фельдшеру, уходит вон. А фельдшер кричит вслед ему напористо: — Поругайся мне ещё, поругайся. Мало вас в бурсе берёзой потчевали. Господину Александру Ивановичу Египетскому рвал да и тот никаких слов, а ты что за пава такая. Ништо тебе, не околеешь... Гудит народ, восхищается игрой артистов: «Ну Антон, ну сукин сын... А Попов-то, Попов...» За спиной Махно появляется Зиньковский: — Нестор Иванович, от Полог красные идут с артиллерией. Батька оборачивается к Белашу: — Виктор, командуй отход. И вот уже слышно: «Хлопцы, по коням. Пехтура по тачанкам». В таких положениях Махно старается избегать боя, тем более в родном селе. Он предпочитает сейчас сам нападать. Внезапно, неожиданно, этим и обеспечивается успех. Хотя бывают и осечки, но не по вине батьки. Через Екатеринославщину на польский фронт была направлена 1-я Конная Армия, которая по замыслу вождей мимоходом должна была раздавить, рассеять «банды Махно», а если посчастливится, то уничтожить и самого батьку. За последнее деликатное дело взялся сам Феликс Дзержинский. На военном совете Повстанческой Армии Зиньковский доложил разведданные: — В Успеновке находится штаб 6-й дивизии 1-й Конной, на ближайших хуторах располагается 11-я конная дивизия. — Расстояние от Успеновки до этих хуторов? — спросил Махно. — От 5 до 10 вёрст. — Ну что ж, надо и Будённого за ус подержать. А? — усмехнулся Нестор. — Как думаешь, начальник штаба? — Я полагаю, что лучше всего атаковать штаб в Успеновке, — предложил Белаш: — Я тоже так думаю, — согласился Зиньковский. — Почему? — Обычно при штабах караульная рота или батальон. Хозяйственники и прочая обслуга, воевать не очень умеющая. И что не менее важно, обоз с добром и кассой. — Это уже интересно, — сказал Нестор. — Но делать всё надо быстро и вовремя уходить, поскольку 5—10 вёрст для кавалерии не расстояние. — Ты считаешь, что 11-я дивизия придёт им на помощь? — спросил Чубенко. — Обязательно, Алёша. Поэтому — молниеносный налёт и не менее скорый уход. Замешкаемся — будем в кольце. А наши 200 шашек против тысячи сабель никак не потянут. — А пулемёты? — При рубке пулемёты молчат. Чего опасался Нестор, то и случилось. Внезапной атакой Успеновку взяли почти без потерь. Но вместо того, чтоб сразу отходить, пехота накинулась на обоз, где помимо денег оказалось слишком много заманчивых вещей — граммофоны, гармони, шинели, полушубки, обмундирование и даже драгоценности. Как было перед этим устоять бедным повстанцам. Каждому хотелось сбросить своё провонявшее рванье и одеть новые галифе, гимнастёрку, папаху, сапоги со скрипом. Будёновцы, провожая деникинцев, видимо, хорошо обарахлились. Теперь барахлились повстанцы. Этого времени будёновцам вполне хватило, чтобы окружить Успеновку и начать «рубку» повстанческой пехоты. Махновцы бежали на Туркеновку, бросая собственное добро — пулемёты, винтовки, пушки. И то, что собиралось по крохам в течение четырёх месяцев, было потеряно, рассеяно за каких-то два часа. Рассвирепевший Нестор, брызгая слюной, орал на уцелевших: — Вам, ****, как было велено? Ударить и сразу отходить. А вы? Где пехота? Черти с квасом съели. Где пулемёты? Было 60. Сколько осталось? Виктор? — Десять. — Где пушки? Вася, язык проглотил? — Дык все бежали, — кряхтел Шаровский. — Не будешь же по своим. — Я спрашиваю тебя, сколько бросил? — Все 12. — Молодец! Все молодцы, хорошо бегаете. А ты чего зубы скалишь, с чего развеселился? — прицепился Нестор к Чубенке. — Да я подумал, батька, зря ты решился Будённого за усы дёргать. Кто-то хихикнул, но тут же смолк под ищущим свирепым взглядом Махно. — Я те поострю, — поднёс Нестор кулак к носу Чубенке. — Ишь ты, остряк-самоучка выискался. Однако к вечеру, успокоившись, Нестор пробурчал Куриленке: — Хорошо, что ты не ввязался, Василий. — Я подумал, что против кавдивизии бросать наши 200 шашек — с.амоубийство. — Правильно подумал. Сколько у тебя осталось? — Сто пятьдесят, Нестор Иванович. На следующий день, собрав штаб, Махно уже говорил спокойно: — Ну что, вояки, хороший урок получили вчера. Ничего, за битого двух небитых дают. Впредь будете батьку слушаться и жизни свои не менять на новые портки. Лева, какие у тебя сведения о Кожине и Москалевском? — Кожинский отряд где-то в районе Марьевки действует, и там же Москалевский, у него с полтысячи сабель. — Пойдём к ним на соединение. Большевики опять наступают на те же грабли, так что бойцов нам много поставлять будут. Придёт время, и с Конармией схлестнёмся на равных. — Подёргаем за ус Будённого, — съехидничал Чубенко. — А может, и сбреем, — усмехнулся Махно. — Стоит ли из-за осечки нос вешать? [I][B]11. Кому с Махно не везёт[/B][/I] Личность батьки Махно интересовала и белых и красных в их самых высоких сферах. Вызвав к себе Слащёва, Врангель допытывался: — Яков Александрович, что собой представляет этот пресловутый батько Махно? — Махно, ваше превосходительство, отличный тактик, и в своё время он мне с Май-Маевским немало крови попортил. — Но посмотрите, что он делает с красными. Он же громит их полки, тем самым косвенно помогая нам. — Вот именно, косвенно. — По разведданным, у него трудности с оружием. Что, если на этом нам поискать с ним союза? — На союз с нами он вряд ли пойдёт, ваше превосходительство. Он ярый анархист и не приемлет никакой власти, на этом и с большевиками разошёлся. — Если он с большевиками разошёлся, почему бы ему не сойтись с нами, не принять нашей помощи? Насколько мне известно, когда он сражался на стороне красных, они ему оружием не очень помогали. А мы бы помогли. А? — Не берусь советовать, ваше превосходительство. Но ведь Махно, в сущности, разбойник, хотя, не скрою, очень талантливый. — Ах, Яков Александрович, в этой войне все были как разбойники. Да, да, если б наши добровольцы вели себя добропорядочно в походе на Москву, мы бы обязательно взяли её. Ну не мне вам рассказывать, что они творили. Порки, казни, пытки. А результат — драп до Новороссийска. Теперь вот сидим на полуострове, ждём у моря погоды. И заметьте, как это ни смешно, благодаря Махно нас ещё не вышибли отсюда. Так что де-факто он уже наш союзник, теперь осталось оформить это де-юре. — Можно попробовать, ваше превосходительство, но прежде надо найти с ним точки соприкосновения. — Что вы имеете в виду? — Ну, скажем, его ненависть к Троцкому, к комиссарам, к продотрядчикам. — Вот это ценная мысль, Яков Александрович, — похвалил барон Слащёва. — На этом мы, пожалуй, сыграем. Надо найти человека для посылки к Махно, кто б его знал в лицо. — У меня есть такой, ваше превосходительство, он даже, кажется, знаком с ним. Некто Михайлов. — Вот и отлично. В Москве вождь революции товарищ Ленин приказал связать его с Дзержинским. — Феликс Эдмундович, в мае с Украины донесли, что 1-я Конная уничтожила Махно. А вот передо мной сообщение, обозначенное началом июня: у Махно уже 5 тысяч штыков. Кто врёт: 1-я Конная или Харьковские товарищи? — Не врёт никто, Владимир Ильич. После разгрома под Успеновкой Махно отправился на север Екатеринославщины, объединился с несколькими отрядами повстанцев. — До каких пор мы будем терпеть этого бандита, товарищ Дзержинский? В ваших руках меч революции. — Я понял вас, Владимир Ильич. — Езжайте лично в Харьков и проведите эту операцию сами. Никакой пощады мерзавцу, никаких послаблений. Об исполнении немедленно телеграфируйте. Между тем на Западном фронте Красная Армия отступала и в начале мая поляки заняли Киев. Это воодушевило врангелевцев, и они начали наступление из Крыма, надеясь в перспективе соединиться с поляками против общего врага — большевиков. Повстанцы недалеко от Барвенкова собрали совещание командного состава, на котором избрали новый Реввоенсовет: председателем Махно, его заместителем Белаша, секретарём Хохотву. Поскольку на Украине везде возникали спонтанно повстанческие отряды, причислявшие себя к махновцам, было решено Реввоенсовет именовать «Совет Революционных Повстанцев Украины, махновцев» (СРПУ). Совет состоял из трёх отделов: оперативного, возглавляемого Белашом (члены Махно и Калашников); административно-организационного во главе с Куриленко (члены Каретников и Бондарец) и культурно-просветительного (Буданов, Попов и Матросенко). Строго разделив обязанности меж отделами, Белаш сказал: — Товарищи, белые заняли Мелитополь и, как видно из общей обстановки, намерены двигаться дальше на соединение с белополяками. По-моему, пришло время предложить красным союз для борьбы с Врангелем. — Ты что, Виктор, белены объелся? — спросил Чубенко. — Красные подчистую расстреливают наших пленных, а ты с ними союз заключать. — Я лишь предлагаю. А мы давайте обсудим. Заключим союз — не будут расстреливать. — Давайте обсудим, — согласился Махно. — Объединение поляков с врангелевцами, конечно, чревато и для нашей революции. — Позвольте и нам слово сказать, — поднялся Аршинов, недавно прибывший в отряд с группой набатовцев-анархистов. — Нам представляется так: пусть белые и красные колотят друг друга и когда наконец они ослабнут, наступит наше время диктовать им условия. Тогда, может быть, мы сумеем выговорить у Москвы Свободную Советскую Территорию для проведения нашего анархистского опыта. — Где же ты мыслишь эту территорию? — спросил Нестор. — На Украине, разумеется, в любом месте. — Ох, теоретики, — вздохнул батько. — Всё-то в облаках витаете. Пора на землю спускаться, Пётр Андреевич. Но идею Аршинова поддержали другие набатовцы — Волин, Теппер: «В самом деле, пора наконец анархистскую теорию претворить в жизнь, хотя бы в отдельно взятой губернии». — Товарищи, товарищи, — напомнил Белаш, — мы уклоняемся в сторону от поставленного вопроса: идём мы на союз с красными против Врангеля или нет? Ведь он практически уже овладел Таврией. И не сегодня-завтра у нас будет два фронта — на юге с белыми, на севере с красными. Надо решать. — Вот у нас есть документ, — сказал Нестор, — раздобытый разведчиками. Я предлагаю его заслушать, а тогда и решать. Саша, — обернулся Нестор к Калашникову. — Ознакомь собрание с обращением Дзержинского. Калашников встал, развернул лист с убористым шрифтом, начал читать: — Обращение начальника тыла Юго-Западного фронта, наркома внутренних дел РСФСР к крестьянам Екатеринославской губернии в связи с наступлением войск Врангеля и контрреволюционными действиями банд Махно. Братья крестьяне. Вновь опустились на ваши поля старые царские вороны. Уже третий раз белогвардейская нога оскверняет свободную Советскую Украину. Но то, что должно возмутить вас — крестьян это не столько наступление белогвардейцев, сколько преступные подвиги батьки Махно. Этот наглец имел дерзость обвинить рабоче-крестьянское правительство Украины в том, что оно якобы недостаточно защищает рабочих и крестьян, а что его настоящим защитником является он — Махно. Давно уже мы сорвали маску с этого контрреволюционера. Давно сами рабочие и крестьяне могли убедиться по его делам, что он враг их освобождения, что он ненавидит Советскую власть, что он грабит крестьян, как ограбил в Екатеринославе ломбард с оставшимися там пожитками рабочих и беднейшего люда... Махно вдруг рассмеялся, Калашников поднял глаза от листа. — Нет, товарищ Дзержинский забыл, что «беднейшему люду» нечего в ломбард нести, лохмотья его там не примут. Ломбард более для буржуев предназначен. Читай, читай дальше, Саша. Извини, что перебил. — ...Махно живете роскоши от награбленного, — продолжал читать Калашников. — Во брешет нарком. А? — кинул реплику Чубенко. — ...Давно честные и сознательные крестьяне отвернулись от Махно, но находятся ещё такие, которые поддаются махновскому обману. Теперь ясно, что Махно — предатель дела рабочих и крестьян, он открыто вошёл в союз с помещиками и контрреволюционерами. Врангель наступает после предварительного сговора с Махно. Вся эта шайка — Врангель, Петлюра, Пилсудский, Махно — составляют одну преступную компанию... — ...Каждый крестьянин должен содействовать поимке махновцев. Их нужно ловить и истреблять как диких зверей... — Я думаю достаточно, — перебил чтение Нестор и обернулся к Белашу. — Виктор, ты по-прежнему настаиваешь на союзе с красными? Начальник оперативного отдела пожал плечами: — Видно, ещё не время. — Вот именно. А между прочим, товарищи, мы с этим наркомом вместе в Бутырке вшей кормили. Помнишь, Пётр Андреевич? — Помню, Нестор. Не раз с ним на прогулках беседовал. Считал надёжным товарищем. — Пока каторжным был, был надёжным. Стал наркомом — осволочел, — проворчал Махно. — Да он ведь барона Мюнхгаузена переплюнул в этом обращении, — заметил Волин. — Кто ж поверит в эту галиматью? — Могут поверить, — нахмурился батько. — Кто? Крестьяне? — Потомки, братцы. И только. В дверях появился Зиньковский, Махно вопросительно взглянул на него: «Ну?» — Там прибыл посланец от Врангеля. — Ну вот, накаркал главный чекист, — усмехнулся Нестор. — Давай его сюда, Лева. С чем он пожаловал? — Можно только догадываться, — сказал Белаш. В дверях появился стройный блестящий офицер с усиками ниточкой, хотя и с недельной щетиной на щеках, взял «под козырёк». — Капитан Михайлов, — представился он. — Личный адъютант генерала Слащёва. Штаб главкома генерала Врангеля послал меня к вам для связи. Ваши командиры Володин и Прочан шлют вам привет. — Они что? В плену? — Никак нет. Они при нашей Ставке организуют партизанские бригады имени батьки Махно. Финансами и вооружением снабжаются нашей Русской Армией. — Так. Как тебе это нравится, Виктор? — взглянул Нестор на Белаша. — Не отсюда ли надули в уши Дзержинскому? — Вполне возможно. — Если Володин действительно перешёл к белым, то какое он имел право трепать моё имя? — Это надо его спросить. — И спрошу. Придёт время, спрошу, сукиного сына. Что ещё у тебя? — спросил Нестор Михайлова. — У меня послание вам и личный приказ главнокомандующего. Вот. — Виктор, читай вслух послание, — приказал Нестор, беря себе приказ. — Атаману Повстанческих войск Махно, — начал читать Белаш. — Русская армия идёт исключительно против коммунистов, с целью помочь народу избавиться от коммуны и комиссаров и закрепить за трудовым крестьянством государственные, помещичьи и другие частновладельческие земли. Последнее уже проводится в жизнь... Усильте работу по борьбе с коммунистами, нападая на их тылы, разрушая транспорт и всемерно содействуя нам в разгроме войск Троцкого... — Ах, чёрт, — не удержался от восклицания Нестор. — Ведь задают нам то, что мы уже делаем. — Так точно, — обрадовался капитан Михайлов, сочтя эти слова батьки уже за согласие. — Я своими ушами слышал, как Врангель говорил, что атаман Махно — это его рейдирующий отряд в тылу у красных. Михайлов думал, что этой подробностью обрадует батьку, но тот наоборот помрачнел того более. А Белаш продолжал чтение послания: — ...Главное командование будет посильно помогать вам вооружением, снаряжением, а также специалистами. Пришлите своего доверенного в штаб со сведениями, в чём вы испытываете особую потребность. Начальник генерального штаба, генерал-лейтенант Шатилов. — Выйди, капитан, — сказал Нестор. — Нам надо подумать над ответом. Михайлов снова козырнул, щёлкнув каблуками, повернулся кругом и вышел. Махно кивнул Зиньковскому, тот понял и вышел вслед за врангелевцем. — Ну, что скажете, орёлики? — спросил Махно с кривой усмешкой. — Дожили. Мы уже рейдирующий отряд Врангеля. Каково? — У меня создалось впечатление, что Врангель читал обращение Дзержинского, — сказал Белаш, — и этим приглашением к сотрудничеству хочет окончательное рассорить нас с красными. — А мы и не собираемся с красными мириться, — заявил Попов. — Ты говори за себя, Дмитрий, — осадил его Белаш. — За других не ручайся. — А ты что, забыл, как Дзержинский клеймил батьку? — Не забыл. Но если равнять белых с красными, последние нам ближе, какие бы они ни были, они тоже революционеры. — Узурпаторы они, а не революционеры, — зло отрезал Попов. — Я пока три сотни их не нарублю, не успокоюсь. У меня с ними мира никогда не будет. Все понимали, отчего столь непримирим Дмитрий Попов к большевикам. За эсеровский мятеж, где он был одним из главарей, его заочно приговорили к расстрелу. Именно за этот «заочный расстрел» Попов всегда вызывался рубить пленных большевиков и вёл точный счёт зарубленных им лично. — Виктор, дай мне картонку, — попросил Нестор у Белаша. — Какую? — Ну вон у тебя вроде корочка от книжки. — Возьми. А зачем она тебе? Махно ничего не ответил, отмахнулся. И пока штабисты рассуждали, что ответить Врангелю, Нестор сосредоточенно писал что-то на картонке, часто макая перо в чернильницу. Закончив писать, он сунул картонку Белашу: — Что это? — Это мой ответ Врангелю. Посланца его повесить. Слышите? Не расстрелять, не зарубить, а именно повесить, а эту табличку — ему на шею. А ты, Теппер, в нашей газете широко освети наш ответ Врангелю, чтобы там в Москве не смели обливать нас грязью. На картонке было написано: «Никогда никакого союза у Махно с белогвардейцами не было и быть не может, и если ещё кто-нибудь из белогвардейского стана попытается прислать делегата, его постигнет такая же участь. с.мерть белогвардейским палачам!» Белаш прочёл её вслух, Попов воскликнул: — Верно, батька, я «за» обеими руками. — Ты лучше иди и помоги Зиньковскому «обеими руками» привести приговор в исполнение, — посоветовал Махно. — И только. Едва отряд прибыл в Туркеновку и Махно в сопровождении адъютантов направился в волисполком, как к нему подбежал взволнованный Глущенко: — Батька, я имею для вас важное сообщение. — Передай его Куриленко, — ответил на ходу Нестор. Куриленко, шедший за Махно, остановился перед Глущенко: — Ну что у тебя? Докладывай. — Товарищ Куриленко, глянь, за моей спиной стоит у столба парень. Видишь? — Ну вижу. Я его не знаю. Кто это? — Это Яшка Костюхин по кличке Дурной. Он агент ЧК и прибыл сюда, чтобы убить батьку. Берите его немедленно и внезапно, у него маузер и бомбы. Куриленко направился к столбу и, поравнявшись с Костюхиным, внезапно обернулся к нему и схватил его за руки. — Стоять! Не двигаться. С подоспевшим Глущенко они разоружили Костюхина. — Федька-****, предал. Да? — прошипел он на Глущенку. — А ты как думал, гад? Сейчас поговоришь с товарищем Зиньковским. Зиньковский, ещё не определившийся с помещением для контрразведки, завёл Костюхина в одну из пустующих комнат волисполкома. Следом шёл и Глущенко. Вынув кольт, он положил его на стол перед Зиньковским. — Ты что? — удивился тот. — Как что? Я же с ним, с Яшкой Дурным. — Новое дело, — наморщился Зиньковский. Куриленко выложил на стол маузер и две бомбы. — Это было при нём, Лева. Беседуй с ним. А я пойду батьку обрадую. — Ну рассказывайте, — сказал Зиньковский, когда за Куриленко закрылась дверь. — Кто начнёт? — Пусть вон ваш ****** говорит, — со злостью молвил Костюхин. — Он всё это затеял, гад. — Ты? — удивился Лева. — Фёдор? — Да я, товарищ Зиньковский. Когда меня в Екатеринославе накрыло Чека и я ждал в подвале расстрела, я услышал от арестантов, что чекисты затевают покушение на Махно. И я сам вызвался на это, чтоб не дать им свершить убийство. — Кто вас готовил? — Готовил начальник Екатеринославского ЧК Манцев, но когда я с ним разрабатывал план операции, он мне признался, что это задание самого Дзержинского. — Т-так, — нахмурился Лев и обернулся к Яшке: — Ну, подтверждаешь свою вину? — А я при чём? — Я тебя спрашиваю: ты подтверждаешь, что готовился убить Махно? — Готовился. А куда деться? Иначе расстрел. — Помолчал бы ты, Яшка, — сказал Глущенко, — уж я-то знаю, что ты давно был осведомителем Чека и сдал им не одного товарища. Зиньковский хлопнул тяжёлой ладонью по столу и, встав, прошёл к выходу, открыл дверь: — Денисенко. В комнату вошёл боец с винтовкой. — Вот, забирай этого, — приказал Зиньковский, указывая на Яшку. — Свяжите. Покараульте трохи. Когда увели Костюхина, Зиньковский, сев за стол, долго молчал, с сочувствием поглядывая на Глущенку, наконец заговорил: — За то, что ты предупредил покушение на батьку, Федя, это хорошо. Спасибо тебе. Но ты же понимаешь, ты сотрудничал с Чека, а это для повстанца тяжкий грех, за это, сам знаешь, по головке не погладят. Я, конечно, попробую тебя защитить, но... Телеграмма Дзержинского Ленину заканчивалась горьким признанием: «...С Махно мне пока не везёт». [I][B]12. Кто съедает революцию[/B][/I] Вожди революции и высокие красные начальники, клявшиеся на каждом углу в любви к пролетариату, при полной разрухе и нищете в стране, устроили свой быт не хуже царского. Почти у каждого был собственный вагон со спальней, кабинетом и прочими удобствами, личные повара и охрана. Именно из такого поезда комфронта Тухачевский и руководил войной с поляками. Начало войны было вполне обнадёживающим, уже в конце мая освободили Киев. Первая Конная 8 июня заняла Бердичев и Житомир, конный корпус Гая освободил на правом фланге Минск и Молодечно. Поляки отступали, и к середине августа Красная Армия была в 15 верстах от Львова и в 10 от Варшавы. В поезде главнокомандующего все ликовали: «Ещё удар и Польша будет поставлена на колени». Повара задумывались над меню для победного пира, сам Тухачевский по карте обозначил направление решающего удара в обход Варшавы конными группами. Был бы командующий поближе к фронту, видел бы он уставшую, измотанную армию, возможно, решение было бы иным. Но первые победоносные операции вскружили голову молодого 27-летнего комфронта. Не учтена была потенциальная энергия противника, сжатого, словно стальная пружина, и оттеснённого к своей столице. Именно в этот момент ударная группа польского диктатора Юзефа Пилсудского повела наступление на открытый левый фланг Тухачевского и опрокинула его. Окружила главные силы красных и прижала их к Восточной Пруссии. Телеграфная связь окружённых с главнокомандующим прервалась, они остались без снабжения, без снарядов и патронов, без руководства. Остатки разбитой армии и корпус Гая прорвались в Восточную Пруссию, где и были интернированы. Эта катастрофа, в дальнейшем тщательно замалчиваемая большевиками, заставила Советское правительство уже 17 августа заговорить о перемирии с Польшей. Тем более что на юге к этому времени Врангель, захватив Таврию, настолько осмелел, что высадил десанты в районе Тамани между Новороссийском и Анапой и под станицей Новониколаевской, в 70 километрах от Т аганрога. На экстренном совещании Реввоенсовета Повстанческой армии 28 августа в селе Петровское начальник оперативного отдела Белаш, докладывая сложившуюся обстановку, говорил: — Десант Назарова, по нашим данным, имеет намерение выйти на Дон и поднять там восстание казаков против Советской власти. Мы должны лишить его этой возможности. — С каких это пор, Белаш, ты стал жалеть Советскую власть, — съехидничал Попов. — Я анархист и никакой власти жалеть не могу, но и усиливаться белогвардейцам, считаю, мы не должны позволять. — Хорошенькое дельце, — возмутился Куриленко. — Мы будем бит)> белогвардейца Назарова, а нас в это время сзади будет лупцевать Чаплинская группировка красных. — Ну а что ты предлагаешь, Василий Васильевич? Ты — бывший красный начдив? Что? — Я рубака, а ты начальник штаба, оперативник. Думай, — говоря это, Куриленко выразительно взглянул на Махно: а ты, мол, чего молчишь? Нестор вполне понял этот взгляд, сказал: — Я полагаю, сперва раздолбаем чаплинцев, чтоб не мешались под ногами, потом займёмся Назаровым. Начальник оперативного отдела прав, Врангелю нельзя давать усиливаться, тем более тогда, когда Москва потерпела поражение на западе, не хватало нам ещё одного диктатора в лице барона. — Но и Троцкий с Лениным тоже не конфетки, — не унимался Попов. — С ними рано или поздно придётся договариваться, — отвечал Белаш. — А чтоб они были посговорчивее, надо показать им нашу силу и неиссякаемость. Сейчас от Киева до Бахмута, уже не говоря о Екатеринославщине, восстаёт народ. Рано или поздно большевики поймут, что Украине надо дать автономию. Вот тогда они станут искать ту авторитетную в народе силу, с которой можно будет вести переговоры. И зря ухмыляешься, Попов, этой силой будет махновщина. Думаешь, случайно они охотятся за нашим батькой? Ты посмотри, как нас поддерживает народ. А их? [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"