Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387862" data-attributes="member: 1"><p>— Тогда почему вы говорили, что она должна завязывать мешок?</p><p></p><p>— Это только моё предположение, а на самом деле я не знаю, почему её выводят из города.</p><p></p><p>— В таком случае, почему она до сих пор не ушла?</p><p></p><p>— Я звонил комбригу, спрашивал. Сказал, что завтра, то бишь уже сегодня, в 10 утра они выступят.</p><p></p><p>В 6 утра, ещё в темноте, на восточной окраине города затрещали выстрелы. Первыми бой приняли заставы, которые не продержались и четверти часа. Были смяты и уничтожены. За ними махновцы практически без боя захватили штаб 2-й бригады вместе с командиром и начальником штаба. Рядовых батько приказал тут же зачислить в штат, а батарею бригады немедленно пустить в дело.</p><p></p><p>Не случайно предревкома сомневался в надёжности бригады, она в самом начале боя перешла на сторону махновцев и атаковала почту с криками: «Бей коммунистов!». Однако огонь трёх пулемётов, строчивших из окон, заложенных мешками с песком, отогнал атакующих.</p><p></p><p>— Пушки, — крикнул Махно. — Бейте по окнам.</p><p></p><p>Первый опорный пункт пал. Второй был в здании Чека, и когда туда подкатили пушки, Махно предупредил артиллеристов:</p><p></p><p>— Бейте только по огневым точкам. Полуподвальные окна не трогайте, там арестанты.</p><p></p><p>Пехоте Петренко Нестор приказал:</p><p></p><p>— Окружить здание, чтоб ни один чекист не ушёл. Этих клопов давить беспощадно. Арестантов выпустить.</p><p></p><p>С запада позиции красных были атакованы отрядом Алексея Марченко. Первая а.така была отбита, так как помимо пулемётов защитники имели 3-дюймовые пушки. Повстанцы отошли с потерями. Командир Лебедев торжествовал:</p><p></p><p>— Отлично сработали. Молодцы! — И чтоб ободрить свой небольшой отряд сообщил: — Нам бы продержаться всего час, а там прибудет подмога из армии.</p><p></p><p>Но это был первый и последний успех защитников. Когда началась вторая а.така, с левого фланга налетела конница повстанцев, ведомая Марченко.</p><p></p><p>Он первый зарубил артиллериста и крикнул:</p><p></p><p>— В капусту!</p><p></p><p>Бой был скоротечен и кровав. Под шашками погибли почти все бойцы вместе с командиром Лебедевым.</p><p></p><p>Если опорный пункт в Чека сопротивлялся до последнего, то в Упродкоме защитники большей частью разбежались, даже не приняв боя.</p><p></p><p>Уже в 10 часов в городе полными хозяевами стали махновцы. Нестор приказал найти Теппера или Аршинова. Нашли обоих.</p><p></p><p>— Ну что, культура? — спросил их Махно. — Нашли типографию?</p><p></p><p>— Нашли. А толку? Все рабочие разбежались.</p><p></p><p>— Ищите. А нет, сами набирайте и печатайте.</p><p></p><p>— Но, Нестор Иванович... — пытался возразить что-то Теппер. Махно перебил:</p><p></p><p>— Слышали, приказ? Исполняйте, а нет, лично выпорю. И только.</p><p></p><p>Если Теппер был напуган такой перспективой, то Аршинов вдруг окрысился:</p><p></p><p>— Ты эти генеральские замашки брось, Нестор. Этому тебя каторга учила?</p><p></p><p>Нестор, поняв, что переборщил, молвил, несколько смешавшись:</p><p></p><p>— Прости, Пётр Андреевич, но уж больно листовка эта нужна, нужней любого снаряда.</p><p></p><p>— Мы сделаем, если сможем. Сколько времени даёшь?</p><p></p><p>— Часа два-три, не более, пока лошадей подкормим, да народ с вечера не емши. Раненых надо собрать.</p><p></p><p>Никого из типографских работники культурно-просветительного отдела найти не смогли. Наконец в какой-то типографии, обнаружив шрифты, сами принялись набирать текст. Но успели немного, набрав лишь крупно заголовок: «ЧЁРНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО БОЛЬШЕВИКОВ» и полторы строки текста. В помещение влетел караульщик, сообщил:</p><p></p><p>— Красные ракеты! Уходим.</p><p></p><p>Хотя Махно одержал в Бердянске бесспорную победу, оперативный отдел штаба Фрунзе представил командующему ликующую реляцию:</p><p></p><p>«...13 декабря 2-й кавкорпус выбивает противника из Бердянска, отбивает батарею. Захватив знамя азовской группы махновцев и изрубив их до 500 человек, вынуждает противника к отходу в северо-западном направлении. 14 декабря Махно загоняется в Андреевку, где и окружается нашими частями...»</p><p></p><p>Оперативники были настолько уверены в грядущем уничтожении Махно, запланированном Фрунзе на 16-е число, что решили не огорчать командующего сообщением о бердянском конфузе. Впереди победа, а она перекроет все случайные неудачи. В этой справке, лёгшей на стол Фрунзе, правдой было только то, что Андреевка действительно была плотно окружена красными частями.</p><p></p><p>Махно прибыл туда ночью, имея 3500 сабель и 500 штыков, 16 пушек и 500 пулемётов. Зиньковский докладывал батьке последние разведданные:</p><p></p><p>— С северо-востока стоят части 42-й дивизии, с запада и северо-запада — Сводная дивизия курсантов, с юга — 2-я стрелковая дивизия и 3-я Киевская бригада курсантов.</p><p></p><p>— Чёрт подери, — выругался Махно. — А кавалерии сколько?</p><p></p><p>— Три дивизии, батько; 5-я, 7-я, 9-я и Интербригада в придачу.</p><p></p><p>— И это всё?</p><p></p><p>— Кажется, всё. Хотя нет, с юга ещё и Донская дивизия.</p><p></p><p>— Ошалел Фрунзе, он же на нас согнал войска больше, чем на Врангеля.</p><p></p><p>— Да, — согласился Зиньковский, — колечко железное. — Будем драться. Марченко, не жалей коням овса, день будет нелёгкий. Виктор Фёдорович, не вели тачанки на площади в кучу сбивать. С рассветом начнёт бить артиллерия, и в первую очередь — по площади, дров наломает.</p><p></p><p>Действительно, едва начало светать, заработали пушки, снаряды рвались на площади, заставляя махновцев жаться к окраинам села. Забравшись на крышу с биноклем, Василевский сообщал:</p><p></p><p>— Пушки бьют с севера... С северо-востока, кажется, готовится а.така.</p><p></p><p>— Так кажется или готовится? — спрашивал снизу Нестор.</p><p></p><p>— Да, рассыпаются в цепь и знамя подняли. Идут...</p><p></p><p>— Фома, — обернулся Нестор к Кожину. — Встречай. Марченко, готовь провбды.</p><p></p><p>Около двухсот тачанок помчалось из села навстречу наступающей 42-й дивизии. Далее разворот — все вдруг. И треск пулемётов. Огонь столь плотен, что цепь редея поворачивает назад. И тут в дело вступают конники Марченко, они несутся во весь опор за убегающей пехотой, стараясь отсечь её от своих. Бригада капитулирует; её пригоняют в село, располагают по приказу Махно на площади.</p><p></p><p>Тут начинает атаку с юга Донская дивизия, силами 4-й бригады. Махновцы повторяют свой излюбленный приём — пулемётный огонь тачанок и кавалерийский наскок. Только на этот раз во главе кавалеристов сам батько. Пленена и 4-я бригада.</p><p></p><p>Артиллерия красных умолкает, поскольку в деревне уже не только махновцы, но и свои. Передышка.</p><p></p><p>Махно собирает в штаб всех командиров.</p><p></p><p>— Товарищи, мы не можем обольщаться сегодняшними нашими успехами. Ночью надо идти на прорыв. Поскольку красные усиливают части с севера, предупреждая наш нажим именно в эту сторону, мы всерьёз начнём имитировать подготовку прорыва на юг, через Донской корпус. Разведка у красных, я полагаю, нисколько не хуже нашей. Поэтому, вернувшись с совещания, ведите разговор даже меж собой о южном варианте. Кожин свой полк сосредоточивает на юге села, посылает разведку с заданием нащупывать проходы. Если кто-то будет интересоваться: почему на юг? Отвечайте серьёзно: там у красных самый слабый участок.</p><p></p><p>— Нестор Иванович, вы полагаете, что красные начнут усиливать этот участок? — спросил Марченко.</p><p></p><p>— Вполне возможно. Но главное, они не будут нас ждать на севере на участке 42-й дивизии. Здесь, примерно в полночь, 126-я бригада будет сменяться резервной 124-й. Именно в эту пересмену я и ударю по ним. Но об этом не то что говорить, но и думать забудьте. Юг, и только.</p><p></p><p>— А что с пленными делать? — спросил Петренко.</p><p></p><p>— Как что? С собой берите на юг, туда, где сосредоточивается Кожин. Убеждён, среди них найдётся хитрый, умный, ловкий. Улизнёт к своим предупредить. Не мешайте герою орден зарабатывать.</p><p></p><p>— А после прорыва куда двигаем?</p><p></p><p>— На Конские Раздоры, там нас ждут обозы трёх или четырёх дивизий. Хороший куш. Надо его заработать. И только.</p><p></p><p>— Заработаем, — отозвался беззаботно Марченко.</p><p></p><p>Не спавший уже две ночи подряд главкомюж Фрунзе, выпив очередной стакан с содой, прилёг на диван и сразу словно провалился. Показалось, спал несколько секунд. Открыл глаза и увидел рядом встревоженного члена Реввоенсовета Гусева в запотевшем пенсне.</p><p></p><p>— Что случилось, Сергей Иванович?</p><p></p><p>— Махно прорвался.</p><p></p><p>— Как? — вскочил Фрунзе. — На чьём участке?</p><p></p><p>— На участке 42-й и 9-й кавдивизий.</p><p></p><p>— Кто сообщил?</p><p></p><p>— Только что звонил Грюнштейн.</p><p></p><p>— Мерзавцы! Ротозеи. Сорвать такую операцию! Упустить бандита, загнанного в угол. Свяжите меня с командармом-4.</p><p></p><p>— Невозможно, Михаил Васильевич. Он где-то в частях.</p><p></p><p>— Тогда с Грюнштейном, он-то, видимо, на месте.</p><p></p><p>Гусев снял трубку, приказал:</p><p></p><p>— Немедленно командующему на провод члена Реввоенсовета 4-й армии Грюнштейна.</p><p></p><p>Фрунзе взял трубку и сжал её до повеления пальцев:</p><p></p><p>— Докладывайте, Грюнштейн... Так... Ну и что ж, что устали? Это все отговорки — усталость, туман, ночь... Так вот, товарищ Грюнштейн, мы сейчас пишем приказ по фронту. Вы возглавите комиссию по расследованию... Выясните, кто виновен в прорыве банды, и передайте дело в Ревтрибунал... А вы как думали?.. Вплоть до расстрела, несмотря на должности и заслуги... Где он?.. Кто-кто? Махно, разумеется... На Конские Раздоры? Вы там с ума посходили... Это ж надо, в одно место пять обозов... Немедленно организуйте погоню за бандой. Немедленно.</p><p></p><p>Фрунзе бросил трубку, скомандовал:</p><p></p><p>— Сергей Иванович, садитесь к столу. Пишем приказ по фронту.</p><p></p><p>Гусев сел к столу, протёр платочком пенсне, защемил на переносице, взял ручку.</p><p></p><p>— Я готов, Михаил Васильевич.</p><p></p><p><em><strong>3. Ату его!</strong></em></p><p>В Конских Раздорах махновцам действительно досталась богатейшая добыча — обозы пяти дивизий с обмундированием, патронами, мукой, крупами, сахаром, жирами. Махно, понимая, что всё это богатство его армии не увезти, не переварить, приказал Серёгину:</p><p></p><p>— Григорий Иванович, только необходимое — патроны, обмундирование, сапоги. Одеть всех с иголочки. Остальное раздать крестьянам.</p><p></p><p>Силы красных, брошенные на уничтожение Махно, по количеству бойцов в десять раз превышали его отряд и, казалось, вот-вот его прихлопнут.</p><p></p><p>И далее они не раз окружали Махно, используя конницу, бронемашины, бронепоезда; но всякий раз махновцы вылезали из «мешка», оставляя с «носом» самых заслуженных красных полководцев. Снова разгневанный командарм метал громы и молнии:</p><p></p><p>— Товарищ Будённый, вы опять упустили банду.</p><p></p><p>— Да, товарищ Фрунзе, — кряхтел на другом конце провода командарм Первой Конной. — Он же, гад, что удумал: выстроил своих головорезов и с красным знаменем, с пением «Интернационала», двинулся в сторону моей второй бригады. Ну те видят: наши идут. Ещё и подпели им «вставай проклятьем». А они подъехали, выхватили шашки, полбригады вырубили. И ушли.</p><p></p><p>— До каких же пор вы будете попадаться на удочку этому бандиту?</p><p></p><p>— Мы учтём, товарищ Фрунзе. В другой раз не выскользнет, — давал Будённый очередное обещание, в душе уже начиная сомневаться в его исполнении: «Что ж это творится? Врангеля в десять дней разгромили, а тут за кучкой бандитов гоняемся и никакого сдвига». Нервничал Фрунзе. Выходил из равновесия в Москве вождь.</p><p></p><p>Красная Армия не давала Махно передышки, старалась ни на час не упускать банду из виду, атакуя её при первой возможности. Махно стал уклоняться от прямого столкновения с красными, слишком вымотаны были бойцы этой сумасшедшей гонкой, но не упускал случая разгромить или пленить часть, попадавшуюся на пути.</p><p></p><p>Так 19 декабря на хуторе Левуцком был захвачен штаб 2-й Петроградской бригады Сводной дивизии курсантов, охраняемый лишь комендантской ротой. Допрашивая ещё непротрезвевших красных командиров, Махно выяснил, что именно эта группа участвовала в разгроме корпуса Каретникова, и приказал порубить весь штаб:</p><p></p><p>— В память по Семёну. И только.</p><p></p><p>Хотел Щусь «расходовать» и роту, но Нестор да и Комиссия антимахновских дел в лице Василевского и Галины Андреевны воспротивились:</p><p></p><p>— Рядовых отпустить.</p><p></p><p>— Они наших не отпускают, — пытался доказать свою правоту Щусь.</p><p></p><p>— Мы — не они, — отвечала чисто по-учительски Галина.</p><p></p><p>Красные действительно всех пленных махновцев, как правило, расстреливали; мало этого, подлежали ликвидации и лица, сочувствующие им. Именно этот безграничный красный террор и пополнял махновский отряд новыми бойцами — мстителями за попранную свободу, за погибших родных и друзей.</p><p></p><p>Обобранный, обманутый народ — это неиссякаемый источник сопротивления. Но иезуитская мысль большевиков и здесь нашла способ расслоить, перессорить крестьян. В сёлах стали создаваться комитеты бедноты, в которые записывали голь перекатную, бездельников и тунеядцев, вручая им власть на селе. Работящие мужики, имевшие крепкое хозяйство, объявлялись кулаками и комбеды натравливали на них: «Грабь награбленное!» Когда в селе появлялся продотряд, первыми помощниками ему становились комбедовцы, знавшие, где и у кого есть хлеб, и рьяно помогавшие его отбирать. За такую услугу получали часть отобранного.</p><p></p><p>Село раскололось на две люто враждующие стороны — на бедных и кулаков. Большевики наконец-то добились своего. Советская власть и Красная Армия были на стороне комбедов, хотя хлеб выгребали у кулаков. Махно назвал эту политику «грязью». Едва ли не в каждой волости вспыхивали по сёлам кровопролитные потасовки, убийства из-за угла, через окно тёмной ночью.</p><p></p><p>Вот уж истина, комбеды привнесли в деревню такой КОМ БЕД, который и до сего дня не рассосался. Зависть к благополучию соседа, к его успеху — это чёрное наследие комбедов. Не случайно слово «кулак» до сих пор употребляется в ругательном смысле, а вот «бедный» — сочувственно. Большевиков уже нет, а их дело живёт и процветает: бедно живёшь — живи, разбогател — берегись.</p><p></p><p>На Совете Повстанческого штаба решили уходить на Правобережье, где, по разведданным, действовало ещё несколько повстанческих отрядов, к тому же Екатеринославщина была настолько вытоптана, разграблена белыми, красными, зелёными, что у крестьян брать стало нечего, они сами голодали.</p><p></p><p>— Двинем на Киевщину, будем подымать народ, — подытожил Махно. — Да и от красных может полегче станет. Ведь выспаться путём не дают.</p><p></p><p>22 декабря, соблюдая саженную дистанцию между тачанками и рядами всадников, Повстанческая армия по льду перешла Днепр.</p><p></p><p>То, что пленные красноармейцы так легко, а иногда и с радостью вливались в ряды Повстанческой армии, породило у Нестора надежду поднять против большевиков и Красную Армию. Сообщения агентов, рассылаемых Зиньковским во все стороны, обнадёживали штабарм. На заседании Реввоенсовета Лева докладывал:</p><p></p><p>— Комбриг Первой Конной Маслаков твёрдо на нашей стороне и готов выступить со дня на день.</p><p></p><p>— Чего же он тянет? — спрашивал Махно. — Первая Конная лупит нас нещадно, а он «готов выступить». Пусть выступает.</p><p></p><p>— Дело в том, что он пытается уговорить других командиров поддержать его, а вся армия разбросана по Таврии.</p><p></p><p>— Он дождётся, что его заметёт ЧК, как это случилось с командирами 30-й дивизии. Тоже были «готовы», а их в одну ночь повязали и заменили коммунистами. Передай Маслакову, что мы советуем ему выступать немедленно. Лучшей агитацией колеблющихся будет его выступление. А что от командарма Второй Конной слышно?</p><p></p><p>— От Миронова? Я послал к нему его брата, но пока никаких вестей нет.</p><p></p><p>— Миронов, увидев, что натворили большевики на его родном Дону, возмутился их политикой. И это надо использовать, иначе нас опередят чекисты. Надо послать к нему авторитетного человека.</p><p></p><p>— Кого?</p><p></p><p>— Ну вот хотя бы Вдовиченко, полный георгиевский кавалер.</p><p></p><p>— Но Трофим Яковлевич командует у нас Азовской группой, — пытался возразить Белаш.</p><p></p><p>— А Филипп Миронов — Второй Конармией. Два высоких начальника скорей договорятся. Верно, Трофим?</p><p></p><p>— Пожалуй, так, — согласился, усмехнувшись, Вдовиченко.</p><p></p><p>— Решено. Группу сдай Куриленко, а сам к Миронову. Если поднимешь Вторую Конармию, закачается и Первая Конная. Это будет действительно ход конём. А тебе ещё один «Георгий» обеспечен.</p><p></p><p>Но, судя по всему, и на Правобережье махновцам не суждено было «выспаться». С первого дня их преследовала Первая Конная и корпус Червоных казаков под командой Примакова. Иногда спасало положение то, что и махновцы были одеты в красноармейскую форму, захваченную в Конских Раздорах, и щеголяли в краснозвёздных шлемах и в шинелях с красными «разговорами». Так, перед Новоукраинкой Махно приказал свернуть чёрное знамя и развернуть красное. Вступили в город частью Первой Конной. Куриленке Нестор сказал:</p><p></p><p>— Василий, ты поднаторел у красных, скажи военкому, пусть тачанок и исправных телег подкинет.</p><p></p><p>— А что, сам не хочешь к нему?</p><p></p><p>— Опасаюсь, что моя рожа всем военкомам чекистами на фото показана.</p><p></p><p>Куриленко отправился к военкому, вошёл прямо в бурке в белой папахе, щёлкнув каблуками, представился:</p><p></p><p>— Комбриг Куриленко.</p><p></p><p>Военком протянул ему руку, поздоровались.</p><p></p><p>— У вас тут Махно, часом, не проходил? — справился Куриленко.</p><p></p><p>— Нет. Бог миловал. Да к нам он вряд ли сунется, у нас 90-й полк квартирует. Так что в случае чего...</p><p></p><p>— Выручайте, товарищ военком, гонимся за бандой от самого Днепра, телеги, тачанки разваливаются.</p><p></p><p>— Это моя обязанность. Сколько вам надо?</p><p></p><p>— Ну хотя бы сотню.</p><p></p><p>— Сотню, увы, не смогу, но половину постараюсь.</p><p></p><p>Военком постарался и был этим очень доволен. Куриленко подписал бумагу в получении означенных транспортных средств.</p><p></p><p>И уже через полчаса махновцы окружили казармы 90-го полка и, ударив со всех сторон из пулемётов, заставили сдаться. Комиссара с командиром тут же расстреляли, часть красноармейцев влили в свои ряды. Остальных Махно приказал раздеть.</p><p></p><p>— Раздетых их в бой не пошлют. А пока оденут, обуют, вооружат, мы уж далеко будем. Пусть греются у печек хлопцы.</p><p></p><p>Дерменжи, отвечавший за связь, лишил Новоукраинку телефонных аппаратов и повредил телеграфные.</p><p></p><p>На отдых расположились, отъехав 19 километров, в Песчаном Броде.</p><p></p><p>Начдив-14 Пархоменко решил окружить Песчаный Брод и уничтожить банду. Хотя комбриги ему докладывали, что кони выморены длинными переходами, им требуется отдых, Пархоменко успокаивал:</p><p></p><p>— Ничего, окружим банду, много скакать не придётся, а уничтожим, тогда и передохнем.</p><p></p><p>Александр Яковлевич заранее представлял себе, какие лица будут у Будённого и Примакова, когда он представит им неуловимого батьку или хотя бы его голову: «учитесь, командармы».</p><p></p><p>Однако у Махно, к удивлению начдива-14, оказались очень бдительные заставы и охранения. Вовремя открыли огонь, подняли тревогу. А батько лично повёл на прорыв свою армию и прорубился на юго-запад.</p><p></p><p>— Ничего, ничего, — успокаивал себя и других Пархоменко, — рано или поздно встретимся с ним...</p><p></p><p>Не предполагал Александр Яковлевич, сколь близко исполнение его желания.</p><p></p><p>Новый 1921 год махновцы встретили в беспрерывных боях. Красные наваливались то с одной, то с другой стороны.</p><p></p><p>Москва «бомбила» командюжа телеграммами: «Когда же наконец?» Фрунзе, глотая соду, наседал на командармов: «До каких пор?» Командармы распекали начдивов: «Вы что, бабы?» Несколько раз командюжу поступали ликующие срочные телеграммы: «Махно окружён. Через час-два доложим о его ликвидации».</p><p></p><p>Но проходили и час и два... и пять, а доклада не было.</p><p></p><p>— Товарищ Паук, — приказывал Фрунзе начальнику штаба. — Запросите командиров: где их доклад?</p><p></p><p>Командюж уже догадывался, что придёт оправдание. Так оно и случалось всякий раз. Входил Паук, докладывал со вздохом:</p><p></p><p>— У Махно оказались резвее кони.</p><p></p><p>Или:</p><p></p><p>— Махно опять заманил наших на пулемёты.</p><p></p><p>Михаил Васильевич опять лез в стол за содой, ворча под нос: «Гавнюки». Он так возненавидел этого проклятого Махно, что однажды, увидев его во сне, хотел всадить в него всю обойму из маузера. Но отчего-то пистолет давал осечку. Проснувшись в досаде, невольно подумал: «Не к добру сон».</p><p></p><p></p><p>Новогоднее сражение Повстанческой армии под городом Ставище, Киевской губернии, с 8-й дивизией Червоных казаков окончилось победой махновцев. Здесь же Феодосий Щусь, встретившись в тумане с авангардом примаковцев, принявших его за своего комполка, расстрелял их командира на глазах изумлённых казаков и был таков. Ускакал.</p><p></p><p>3 января, получив разведданные, что в селе Бучки находится 14-я кавдивизия красных, Махно вызвал Марченко:</p><p></p><p>— Алёша, возьми сотню, съезди на рекогносцировку, у тебя глаза молодые, оцени обстановку.</p><p></p><p>Марченко ехал во главе своего отряда вдоль опушки по чистому, только что выпавшему снегу. Ехали неспешно, то шагом, то лёгкой рысью, и тут увидели выехавшую из села группу всадников.</p><p></p><p>«Не иначе разведка» — подумал Марченко. Но когда они сблизились, намётанным глазом угадал: «Начальство». Но сворачивать с пути и не подумал, а крикнул:</p><p></p><p>— Эй, какой вы части?</p><p></p><p>— А вы кто такие? — зычным командирским голосом спросил ехавший впереди здоровенный всадник в чёрном полушубке, перепоясанный портупеей.</p><p></p><p>— Мы 8-я Червоноказачья дивизия, — отвечал Марченко, продолжая движение навстречу.</p><p></p><p>— А мы 14-я, я комдив Пархоменко.</p><p></p><p>— Окружаем, — негромко скомандовал Марченко спутникам, в сторону встречных воскликнул громко и радостно: — Товарищ Пархоменко! Как же, как же, мы очень наслышаны о вас. Теперь-то мы зажмём бандюг, теперь-то они у нас попляшут.</p><p></p><p></p><p>— Мать честная! — ахнул Махно, когда Марченко выбросил ему на стол стопу документов. — Алёшка! Сукин ты сын! Кого загрёб-то! Командующий группой войск Богенгард, — читал Махно первую книжицу. — Военком Беляков, комдив Сушкин, начштаба Мурзин, начальник связи Сергеев и наш старый друг Пархоменко; давненько я мечтал о встрече с ним. Ай да подарок, Алёшка. Вот спасибо, так спасибо.</p><p></p><p>— С кого начнём? — спросил деловито Зиньковский.</p><p></p><p>— Конечно, с Пархоменко, с его голубы, за ним должок за дедушку Максюту. Аты, Алёша, побудь, посмотри, поучись.</p><p></p><p>Пархоменку ввели уже без полушубка, без ремней и без шапки. Руки у него были связаны за спиной. Махно, знавший на собственной шкуре порядок допроса, и здесь применил свои знания:</p><p></p><p>— Ваше имя? Фамилия? Год рождения? Партийность?</p><p></p><p>Пархоменко отвечал тихо, севшим до хрипоты голосом, он всё ещё не мог прийти в себя от случившегося.</p><p></p><p>— Вот вы молодой, Александр Яковлевич, нет и 35-ти, как же у вас поднялась рука на дедушку Максюту? Только за то, что он анархист?</p><p></p><p>— Тогда был григорьевский мятеж.</p><p></p><p>— Знаю. А при чём тут Максюта?</p><p></p><p>— Но мне сказали, что он поддерживает его.</p><p></p><p>— Но вы его даже не допросили. Ухлопали прямо на улице Екатеринослава как обычного террориста. Некрасиво, Александр Яковлевич. Вот мы ж вас не убивали, а взяли в плен благородно, по-людски, допрашиваем как человека. А что касается расстрела, то это будет решать комиссия, не я... и не он... и не он.</p><p></p><p>Говоря это, Нестор с трудом удерживался, чтоб не выхватить маузер и не разрядить в это широкое ненавистное лицо с обвислыми от испуга усами. Ему захотелось поиграть «в кошки-мышки», что не нравилось Зиньковскому: «Чего он затеялся с воспоминаниями? Того гляди наскочат красные, а он городит...» Но вслух Лева не говорил ни слова.</p><p></p><p>Упоминание о расстреле, видимо, ещё больше напугало Пархоменко, он вдруг прохрипел:</p><p></p><p>— Мой старший брат анархист.</p><p></p><p>— Знаем. Он, кажется, сейчас на Тамбовщине бьёт красных, а вот младший выбрал другой, неправедный путь.</p><p></p><p>— У меня есть письмо от него... Вот тут, в кармане, — кивнул Пархоменко на свой нагрудный карман гимнастёрки. — Я уже думал...</p><p></p><p>— Алёша, — кивнул Махно Марченке, — достань-ка.</p><p></p><p>Марченко встал, прошёл к Пархоменко, расстегнул карман, достал свёрнутый лист бумаги, положил перед Нестором. Тот развернул его:</p><p></p><p>— Посмотрим, что пишет умный человек.</p><p></p><p>— Он, кажется, у нас дезертировал в своё время, — напомнил Зиньковский.</p><p></p><p>— Ну и что? Не в Красную же Армию. Он ушёл от нас из-за того, что не соглашался на союз с большевиками, и по-своему был прав. А сейчас вон свой анархистский отряд имеет. Побольше бы таких дезертиров. Лучше послушайте, что пишет умный брат не очень умному, — и Махно начал читать: — Что тебя держит у большевиков? Чины? Должности? Брось. Всё это взрасло на крови таких же, как и мы, простых тружеников. Я знаю, что с батькой Махно у тебя кровная вражда. Переступи через неё. Открой глаза, и ты увидишь, что за ним идут сотни и тысячи крестьян, ранее никогда не державших в руках оружия. Подумай, Александр! Ещё не поздно!</p><p></p><p>Махно кончил чтение, стал сворачивать лист. Спросил:</p><p></p><p>— Ну что ж надумал, Александр — младший брат?</p><p></p><p>— Если вы мне сохраните жизнь, — начал Пархоменко, — то я бы смог...</p><p></p><p>Но тут в избу ворвался Василевский:</p><p></p><p>— Красные наступают!</p><p></p><p>Махно, заметив в глазах Пархоменко какую-то искорку, мгновенно вспыхнувшую, но тут же погасшую, встал и усмехнувшись молвил:</p><p></p><p>— Ишь ты. Голову змее отрубили, а она и без неё живёт, — и вышел.</p><p></p><p>На улице его догнал Марченко.</p><p></p><p>— Нестор Иванович, а что с этими делать?</p><p></p><p>— Расстрелять. И только.</p><p></p><p>— Но-о...</p><p></p><p>— Видишь, не до них.</p><p></p><p>— И Пархоменку?</p><p></p><p>— Его в первую очередь. Своих ждёт, сволочь.</p><p></p><p></p><p>15 января х.оронили начдива Пархоменко, и член Реввоенсовета Первой Конной товарищ Ворошилов проникновенно с пафосом говорил на траурном митинге:</p><p></p><p>— ...Товарищ Пархоменко, как всегда, был впереди своей части и на этот раз выехал вперёд, без всякой охраны. Но там была устроена засада, и товарищ Пархоменко был окружён бандитами. Товарищи погибли геройски, бандиты расправились с ними самым зверским образом. Спи спокойно, дорогой товарищ, мы отомстим за тебя.</p><p></p><p>Спустившись с трибуны, Ворошилов подошёл к Будённому, сказал негромко:</p><p></p><p>— Глупейшая с.мерть.</p><p></p><p>— А где ты видел её умную, — ответил серьёзно командарм.</p><p></p><p>Всего на несколько дней пережил Алексей Марченко своих высоких пленников, сложив удалую голову в одной из смертельных рубок с червоноармейцами, так и не дожив до своего 18-летия.</p><p></p><p><em><strong>4. Ещё месяц и ещё</strong></em></p><p>Расчёт штабарма и Реввоенсовета Повстанческой армии поднять всё Правобережье против большевиков не оправдался. Отряды, которые там действовали и с которыми махновцы надеялись объединиться, были либо разбиты уже Красной Армией, либо являлись настолько мелкими, что не представляли серьёзной силы. Это были скорее шайки бандитов и мародёров, не способные противостоять даже милиции.</p><p></p><p>Такое пополнение принимать в армию Махно не хотел:</p><p></p><p>— Зачем они мне? Сегодня приму, завтра расстреляю за грабёж. И только.</p><p></p><p>6 января в селе Межеричи под Каневом, воспользовавшись небольшой передышкой, штабарм решил провести совещание комсостава по вопросу: как действовать дальше?</p><p></p><p>Туда прибыли петлюровские атаманы Пономаренко, Родченко и Струк.</p><p></p><p>— Враг у нас один, — говорил с пафосом Струк, — это большевики, так помогите нам, дайте оружие.</p><p></p><p>— Враг-то у нас один, — скрёб затылок Махно, — но вот цели разные. И потом, у нас у самих с боеприпасами — беда. Мы же почти не вылазим из боя.</p><p></p><p>— Но у вас вон сколько пулемётных тачанок, сотни две, не меньше, — вздыхал Родченко. — Уступили бы нам хоть с десяток.</p><p></p><p>— Сколько у вас бойцов?</p><p></p><p>— У меня 200 сабель, — сказал Струк.</p><p></p><p>— У меня около того же, — сообщил Пономаренко.</p><p></p><p>У Родченко оказалось всего 175 штыков.</p><p></p><p>— М-да, атаманы, такую вашу силу красные раздавят одним полком.</p><p></p><p>— В том-то и дело, приходится по лесам ховаться, — признался Пономаренко. — Да если б у нас были патроны... Нестор Иванович, дайте хоть с полмиллиона.</p><p></p><p>— Что вы, братцы, у меня у самого и половины этого нет. Вы посчитали тачанки с пулемётами, а ведь если у трети осталось хоть по одной ленте, так и то хорошо.</p><p></p><p>— Что ж нам делать? Посоветуйте, Нестор Иванович.</p><p></p><p>— Ховайтесь и далее. У меня армия, мне не сховаться, хоть иной раз и рад бы. А если серьёзно, добывайте оружие у красных, товарищи атаманы. Мы тоже от них снабжаемся. А сейчас, извините, мне надо на совещание.</p><p></p><p>На совещании, куда припозднился Махно из-за атаманов, обсуждали дезертирство артиллеристов.</p><p></p><p>— От кого, от кого, а от шаровских я этого не ожидал, — говорил Белаш. — Такие были честные, исполнительные и вот на тебе — дезертировали.</p><p></p><p>— Они ещё записку оставили, — сказал Зиньковский.</p><p></p><p>— Записку? — спросил Нестор, сразу уловивший суть разговора. — Она у тебя?</p><p></p><p>— Вот, — подал Зиньковский клочок бумаги.</p><p></p><p>— Так. Написано: «Без снарядов воевать не умеем. Простите. Василий и Влас Шаровские». Вот черти полосатые, — вздохнул Махно. — А я так умею? И куда их, дураков, понесло?</p><p></p><p>— Наверно, в Гуляйполе, на родину, — предположил Серёгин.</p><p></p><p>— Там пропадут. Напорются на чекистов, и всё. Жаль. Стрелки были милостью божьей. Ну, а вы как надумали? Куда двинем?</p><p></p><p>— Вот гадаем, — сказал Зиньковский, — кто полагает на Гуляйполе надо, а кто советует на север.</p><p></p><p>— На Гуляйполе нельзя, братцы. Там сейчас красных, как блох в катухе, к тому же они нас там и ждут. Лева, где у нас группа Христового действует?</p><p></p><p>— Оперировала на Полтавщине, но уже больше месяца у меня нет с ней связи.</p><p></p><p>— Это ничего не значит, мы всё время в движении. Нас Фрунзе догнать не может, чего уж говорить о связном. Христовой должен быть там, отправь к нему двух-трёх связных.</p><p></p><p>Теперь надо решить, кого на пушки поставим. Они хоть пока и без снарядов, но хозяин им нужен.</p><p></p><p>— Так и Сипливый и Карпенко тоже смылись, — сказал Белаш.</p><p></p><p>— Вот сукины дети, поймаю, ей-ей высеку. Придётся тебе к пушкам становиться, Василий Антонович, — обратился Махно к забившемуся в самый угол Данилову — начальнику артиллерийского снабжения.</p><p></p><p>— Что делать, встану. Токо стрелок я хреновый.</p><p></p><p>— А ты сам и не стреляй, ты командуй. Там Влас прислугу всю обучил бою. Так что стрелять есть кому, дело за снарядами.</p><p></p><p>Махно прошёл к карте.</p><p></p><p>— Итак, товарищи, решено, ворочаемся на Левобережье, поскольку на правом берегу повстанчество выродилось в бандитизм и петлюровщину, с такими нам не по пути. Идём на Полтавщину, на соединение с Христовым.</p><p></p><p>— Надо ещё Днепр благополучно перейти, — заметил Куриленко.</p><p></p><p>— У Александровска на юге перешли, а тут более чем на 200 вёрст севернее лёд тоньше, что ли?</p><p></p><p>— Да лёд-то, может, и толще, но кони подбились, давно перековка нужна.</p><p></p><p>— Знаю, — вздохнул Махно, — но красные для перековки нам время не дадут. Придётся настилать солому. Григорий Иванович, озаботься этим.</p><p></p><p>— Слушаюсь, Нестор Иванович, — отвечал Серёгин.</p><p></p><p></p><p>Командюж Фрунзе собрал в свой поезд под Харьковом главное начальство тех соединений, которые в той или иной мере имели соприкосновение с Махно. Все понимали, что разговор предстоит нелёгкий, и поэтому до начала совещания старались не вспоминать бандита, который уже «всем плешь проел», а говорили более о погоде, о видах на урожай.</p><p></p><p>— Чёрт его знает, то пурга, то гололёд.</p><p></p><p>— А ветра? Весь снег с полей выдуло. Опять неурожай грядёт.</p><p></p><p>— И не говорите, не знаешь на чём ехать, то ли в санях, то ли на телеге.</p><p></p><p>— Лучше в броневике.</p><p></p><p>Командюж вошёл в салон в сопровождении члена Реввоенсовета Гусева. Последний сел за стол. Фрунзе, не садясь, обвёл присутствующих строгим взглядом и начал:</p><p></p><p>— Товарищ Ленин возмущён: имеем миллионную армию и не можем справиться с бандитом. Скоро исполнится два месяца, как две армии и конные корпуса гоняются за Махно, а результат нулевой. Сколько раз загоняли его в мешок, окружали, а потом бездарно упускали. А у села Бучки откололи номер — 14-я дивизия окружила бандита, а пленным оказался не Махно, а начдив-14. Это уже ни в какие ворота не лезет. Товарищ Будённый, не прячьте глаза. Вы с Ворошиловым и Щаденко ответственны за случившееся.</p><p></p><p>Теперь, что касается вас, товарищ Примаков. Банда переходит по льду Днепр, а что делаете вы? Именно во время перехода Днепра можно было пустить в ход артиллерию и перетопить бандитов. В чём дело, товарищ Примаков?</p><p></p><p>— Кони вымотались, товарищ Фрунзе.</p><p></p><p>— Значит, у вас вымотались, а у Махно были свежие? Так что ли? Плохому танцору знаете, что мешает? Догадались? Вот и хорошо. Мы тут подумали в штабе и поняли, что в этой операции задействовано много исполнителей, а спросить не с кого, у всех уважительные причины. Отныне я поручаю уничтожение Махно отдельной войсковой группе, которой будет командовать смелый, решительный, а главное, упорный командир. Это товарищ Нестерович.</p><p></p><p>Услыхав свою фамилию, Нестерович стремительно встал. Стройный, высокий, на голову выше кривоногого Будённого. Этот не станет препираться, исполнит приказ в срок и чисто.</p><p></p><p>— Товарищ Нестерович, для усиления вашей группы я придаю вам 14-ю дивизию покойного Пархоменко и 17-ю с начдивом Котовским.</p><p></p><p>У окна поднимается Котовский, тоже высокий, широкогрудый с наголо обритой головой, с тонкими чёрными крохотными усиками.</p><p></p><p>— Григорий Иванович, я надеюсь на вас.</p><p></p><p>— Я оправдаю ваше доверие, товарищ Фрунзе, — чеканит Котовский.</p><p></p><p>— Кроме того, товарищ Нестерович, я придаю вам бронедивизион и два бронепоезда. Ваше дело только Махно, никуда не отвлекайтесь. Желаю успеха. И если вы представите нам Махно живого или мёртвого, за наградой дело не станет.</p><p></p><p></p><p>После Оржицы в Повстанческую армию, словно псы, вцепились 14-я дивизия, рвущаяся отомстить за любимого начдива, и 17-я Котовского. Всё осуществлялось по замыслу командюжа — махновцев гнали в сторону высокой железнодорожной насыпи, где рядом с переездом стоял грозный бронепоезд, ощетинившийся пулемётами и пушками.</p><p></p><p>Это был уже новый «мешок» с железным бронированным дном.</p><p></p><p>Повстанческие кони, сделавшие многовёрстный переход, выдохлись, едва плелись. Впрочем, и красная кавалерия, весь день висевшая на хвосте, тоже изрядно утомилась.</p><p></p><p>Командир пулемётного полка Фома Кожин, видя, как безнаказанно их сжимают полукольцом красные, матерился и чуть не плакал:</p><p></p><p>— Ну хошь бы по ленточке... Я б вам показал...</p><p></p><p>Но на 200 пулемётов не было не то что «ленточки», — ни одного патрона. Видя безвыходное положение, Махно подозвал адъютанта Трояна:</p><p></p><p>— Гавря, вот тебе документ на красного взводного, скачи к бронепоезду. Да загляни в ксиву, кем ты будешь представляться.</p><p></p><p>Троян открыл удостоверение, прочёл:</p><p></p><p>— Командир взвода 84-го полка 14-й дивизии Пройдзисвет Тихон Петрович. А оно настоящее?</p><p></p><p>— Настоящее, настоящее. Запомни, Тихон — с того света спихан, ты красный взводный. Там сообразишь, что надо говорить. Возьми моего коня, он свежее.</p><p></p><p>Троян на батькином коне затрусил к бронепоезду и, чтоб привлечь к себе внимание, сорвал с головы краснозвёздный шлем, замахал им.</p><p></p><p>Подскакав к высокой насыпи, соскочил с коня, поскальзываясь на обледенелом скате, полез вверх к попыхивающему на рельсах железному чудищу. Там, видимо, заметили его ещё на подъезде, открыли визжащую стальную дверь. Ждали, подбадривали:</p><p></p><p>— Давай, давай, скребись, кавалерия.</p><p></p><p>Подали две тёплые руки, подхватили вверх, почти не дав упереться в ступеньку. Очутившись внутри бронепоезда, где Трояну показалось темно, как в бочке, он, взяв под козырёк, представился:</p><p></p><p>— Комвзвода Пройдзисвет. Мне бы командира бронепоезда.</p><p></p><p>— Ну я командир, — прогудел рядом сиплый басок.</p><p></p><p>— Товарищ командир, вот мой документ, — полез Троян было за пазуху за удостоверением.</p><p></p><p>— Да не треба, сынок, — молвил седоусый. — Чи я не бачу. Говори, с чим ты приихав?</p><p></p><p>Ободрённый таким доверием, Троян сказал:</p><p></p><p>— Пройдёмте к амбразуре, товарищ командир, я там покажу.</p><p></p><p>— Идемо, — согласился командир. — Вот тут, сынку, не зачепись головой.</p><p></p><p>Они прошли в другой отсек, где было гораздо светлее, подошли к амбразуре.</p><p></p><p>— Вот видите, — указал Гаврила на своих. — Это наша дивизия, а вон на горизонте, то махновцы, — указал на котовцев. — Наш начдив просит вас, как только мы пройдём через переезд на ту сторону, вы сразу же перекройте его бронепоездом. А когда бандиты приблизятся, встретьте их огнём.</p><p></p><p>— Це можно, — пробасил добродушно командир. — Заслоню вас, так и быть.</p><p></p><p>Вблизи на свету Троян рассмотрел командира бронепоезда. По въевшимся на рябом лице чёрным точкам определил: «Шахтёр. Поди ещё и неграмотен, раз не захотел удостоверение смотреть».</p><p></p><p>— А вы шо? 3 Махном цокнулись?</p><p></p><p>— Цокнулись, — отвечал Троян. — Да 8-я червоноказачья дивизия нас подвела. Вот перейдём на ту сторону, будем ждать их.</p><p></p><p>— Ну шож, давай, сынку, дуй до горы. Скажи начдиву, сполним як просить. Переезд займу, а через насыпь махны не прескочуть, бо дюже крута она да и склизка ж.</p><p></p><p></p><p>В очередной раз гремела «гроза» в поезде командюжа:</p><p></p><p>— Раззявы, — ругался Фрунзе. — Попутать своих с бандитами, это ж надо. Сергей Иванович, разберитесь с этим злосчастным командиром бронепоезда, в трибунал негодяя.</p><p></p><p>— Что вы, Михаил Васильевич, — уговаривал Гусев. — Он старый коммунист, как можно сразу в трибунал? Наказать, конечно, надо и по партийной и по строевой линии.</p><p></p><p>— По строевой? — ухватился Фрунзе. — По строевой — вон из бронепоезда, в пехоту рядовым.</p><p></p><p>— Он уже не мальчик, Михаил Васильевич.</p><p></p><p>— Тогда в обоз кучером болвана.</p><p></p><p>Комиссар Гусев морщился, не нравилось ему, что коммуниста, пусть и провинившегося, называют болваном. «Нельзя так. Мы ж его пока не исключили».</p><p></p><p><em><strong>5. Спад</strong></em></p><p>Конная группа Нестеровича столь рьяно взялась за выполнение приказа командюжа, что в течение трёх с половиной недель вела ежедневные бои с махновцами, не давая им передышки.</p><p></p><p>После объединения с отрядом Христового на заседании Повстанческого штаба было решено отделить от армии группу и направить её на Миргород, дабы хоть как-то сбить красных со следа или, на худой конец, облегчить жизнь основному ядру армии. Ясно, что в связи с этим Нестеровичу придётся делить свои силы.</p><p></p><p>Зиньковский вручил Христовому приказ за подписью Махно.</p><p></p><p>— Постарайтесь на одной из стоянок как бы нечаянно забыть этот приказ, чтоб у красных родилось предположение, что в вашей группе сам Махно. На кону голова батьки. Я знаю, у Нестеровича приказ: взять Махно живого или мёртвого. Хрен им — не батька.</p><p></p><p>В стычках с махновцами Нестеровичу, как правило, сопутствовал успех, поскольку у повстанцев почти не было боеприпасов. Из-за этого они бросили пушки, о чём не без гордости Нестерович докладывал по телефону Фрунзе:</p><p></p><p>— Нами захвачены трофеи — две пушки, а так же десять пулемётов. Бандиты бегут.</p><p></p><p>— А пленные? — спрашивал командюж.</p><p></p><p>— Есть, товарищ Фрунзе, 35 человек. Все расстреляны.</p><p></p><p>— А среди них не случилось Его?</p><p></p><p>— Пока нет. Но, я думаю, скоро и Его возьмём. Его обоз перегружен ранеными, боезапас на исходе. Так что далеко не уйдёт.</p><p></p><p>— Что ж вы? Если обоз перегружен, не можете догнать и отбить его?</p><p></p><p>— Он часто меняет лошадей, то у крестьян, то на конезаводах. Крестьяне его поддерживают, если б не они, он давно был бы в наших руках.</p><p></p><p>— Это я и без вас знаю, — оборвал Фрунзе. — Задача ваша остаётся прежняя — гнать Махно до полного его изнеможения, дабы окончательно покончить с главным повстанцем Украины.</p><p></p><p>Ах, как хотелось возразить командюжу: «А разве мы не изнемогаем?» Но вместо этого приходилось говорить требуемое:</p><p></p><p>— Есть гнать до полного изнеможения.</p><p></p><p></p><p>Основное ядро Повстанческой армии двинулось на север, где в районе Путивля и Белополья, по сведениям разведки, действовал отряд Шубы. Однако, прибыв туда, этот отряд не обнаружили и повернули в Курскую губернию, имея намерение установить контакт с Антоновым, хозяйничавшим на Тамбовщине.</p><p></p><p>Отдельные мелкие отряды приставали к Махно, неплохо сражались, но из родных мест уходить не желали. Нестор вполне их понимал, потому как самому чуть не каждую ночь снилась милая сердцу гуляйпольщина.</p><p></p><p>На курщине повстанцы наконец-то получили возможность отдохнуть, так как здесь красноармейских частей было меньше, чем на Украине, и они махновцев побаивались.</p><p></p><p>Узнав, что в Короче сосредоточены большие продовольственные склады Красной Армии, повстанцы захватили город, и Махно приказал:</p><p></p><p>— Всё, что в складах — награблено у народа, поэтому — открыть их и всё раздать населению.</p><p></p><p>— По скольку давать?</p><p></p><p>— Без ограничений, кто сколько унесёт. Времени для дележа нет.</p><p></p><p>Двое суток толпы народа клубились у складов, унося, увозя мешками, корзинами, бочками, благославляя спасителя и благодетеля Нестора Ивановича. Голод-то уже давал себя знать. Махно дивился:</p><p></p><p>— Берут своё, а благодарят меня. Чушь какая-то.</p><p></p><p>Теппер с Аршиновым трудились в типографии, печатая «Положение о вольных Советах». Поздно вечером Аршинов принёс батьке свежую кипу листов, пахнущих типографской краской. Махно с удовольствием вглядывался в текст, невольно останавливаясь на своих формулировках, столь понятных крестьянам, столь доходчивых и желанных.</p><p></p><p>— Это наш снаряд по большевистским циркулярам и приказам, где кроме как «отнять», «конфисковать», «расстрелять» крестьянину ничего не обещано.</p><p></p><p>— Это хорошо, Нестор, что ты понимаешь силу печатного слова, — сказал Аршинов. — Но плохо, что не замечаешь в повстанчестве спад.</p><p></p><p>— Как не замечаю? Я всё вижу, Пётр Андреевич. Зря ты так думаешь. И я знаю причину всему этому.</p><p></p><p>— Знаешь? А делаешь вид, что всё идёт ладом.</p><p></p><p>— А что? Я должен раскиснуть перед людьми: всё, братцы, я вас не туда повёл. Да?</p><p></p><p>— Ну зачем же ты в крайность-то, Нестор?</p><p></p><p>— Спад из-за усталости народа. Вспомни-ка, ведь седьмой год воюем. Сперва с немцами, там уже устали. И большевики на лозунгах «Долой войну!», «Землю крестьянам, заводы рабочим» взлетели во власть. Сразу те лозунги — в сортир. Войну начали против своего народа, который ограбили — никакой земли, никаких заводов ему. А хлеб, который полил крестьянин своим потом и кровью, ему запрещено продавать, только безвозмездно сдавать государству — этому новому угнетателю и эксплуататору.</p><p></p><p>— Ну что ты мне рассказываешь, Нестор? Или я не знаю.</p><p></p><p>— Ты запоминай, Пётр Андреевич, мои слова. Слышишь? Мои. Наше движение моё имя носит. Вот поэтому я решил... Ты садись, разговор долгий будет. Если большевики нас в конце концов раздавят, а я такого исхода не исключаю, то представляешь, каких собак они навешают на махновщину и на меня в частности?</p><p></p><p>— Представляю.</p><p></p><p>— ...Ты, Пётр Андреевич, стоял у истоков нашего движения. Ты ещё на каторге сделал из меня твёрдого, убеждённого анархиста. Спасибо тебе за это. И именно ты должен написать историю махновщины, никто, кроме тебя, этого не сможет.</p><p></p><p>— А ты? Сам-то ты разве не сможешь?</p><p></p><p>— Я мог бы, конечно, но для этого надо отойти от борьбы, чего я не могу сделать по моральным причинам. Да и если в одной руке маузер, в другой — перо, согласись, портрет карикатурный получается.</p><p></p><p>— Но вот стихи же пишешь.</p><p></p><p>— Это для души. И потом, они сами складываются под цокот копыт ли, под качку ли тачанки. А история махновщины — дело серьёзное. И автором её должен быть не Махно, ему могут не поверить, а другой. Вот ты, например, всё знающий, всё видевший своими глазами, пощупавший своими руками...</p><p></p><p>— Но для этого мне надо...</p><p></p><p>— Уйти в подполье для начала, — подсказал Нестор. — А дальше лучше перебраться за границу. Ну в этом деле не мне тебя учить. Кого себе в спутники хочешь?</p><p></p><p>— Конечно, человека не военного, интеллигентного. Теппера, например. Но не отдашь же.</p><p></p><p>— Конечно, не отдам. А кто мне газету, листовки печатать будет?</p><p></p><p>— Тогда Рывкина.</p><p></p><p>— Вот Рывкина бери. Получите деньги у Серёгина и вперёд. Он предупреждён, что ты идёшь в Харьков для налаживания подпольной работы. Но умоляю тебя, Пётр Андреевич, твоя главная работа — наша история, так что береги себя, такого второго автора у меня нет и не предвидится.</p><p></p><p>— Ты куда намечаешь двигаться?</p><p></p><p>— На Дону восстали Фомин и Каменев, надо их поддержать. И потом, ещё 20 января на нашу сторону перешла кавбригада Маслакова из Первой Конной. И во Второй Конной идёт брожение, большевики Дон-то унизили, дальше некуда. Это обнадёживает. Хотя, всё, кажется, не ко времени.</p><p></p><p>— Что ты имеешь в виду?</p><p></p><p>— Весенний сев. У меня почти все бойцы из крестьян, разбегутся, попрячут винтовки, ухватятся за плуги, и раньше мая их не соберёшь. Плевали они и на Махно и на Ленина — эти их не накормят. Ту же Первую Конную кто кормит? Крестьяне. А она, между прочим, только хлеба в сутки съедает 17 тонн, да овса 21 тонну. Вот и посчитай, сколько крестьян надо ограбить, чтобы всего один день повоевать.</p><p></p><p>— Это из какого расчёта ты берёшь? Какой состав этой самой Конной?</p><p></p><p>— 34 тысячи сабель с небольшим хвостиком.</p><p></p><p>— Хм. Цифры впечатляют.</p><p></p><p>— То-то и оно. И мы ведь не святым духом питаемая, мы тоже из крестьянской горсти гребём. Так что сев — это дело святое. В Москве этого не понимают, думают, что булки и калачи сами на деревьях растут. И своими продразвёрстками — узаконенным грабежом, добивают крестьянина. Клин-то посевной сокращается. Вот что страшно. Крестьянин-то как рассуждает: на кой чёрт мне лишнее сеять? Всё равно отберут. Посею для себя и годи. А это что значит? Голод, дорогой Пётр Андреевич. А случись засуха, неурожай. И думать страшно. Не случайно большевистскую символику «Серп и Молот» крестьяне переименовали в «с.мерть и Голод». А народ знает, что говорит.</p><p></p><p></p><p>Под Ровеньками к Махно присоединился отряд Волоха. И хотя он был невелик, имел боезапас, который тут же был пущен в дело. Повстанческая армия дала бой своим преследователям. За это время обозу удалось уйти вперёд на целый переход.</p><p></p><p>Почти каждое утро командир пулемётного полка Кожин заявлял Махно:</p><p></p><p>— Эх, дали б мне патронив, я б с этого Нестеровича решето зробыв.</p><p></p><p>— Верю, Фома, но «патронив» нема, — с горечью отшучивался Нестор.</p><p></p><p>Только кавалерийские наскоки по флангам красных, время от времени совершаемые под командой Куриленко, хоть как-то сбивали воинственный пыл преследователей. В сабельной рубке махновцы всегда превосходили красных.</p><p></p><p>Под Каменкой случилась нечаянная встреча с отрядом Пархоменко.</p><p></p><p>— Ба-а, наш дезертир объявился, — воскликнул весело Нестор, увидев подъезжающего Пархоменко во главе небольшого отряда, невольно выискивая в нём черты сходства с расстрелянным красным начдивом.</p><p></p><p>— Это ещё как посмотреть, — отвечал тот. — Я всегда оставался верным анархизму, а вот вы-то кому поверили? Большевикам. Я ведь говорил: продадут. А вы: нет, нет на этот раз не должны, мы для революции столько сделали. А что вышло? То-то язви вас в душу.</p><p></p><p>— Ладно, ладно, Яковлевич, — согласился Нестор. — Исправились же, чего ругаться. Лучше расскажи, как твои дела?</p><p></p><p>— Мои дела как сажа бела, — начал было рассказывать Пархоменко, но Махно с первых слов осадил его:</p><p></p><p>— Погодь, не выговаривайся. Доложишь перед штабом. Отчитаешься, — и сразу посерьёзнев, буркнул: — А там и для тебя новости найдутся.</p><p></p><p>Члены штаба и Реввоенсовета собрались в избе, где хозяин только что протопил печь будыльями кукурузы и было тепло. По окнам хлестал холодный дождь пополам со снегом, и оттого избяное тепло было вдвойне приятней. Свалив у входа на лавку свои шинели, шубы, башлыки, шапки, уселись вкруг стола. Махно в переднем углу под божницей, рядом с ним Пархоменко в отличном настроении (наконец-то встретил своих!).</p><p></p><p>— Ну что? Теперь отчитывайся вот перед товарищами, — сказал Махно. — Пусть они скажут, дезертир ты или герой.</p><p></p><p>— После того как вы помчались красным против Врангеля помогать, я подался в Богучарский уезд, собирая вокруг себя недовольных большевиками, их властью. И вы знаете, таких оказалось много, уже 10 ноября у меня было 8 тысяч штыков и сабель.</p><p></p><p>— Где ты с ними рейдировал? — спросил Белаш.</p><p></p><p>— В Воронежской губернии. Создал даже несколько конных и пехотных полков. Были и свои пушки. Крестьяне нас неплохо поддерживали, большевики у них тоже в печёнках сидят.</p><p></p><p>— С Антоновым связь имел? — спросил Махно.</p><p></p><p>— А как же. Мы с ним даже встречались и вели переговоры.</p><p></p><p>— Где встречались?</p><p></p><p>— В районе Иноковки. Я вызвал его, и он прибыл на переговоры.</p><p></p><p>— Ты его вызывал, не он тебя?</p><p></p><p>— Я, конечно, у меня, как-никак, уже было 12 тысяч бойцов, а у него 3 тысячи.</p><p></p><p>— Что это за человек?</p><p></p><p>— Эсер. При царе сидел в тюрьме. После февральской революции стал начальником Кирсановской милиции. В августе прошлого года кирсановские крестьяне отказались сдавать хлеб по продразвёрстке, их поддержало население Борисоглебского, Козловского, Моршанского уездов. Антонов возглавил это восстание. Большевиков, естественно, ненавидит люто. Они, говорит, извратили идею революции и, в сущности, являются сейчас контрреволюционерами.</p><p></p><p>— Ну что ж, он прав, — сказал Махно.</p><p></p><p>— Но именно по политическим вопросам мы с ним разошлись. Он сторонник учредилки, только, мол, она вправе определить путь развития страны.</p><p></p><p>— Как же они позволили большевикам разогнать учредительное собрание? Спохватились.</p><p></p><p>— Но по военным вопросам мы нашли с ним общий язык. Враг у нас один — Красная Армия с комиссарами. Определили районы действия — он на Тамбовщине, я в Воронежских уездах. Крестьянам, особенно зажиточным, очень нравился мой лозунг: «Каждый имеет право на продукты своего труда». И они нас всячески поддерживали. К концу января у меня уже было 30 тысяч бойцов.</p><p></p><p>— Ого! Целая армия, — воскликнул Белаш. — Где же она сейчас?</p><p></p><p>— Что, не понимаешь? Пять человек на одну винтовку. А у них пушки, пулемёты, бронепоезда. С чем на них идти? С вилами да косами. Эх, товарищи, если бы мы смогли вооружить крестьян, большевиков только б и видели А так что было? Нагнали в районы восстания бронепоездов и лупили нас почём зря. А против Антонова даже газы применяли.</p><p></p><p>— Газы? — удивился Вдовиченко. — И это против своего народа? М-да, и царь бы до этого не додумался.</p><p></p><p>— Да, братки, одной ненависти для борьбы маловато. Оружие треба.</p><p></p><p>— И патроны, — подсказал Кожин.</p><p></p><p>— Так как ты считаешь, Пархоменко, есть перспектива у Антонова? — спросил Нестор.</p><p></p><p>— Честно?</p><p></p><p>— Разумеется.</p><p></p><p>— По-моему, и антоновщина затухает. Задавят её большевики. Внешние фронты ликвидированы, вся армия брошена на внутренние. А с вилами против бронепоезда не попрёшь.</p><p></p><p>— Да, невесёлую историю ты поведал, — вздохнул Махно. — И нам тебя обрадовать нечем, браток.</p><p></p><p>Нестор достал из внутреннего кармана френча сложенный вчетверо лист бумаги, пообтёршийся уже по складкам, сунул Пархоменко.</p><p></p><p>— Узнаешь?</p><p></p><p>Тот развернул его и сразу потемнел лицом, узнав своё письмо к брату. В избе стало тихо, лишь по стёклам окна шуршала белая крупа, швыряемая ветром. Долгую паузу нарушил Махно:</p><p></p><p>— Конечно, можно б было простить ему убийство Максюты. Но его дивизия так защучила нас, не до сантиментов было.</p><p></p><p>— Я понимаю, — качнул головой Пархоменко. — Что делать? Молодо-зелено-глупо.</p><p></p><p>Все видели — ему хотелось заплакать, но не моглось, слишком замер ствела душа, иссякли слёзы.</p><p></p><p></p><p>Однако надежды штаба Повстанческой армии на соединение с Фоминым и Каменевым не оправдались. Семилетняя война повыгребла с Дом казаков — то царь, то белые, то красные и уж окончательно добило донское мужское население политика «расказачивания», придуманная Троцким, когда любой в.зрослый мужик признавался потенциальным врагом Советской власти и мог подлежать ликвидации. То-то было работки чекистам По станицам и хуторам оставались одни бабы, дряхлые старики и дети.</p><p></p><p>Вместо наполнения Повстанческая армия, беспрерывно преследуема и красными частями, таяла и вынуждена была повернуть с Дона назад на Екатеринославщину.</p><p></p><p>Здесь в штарм неожиданно явился комбриг Маслаков со своей восстав шей бригадой и начальником штаба Бровой.</p><p></p><p>— Наконец-то, — не скрывал радости Махно. — Сколько у тебя сабель?</p><p></p><p>— Восемьсот. И пехота своя была, вот Брова ей командовал, да в боях растеряли. Мы до вас, Нестор Иванович, с великой просьбой. Выдайте нам мандат на право формирования Кавказской Повстанческой армии.</p><p></p><p>— Что? Армией захотелось покомандовать, — нахмурился Нестор.</p><p></p><p>— Так ведь с одной бригадой, что за война? Если мы поднимем Кубань, то, глядя на это, и Вторая и Первая Конная могут до нас пристать. Командарм-2 Миронов уже в разладе с большевиками.</p><p></p><p>— Почему вы решили, что я должен вам дать такой мандат?</p><p></p><p>— Так имя ж ваше, батька Махно. Оно одно як бомба. Некие токо услышат: Махно идёт и уже трусятся, в портки кладут.</p><p></p><p>— Ну а ты, что молчишь? — взглянул Нестор на Белаша. — Мандат и тебе тоже подписывать.</p><p></p><p>— Просят у тебя, ты и решай.</p><p></p><p>— Но ты-то как думаешь: давать?</p><p></p><p>— Пусть себя в деле покажут. Пока ещё они будённовцы, не махновцы.</p><p></p><p>— А ведь верно, Маслаков, покажите себя в деле, а уж тогда и о мандате поговорим…</p><p></p><p>— Когда? С кем?</p><p></p><p>— Долго ждать не придётся. Слышь на околице потрескивает? Это, брат, не дрова ломают, примаковцы к атаке готовятся. Едва не месяц терзал нас Нестерович с червоноказаками, сейчас примаковский корпус не отстаёт ни на час. Каких хлопцев у меня повыбили, — голос Нестора дрогнул. — Алёшу Марченко, Гришу Василевского, Гаврилу Трояна — любимца моего. Да разве я прощу их красным?</p><p></p><p>Три дня пришлось бригаде Маслакова доказывать Нестору, что они уже не будёновцы. За эти дни они с боями прошли сёла Гайчул, Цареконстантиновку и Белоцерковку вместе со штармом и наконец в селе Берестовое. Когда все бойцы, измотанные боями, свалились в мертвецком сне, Махно сказал Белашу:</p><p></p><p>— Ладно, Виктор, готовь мандат на имя Маслакова и Бровы, по которому от имени штарма и Реввоенсовета им поручается организация Кавказской Повстанческой Армии махновцев и, разумеется, командование ею.</p><p></p><p>— Вот спасибо, Нестор Иванович, — сказал Маслаков, устало улыбаясь. — Теперь можно бы было и крынку допить, да где её взять.</p><p></p><p>— Оно бы и горилка не помешала, — заметил Брова.</p><p></p><p>— Угу, на помин своей души, — проворчал Нестор.</p><p></p><p>Времени терять было нельзя, мандат был тут же выписан с чётко проставленной печатью, с размашистой подписью Махно.</p><p></p><p>— Ну гляди, Маслак, — сказал Нестор, вручая комбригу документ. — Не подведи батьку.</p><p></p><p>— Что вы, Нестор Иванович, да мы теперь...</p><p></p><p>Хату тряхнуло так, что с потолка посыпалась извёстка. Снаряд разорвался у палисадника.</p><p></p><p>— К бою, — скомандовал Махно.</p><p></p><p>Все кинулись на выход. Махно, откинув занавеску в боковушку, где уже, вскочив с кровати, одевались Галина с Феней, приказал:</p><p></p><p>— Живо в тачанку. Прорываемся на Новоспасовку.</p><p></p><p>На улице царила страшная суматоха. Снаряды рвались в гуще обоза, взмётывая вверх колёса, куски разорванных тел. Отовсюду — крики, стоны, проклятия, ржанье лошадей.</p><p></p><p>К Махно подскочил на коне Пархоменко, Нестор не дал ему рта раскрыть:</p><p></p><p>— Живо к Маслаку, пусть прорывается на восток.</p><p></p><p>— Позволь и мне с ним, батько.</p><p></p><p>— Валяй.</p><p></p><p>Сам батько вместе с Куриленко и Вдовиченко повёл свою сотню прорываться на юг. Нестор знал, что его личное присутствие в атаке удваивает, утраивает силы и мужество бойцов, особенно молодых. Махно буквально бешенел в рубке, напрочь забывая о страхе и о том, что в любой миг его самого может сразить пуля или сталь вражеского клинка. Из-за того и любим был повстанцами: «Наш за чужой спиной не ховается».</p><p></p><p>Во время прорыва был ранен Вдовиченко. Его, уже падающего из седла, подхватил Зиньковский.</p><p></p><p>— Лева, — закричал Махно. — В тачанку его, к Гале.</p><p></p><p>Однако прорыв ещё не означал спасение. Красные конники не отставали, видимо, предвкушая победу.</p><p></p><p>Самой последней из убегающих была штабная тачанка. Белаш, привстав, сам нахлёстывает измученных коней, моля бога, чтоб они не пали.</p><p></p><p>Рядом оказался Махно верхом и закричал Белашу:</p><p></p><p>— Кассу! Кассу бросай! Быстрее.</p><p></p><p>Белаш наклонился к армейской кассе, откинул железную крышку и начал хватать и выбрасывать всё подряд: деньги, кольца, драгоценности.</p><p></p><p>Много выкинул, оглянулся и увидел, как останавливали коней красноармейцы, спрыгивали на землю, собирали монеты, кольца, ловили порхающие банкноты.</p><p></p><p>— Откупились, откупились, — шептал побелевшими губами Белаш. — И эти сволочи деньги любят. Шоб вам подавиться!</p><p></p><p>Погоня наконец отстала.</p><p></p><p><em><strong>6. Передышка</strong></em></p><p>Штарм укрылся в немецкой колонии, неподалёку от села Заливное. С Махно, членами штаба, Совета и охраной было всего около 30 человек, оружия, кроме личного, четыре пулемёта. Красные утеряли след Махно, за которым гонялись почти 4 месяца и несколько раз окружали.</p><p></p><p>В Москве Ленин метал громы и молнии по адресу военных: «...наше военное командование позорно провалилось, выпустив Махно (несмотря на гигантский перевес сил и строгие приказы поймать) и теперь ещё более позорно проваливается, не умея раздавить горстку бандитов...»</p><p></p><p>Это из Москвы казалась «горстка», а в действительности вся страна дышала непокорством, оттого и был неуловимым «главный бандит».</p><p></p><p>Немцы, у которых нечаянно оказался опасный гость, единодушно решили не только не выдавать его, но и стали охранять подходы к колонии, строго блюдя тайну присутствия у них повстанцев. Поставили на довольствие не только людей, но и откармливали и коней, измученных долгой гоньбой.</p><p></p><p>Клейн просто объяснил это старание:</p><p></p><p>— Не за батьку боятся, за себя. Узнай красные, что они прячут Махно, половину мужиков расстреляют. А если выдадут — повстанцы того хуже отомстят. Некуда деться бауэрам. Лучше помалкивать.</p><p></p><p>Нестор, привыкший к кипучей стремительной деятельности, в подполье в бездельном существовании, уже на третий день почувствовал себя неуютно. Руки, ум просили работы, хотя он ещё толком не оправился от последнего ранения, выпросил у Белаша бумаги и чернил, засел за писанину.</p><p></p><p>— Что это будет? — поинтересовался Белаш.</p><p></p><p>— Это будет «Декларация махновцев».</p><p></p><p>— Ты нас ознакомишь с ней?</p><p></p><p>— Обязательно. Для чего ж я её пишу.</p><p></p><p>Зиньковский меж тем направил связных к отрядам, отделившимся от штарма перед уходом в подполье — в Дибривский лес, к группе Забудько и Щуся; в Юзовский район к Гонде с Москалевским, а также к Кожину с Тарановским, действовавшим в Таврии. Всем этим группам был передан приказ батьки, состоявший из семи пунктов:</p><p></p><p>1) разрушать тылы Красной Армии и её институты насилия и произвола;</p><p></p><p>2) летом разрушать линии железных дорог;</p><p></p><p>3) разоружать красные части;</p><p></p><p>4) увеличивать число бойцов в группах и их боеспособность;</p><p></p><p>5) не допускать в отряды лиц, склонных к бандитизму;</p><p></p><p>6) стараться сохранить сильные группы до известного времени;</p><p></p><p>7) каждый командир ответственен за вверенную ему группу.</p><p></p><p>Махно не хотел давать передышки большевикам.</p><p></p><p>В Новоспасовку был отправлен разведчик с заданием найти там раненого Вдовиченко, при котором находились Антон Матросенко и Галина с Феней.</p><p></p><p>— Скажи им, чтоб носа на высовывали, — наказывал Лева разведчику. — Пусть сидят тихо, пока не выздоровеет Трофим. Когда начнём объединение отрядов, мы сами их найдём.</p><p></p><p>В группе штарма каждый старался найти себе дело: чинили сбрую, сапоги, занимались стряпнёй, подковывали лошадей, заготовляли дрова. Батько с глубокомысленным видом писал за столом. Это его положение пишущего отчего-то стало забавлять повстанцев. Покуривая в сенцах, зубоскалили в его адрес:</p><p></p><p>— Расписался батько-то.</p><p></p><p>— На говори, прям Пушкин.</p><p></p><p>— Чего-то настрочит.</p><p></p><p>— Было б дельное, пусть строчит.</p><p></p><p>И вот Нестор приказал Белашу собрать штабистов и членов Реввоенсовета:</p><p></p><p>— Будем обсуждать декларацию.</p><p></p><p>— Но нас-то: раз-два и обчёлся. Из штабных я, Дерменжи, Данилов и Зверев. А из Совета ты да я.</p><p></p><p>— Ладно, введём в Совет Клейна с Петренко и, само собой, Серёгина. Собирай народ.</p><p></p><p>Приглашённые собирались в горнице, рассаживаясь по лавкам, несколько дивились торжественному виду батьки. Махно начал:</p><p></p><p>— Товарищи, я решил составить декларацию махновцев и обсудить её с вами. В ней я постарался изложить наши цели после изгнания большевиков. У большевиков цель — диктатура пролетариата, но мы-то знаем, что это обман, в действительности у них диктатура одной партии, с чем мы категорически не согласны. Итак, в России на развалинах белогвардейских и красноармейских принудительных армий образуются вольные анархистские партизанские отряды, восстанавливается идея безвластного общества. Взамен диктатуре пролетариата мы провозглашаем диктатуру труда в форме Советской власти. Мы допускаем государственность, но только под руководством профсоюзов, во главе которых должны стоять анархисты, как законные представители трудящихся масс. В нашем анархистском обществе каждый будет обеспечен средствами производства.</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 387862, member: 1"] — Тогда почему вы говорили, что она должна завязывать мешок? — Это только моё предположение, а на самом деле я не знаю, почему её выводят из города. — В таком случае, почему она до сих пор не ушла? — Я звонил комбригу, спрашивал. Сказал, что завтра, то бишь уже сегодня, в 10 утра они выступят. В 6 утра, ещё в темноте, на восточной окраине города затрещали выстрелы. Первыми бой приняли заставы, которые не продержались и четверти часа. Были смяты и уничтожены. За ними махновцы практически без боя захватили штаб 2-й бригады вместе с командиром и начальником штаба. Рядовых батько приказал тут же зачислить в штат, а батарею бригады немедленно пустить в дело. Не случайно предревкома сомневался в надёжности бригады, она в самом начале боя перешла на сторону махновцев и атаковала почту с криками: «Бей коммунистов!». Однако огонь трёх пулемётов, строчивших из окон, заложенных мешками с песком, отогнал атакующих. — Пушки, — крикнул Махно. — Бейте по окнам. Первый опорный пункт пал. Второй был в здании Чека, и когда туда подкатили пушки, Махно предупредил артиллеристов: — Бейте только по огневым точкам. Полуподвальные окна не трогайте, там арестанты. Пехоте Петренко Нестор приказал: — Окружить здание, чтоб ни один чекист не ушёл. Этих клопов давить беспощадно. Арестантов выпустить. С запада позиции красных были атакованы отрядом Алексея Марченко. Первая а.така была отбита, так как помимо пулемётов защитники имели 3-дюймовые пушки. Повстанцы отошли с потерями. Командир Лебедев торжествовал: — Отлично сработали. Молодцы! — И чтоб ободрить свой небольшой отряд сообщил: — Нам бы продержаться всего час, а там прибудет подмога из армии. Но это был первый и последний успех защитников. Когда началась вторая а.така, с левого фланга налетела конница повстанцев, ведомая Марченко. Он первый зарубил артиллериста и крикнул: — В капусту! Бой был скоротечен и кровав. Под шашками погибли почти все бойцы вместе с командиром Лебедевым. Если опорный пункт в Чека сопротивлялся до последнего, то в Упродкоме защитники большей частью разбежались, даже не приняв боя. Уже в 10 часов в городе полными хозяевами стали махновцы. Нестор приказал найти Теппера или Аршинова. Нашли обоих. — Ну что, культура? — спросил их Махно. — Нашли типографию? — Нашли. А толку? Все рабочие разбежались. — Ищите. А нет, сами набирайте и печатайте. — Но, Нестор Иванович... — пытался возразить что-то Теппер. Махно перебил: — Слышали, приказ? Исполняйте, а нет, лично выпорю. И только. Если Теппер был напуган такой перспективой, то Аршинов вдруг окрысился: — Ты эти генеральские замашки брось, Нестор. Этому тебя каторга учила? Нестор, поняв, что переборщил, молвил, несколько смешавшись: — Прости, Пётр Андреевич, но уж больно листовка эта нужна, нужней любого снаряда. — Мы сделаем, если сможем. Сколько времени даёшь? — Часа два-три, не более, пока лошадей подкормим, да народ с вечера не емши. Раненых надо собрать. Никого из типографских работники культурно-просветительного отдела найти не смогли. Наконец в какой-то типографии, обнаружив шрифты, сами принялись набирать текст. Но успели немного, набрав лишь крупно заголовок: «ЧЁРНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО БОЛЬШЕВИКОВ» и полторы строки текста. В помещение влетел караульщик, сообщил: — Красные ракеты! Уходим. Хотя Махно одержал в Бердянске бесспорную победу, оперативный отдел штаба Фрунзе представил командующему ликующую реляцию: «...13 декабря 2-й кавкорпус выбивает противника из Бердянска, отбивает батарею. Захватив знамя азовской группы махновцев и изрубив их до 500 человек, вынуждает противника к отходу в северо-западном направлении. 14 декабря Махно загоняется в Андреевку, где и окружается нашими частями...» Оперативники были настолько уверены в грядущем уничтожении Махно, запланированном Фрунзе на 16-е число, что решили не огорчать командующего сообщением о бердянском конфузе. Впереди победа, а она перекроет все случайные неудачи. В этой справке, лёгшей на стол Фрунзе, правдой было только то, что Андреевка действительно была плотно окружена красными частями. Махно прибыл туда ночью, имея 3500 сабель и 500 штыков, 16 пушек и 500 пулемётов. Зиньковский докладывал батьке последние разведданные: — С северо-востока стоят части 42-й дивизии, с запада и северо-запада — Сводная дивизия курсантов, с юга — 2-я стрелковая дивизия и 3-я Киевская бригада курсантов. — Чёрт подери, — выругался Махно. — А кавалерии сколько? — Три дивизии, батько; 5-я, 7-я, 9-я и Интербригада в придачу. — И это всё? — Кажется, всё. Хотя нет, с юга ещё и Донская дивизия. — Ошалел Фрунзе, он же на нас согнал войска больше, чем на Врангеля. — Да, — согласился Зиньковский, — колечко железное. — Будем драться. Марченко, не жалей коням овса, день будет нелёгкий. Виктор Фёдорович, не вели тачанки на площади в кучу сбивать. С рассветом начнёт бить артиллерия, и в первую очередь — по площади, дров наломает. Действительно, едва начало светать, заработали пушки, снаряды рвались на площади, заставляя махновцев жаться к окраинам села. Забравшись на крышу с биноклем, Василевский сообщал: — Пушки бьют с севера... С северо-востока, кажется, готовится а.така. — Так кажется или готовится? — спрашивал снизу Нестор. — Да, рассыпаются в цепь и знамя подняли. Идут... — Фома, — обернулся Нестор к Кожину. — Встречай. Марченко, готовь провбды. Около двухсот тачанок помчалось из села навстречу наступающей 42-й дивизии. Далее разворот — все вдруг. И треск пулемётов. Огонь столь плотен, что цепь редея поворачивает назад. И тут в дело вступают конники Марченко, они несутся во весь опор за убегающей пехотой, стараясь отсечь её от своих. Бригада капитулирует; её пригоняют в село, располагают по приказу Махно на площади. Тут начинает атаку с юга Донская дивизия, силами 4-й бригады. Махновцы повторяют свой излюбленный приём — пулемётный огонь тачанок и кавалерийский наскок. Только на этот раз во главе кавалеристов сам батько. Пленена и 4-я бригада. Артиллерия красных умолкает, поскольку в деревне уже не только махновцы, но и свои. Передышка. Махно собирает в штаб всех командиров. — Товарищи, мы не можем обольщаться сегодняшними нашими успехами. Ночью надо идти на прорыв. Поскольку красные усиливают части с севера, предупреждая наш нажим именно в эту сторону, мы всерьёз начнём имитировать подготовку прорыва на юг, через Донской корпус. Разведка у красных, я полагаю, нисколько не хуже нашей. Поэтому, вернувшись с совещания, ведите разговор даже меж собой о южном варианте. Кожин свой полк сосредоточивает на юге села, посылает разведку с заданием нащупывать проходы. Если кто-то будет интересоваться: почему на юг? Отвечайте серьёзно: там у красных самый слабый участок. — Нестор Иванович, вы полагаете, что красные начнут усиливать этот участок? — спросил Марченко. — Вполне возможно. Но главное, они не будут нас ждать на севере на участке 42-й дивизии. Здесь, примерно в полночь, 126-я бригада будет сменяться резервной 124-й. Именно в эту пересмену я и ударю по ним. Но об этом не то что говорить, но и думать забудьте. Юг, и только. — А что с пленными делать? — спросил Петренко. — Как что? С собой берите на юг, туда, где сосредоточивается Кожин. Убеждён, среди них найдётся хитрый, умный, ловкий. Улизнёт к своим предупредить. Не мешайте герою орден зарабатывать. — А после прорыва куда двигаем? — На Конские Раздоры, там нас ждут обозы трёх или четырёх дивизий. Хороший куш. Надо его заработать. И только. — Заработаем, — отозвался беззаботно Марченко. Не спавший уже две ночи подряд главкомюж Фрунзе, выпив очередной стакан с содой, прилёг на диван и сразу словно провалился. Показалось, спал несколько секунд. Открыл глаза и увидел рядом встревоженного члена Реввоенсовета Гусева в запотевшем пенсне. — Что случилось, Сергей Иванович? — Махно прорвался. — Как? — вскочил Фрунзе. — На чьём участке? — На участке 42-й и 9-й кавдивизий. — Кто сообщил? — Только что звонил Грюнштейн. — Мерзавцы! Ротозеи. Сорвать такую операцию! Упустить бандита, загнанного в угол. Свяжите меня с командармом-4. — Невозможно, Михаил Васильевич. Он где-то в частях. — Тогда с Грюнштейном, он-то, видимо, на месте. Гусев снял трубку, приказал: — Немедленно командующему на провод члена Реввоенсовета 4-й армии Грюнштейна. Фрунзе взял трубку и сжал её до повеления пальцев: — Докладывайте, Грюнштейн... Так... Ну и что ж, что устали? Это все отговорки — усталость, туман, ночь... Так вот, товарищ Грюнштейн, мы сейчас пишем приказ по фронту. Вы возглавите комиссию по расследованию... Выясните, кто виновен в прорыве банды, и передайте дело в Ревтрибунал... А вы как думали?.. Вплоть до расстрела, несмотря на должности и заслуги... Где он?.. Кто-кто? Махно, разумеется... На Конские Раздоры? Вы там с ума посходили... Это ж надо, в одно место пять обозов... Немедленно организуйте погоню за бандой. Немедленно. Фрунзе бросил трубку, скомандовал: — Сергей Иванович, садитесь к столу. Пишем приказ по фронту. Гусев сел к столу, протёр платочком пенсне, защемил на переносице, взял ручку. — Я готов, Михаил Васильевич. [I][B]3. Ату его![/B][/I] В Конских Раздорах махновцам действительно досталась богатейшая добыча — обозы пяти дивизий с обмундированием, патронами, мукой, крупами, сахаром, жирами. Махно, понимая, что всё это богатство его армии не увезти, не переварить, приказал Серёгину: — Григорий Иванович, только необходимое — патроны, обмундирование, сапоги. Одеть всех с иголочки. Остальное раздать крестьянам. Силы красных, брошенные на уничтожение Махно, по количеству бойцов в десять раз превышали его отряд и, казалось, вот-вот его прихлопнут. И далее они не раз окружали Махно, используя конницу, бронемашины, бронепоезда; но всякий раз махновцы вылезали из «мешка», оставляя с «носом» самых заслуженных красных полководцев. Снова разгневанный командарм метал громы и молнии: — Товарищ Будённый, вы опять упустили банду. — Да, товарищ Фрунзе, — кряхтел на другом конце провода командарм Первой Конной. — Он же, гад, что удумал: выстроил своих головорезов и с красным знаменем, с пением «Интернационала», двинулся в сторону моей второй бригады. Ну те видят: наши идут. Ещё и подпели им «вставай проклятьем». А они подъехали, выхватили шашки, полбригады вырубили. И ушли. — До каких же пор вы будете попадаться на удочку этому бандиту? — Мы учтём, товарищ Фрунзе. В другой раз не выскользнет, — давал Будённый очередное обещание, в душе уже начиная сомневаться в его исполнении: «Что ж это творится? Врангеля в десять дней разгромили, а тут за кучкой бандитов гоняемся и никакого сдвига». Нервничал Фрунзе. Выходил из равновесия в Москве вождь. Красная Армия не давала Махно передышки, старалась ни на час не упускать банду из виду, атакуя её при первой возможности. Махно стал уклоняться от прямого столкновения с красными, слишком вымотаны были бойцы этой сумасшедшей гонкой, но не упускал случая разгромить или пленить часть, попадавшуюся на пути. Так 19 декабря на хуторе Левуцком был захвачен штаб 2-й Петроградской бригады Сводной дивизии курсантов, охраняемый лишь комендантской ротой. Допрашивая ещё непротрезвевших красных командиров, Махно выяснил, что именно эта группа участвовала в разгроме корпуса Каретникова, и приказал порубить весь штаб: — В память по Семёну. И только. Хотел Щусь «расходовать» и роту, но Нестор да и Комиссия антимахновских дел в лице Василевского и Галины Андреевны воспротивились: — Рядовых отпустить. — Они наших не отпускают, — пытался доказать свою правоту Щусь. — Мы — не они, — отвечала чисто по-учительски Галина. Красные действительно всех пленных махновцев, как правило, расстреливали; мало этого, подлежали ликвидации и лица, сочувствующие им. Именно этот безграничный красный террор и пополнял махновский отряд новыми бойцами — мстителями за попранную свободу, за погибших родных и друзей. Обобранный, обманутый народ — это неиссякаемый источник сопротивления. Но иезуитская мысль большевиков и здесь нашла способ расслоить, перессорить крестьян. В сёлах стали создаваться комитеты бедноты, в которые записывали голь перекатную, бездельников и тунеядцев, вручая им власть на селе. Работящие мужики, имевшие крепкое хозяйство, объявлялись кулаками и комбеды натравливали на них: «Грабь награбленное!» Когда в селе появлялся продотряд, первыми помощниками ему становились комбедовцы, знавшие, где и у кого есть хлеб, и рьяно помогавшие его отбирать. За такую услугу получали часть отобранного. Село раскололось на две люто враждующие стороны — на бедных и кулаков. Большевики наконец-то добились своего. Советская власть и Красная Армия были на стороне комбедов, хотя хлеб выгребали у кулаков. Махно назвал эту политику «грязью». Едва ли не в каждой волости вспыхивали по сёлам кровопролитные потасовки, убийства из-за угла, через окно тёмной ночью. Вот уж истина, комбеды привнесли в деревню такой КОМ БЕД, который и до сего дня не рассосался. Зависть к благополучию соседа, к его успеху — это чёрное наследие комбедов. Не случайно слово «кулак» до сих пор употребляется в ругательном смысле, а вот «бедный» — сочувственно. Большевиков уже нет, а их дело живёт и процветает: бедно живёшь — живи, разбогател — берегись. На Совете Повстанческого штаба решили уходить на Правобережье, где, по разведданным, действовало ещё несколько повстанческих отрядов, к тому же Екатеринославщина была настолько вытоптана, разграблена белыми, красными, зелёными, что у крестьян брать стало нечего, они сами голодали. — Двинем на Киевщину, будем подымать народ, — подытожил Махно. — Да и от красных может полегче станет. Ведь выспаться путём не дают. 22 декабря, соблюдая саженную дистанцию между тачанками и рядами всадников, Повстанческая армия по льду перешла Днепр. То, что пленные красноармейцы так легко, а иногда и с радостью вливались в ряды Повстанческой армии, породило у Нестора надежду поднять против большевиков и Красную Армию. Сообщения агентов, рассылаемых Зиньковским во все стороны, обнадёживали штабарм. На заседании Реввоенсовета Лева докладывал: — Комбриг Первой Конной Маслаков твёрдо на нашей стороне и готов выступить со дня на день. — Чего же он тянет? — спрашивал Махно. — Первая Конная лупит нас нещадно, а он «готов выступить». Пусть выступает. — Дело в том, что он пытается уговорить других командиров поддержать его, а вся армия разбросана по Таврии. — Он дождётся, что его заметёт ЧК, как это случилось с командирами 30-й дивизии. Тоже были «готовы», а их в одну ночь повязали и заменили коммунистами. Передай Маслакову, что мы советуем ему выступать немедленно. Лучшей агитацией колеблющихся будет его выступление. А что от командарма Второй Конной слышно? — От Миронова? Я послал к нему его брата, но пока никаких вестей нет. — Миронов, увидев, что натворили большевики на его родном Дону, возмутился их политикой. И это надо использовать, иначе нас опередят чекисты. Надо послать к нему авторитетного человека. — Кого? — Ну вот хотя бы Вдовиченко, полный георгиевский кавалер. — Но Трофим Яковлевич командует у нас Азовской группой, — пытался возразить Белаш. — А Филипп Миронов — Второй Конармией. Два высоких начальника скорей договорятся. Верно, Трофим? — Пожалуй, так, — согласился, усмехнувшись, Вдовиченко. — Решено. Группу сдай Куриленко, а сам к Миронову. Если поднимешь Вторую Конармию, закачается и Первая Конная. Это будет действительно ход конём. А тебе ещё один «Георгий» обеспечен. Но, судя по всему, и на Правобережье махновцам не суждено было «выспаться». С первого дня их преследовала Первая Конная и корпус Червоных казаков под командой Примакова. Иногда спасало положение то, что и махновцы были одеты в красноармейскую форму, захваченную в Конских Раздорах, и щеголяли в краснозвёздных шлемах и в шинелях с красными «разговорами». Так, перед Новоукраинкой Махно приказал свернуть чёрное знамя и развернуть красное. Вступили в город частью Первой Конной. Куриленке Нестор сказал: — Василий, ты поднаторел у красных, скажи военкому, пусть тачанок и исправных телег подкинет. — А что, сам не хочешь к нему? — Опасаюсь, что моя рожа всем военкомам чекистами на фото показана. Куриленко отправился к военкому, вошёл прямо в бурке в белой папахе, щёлкнув каблуками, представился: — Комбриг Куриленко. Военком протянул ему руку, поздоровались. — У вас тут Махно, часом, не проходил? — справился Куриленко. — Нет. Бог миловал. Да к нам он вряд ли сунется, у нас 90-й полк квартирует. Так что в случае чего... — Выручайте, товарищ военком, гонимся за бандой от самого Днепра, телеги, тачанки разваливаются. — Это моя обязанность. Сколько вам надо? — Ну хотя бы сотню. — Сотню, увы, не смогу, но половину постараюсь. Военком постарался и был этим очень доволен. Куриленко подписал бумагу в получении означенных транспортных средств. И уже через полчаса махновцы окружили казармы 90-го полка и, ударив со всех сторон из пулемётов, заставили сдаться. Комиссара с командиром тут же расстреляли, часть красноармейцев влили в свои ряды. Остальных Махно приказал раздеть. — Раздетых их в бой не пошлют. А пока оденут, обуют, вооружат, мы уж далеко будем. Пусть греются у печек хлопцы. Дерменжи, отвечавший за связь, лишил Новоукраинку телефонных аппаратов и повредил телеграфные. На отдых расположились, отъехав 19 километров, в Песчаном Броде. Начдив-14 Пархоменко решил окружить Песчаный Брод и уничтожить банду. Хотя комбриги ему докладывали, что кони выморены длинными переходами, им требуется отдых, Пархоменко успокаивал: — Ничего, окружим банду, много скакать не придётся, а уничтожим, тогда и передохнем. Александр Яковлевич заранее представлял себе, какие лица будут у Будённого и Примакова, когда он представит им неуловимого батьку или хотя бы его голову: «учитесь, командармы». Однако у Махно, к удивлению начдива-14, оказались очень бдительные заставы и охранения. Вовремя открыли огонь, подняли тревогу. А батько лично повёл на прорыв свою армию и прорубился на юго-запад. — Ничего, ничего, — успокаивал себя и других Пархоменко, — рано или поздно встретимся с ним... Не предполагал Александр Яковлевич, сколь близко исполнение его желания. Новый 1921 год махновцы встретили в беспрерывных боях. Красные наваливались то с одной, то с другой стороны. Москва «бомбила» командюжа телеграммами: «Когда же наконец?» Фрунзе, глотая соду, наседал на командармов: «До каких пор?» Командармы распекали начдивов: «Вы что, бабы?» Несколько раз командюжу поступали ликующие срочные телеграммы: «Махно окружён. Через час-два доложим о его ликвидации». Но проходили и час и два... и пять, а доклада не было. — Товарищ Паук, — приказывал Фрунзе начальнику штаба. — Запросите командиров: где их доклад? Командюж уже догадывался, что придёт оправдание. Так оно и случалось всякий раз. Входил Паук, докладывал со вздохом: — У Махно оказались резвее кони. Или: — Махно опять заманил наших на пулемёты. Михаил Васильевич опять лез в стол за содой, ворча под нос: «Гавнюки». Он так возненавидел этого проклятого Махно, что однажды, увидев его во сне, хотел всадить в него всю обойму из маузера. Но отчего-то пистолет давал осечку. Проснувшись в досаде, невольно подумал: «Не к добру сон». Новогоднее сражение Повстанческой армии под городом Ставище, Киевской губернии, с 8-й дивизией Червоных казаков окончилось победой махновцев. Здесь же Феодосий Щусь, встретившись в тумане с авангардом примаковцев, принявших его за своего комполка, расстрелял их командира на глазах изумлённых казаков и был таков. Ускакал. 3 января, получив разведданные, что в селе Бучки находится 14-я кавдивизия красных, Махно вызвал Марченко: — Алёша, возьми сотню, съезди на рекогносцировку, у тебя глаза молодые, оцени обстановку. Марченко ехал во главе своего отряда вдоль опушки по чистому, только что выпавшему снегу. Ехали неспешно, то шагом, то лёгкой рысью, и тут увидели выехавшую из села группу всадников. «Не иначе разведка» — подумал Марченко. Но когда они сблизились, намётанным глазом угадал: «Начальство». Но сворачивать с пути и не подумал, а крикнул: — Эй, какой вы части? — А вы кто такие? — зычным командирским голосом спросил ехавший впереди здоровенный всадник в чёрном полушубке, перепоясанный портупеей. — Мы 8-я Червоноказачья дивизия, — отвечал Марченко, продолжая движение навстречу. — А мы 14-я, я комдив Пархоменко. — Окружаем, — негромко скомандовал Марченко спутникам, в сторону встречных воскликнул громко и радостно: — Товарищ Пархоменко! Как же, как же, мы очень наслышаны о вас. Теперь-то мы зажмём бандюг, теперь-то они у нас попляшут. — Мать честная! — ахнул Махно, когда Марченко выбросил ему на стол стопу документов. — Алёшка! Сукин ты сын! Кого загрёб-то! Командующий группой войск Богенгард, — читал Махно первую книжицу. — Военком Беляков, комдив Сушкин, начштаба Мурзин, начальник связи Сергеев и наш старый друг Пархоменко; давненько я мечтал о встрече с ним. Ай да подарок, Алёшка. Вот спасибо, так спасибо. — С кого начнём? — спросил деловито Зиньковский. — Конечно, с Пархоменко, с его голубы, за ним должок за дедушку Максюту. Аты, Алёша, побудь, посмотри, поучись. Пархоменку ввели уже без полушубка, без ремней и без шапки. Руки у него были связаны за спиной. Махно, знавший на собственной шкуре порядок допроса, и здесь применил свои знания: — Ваше имя? Фамилия? Год рождения? Партийность? Пархоменко отвечал тихо, севшим до хрипоты голосом, он всё ещё не мог прийти в себя от случившегося. — Вот вы молодой, Александр Яковлевич, нет и 35-ти, как же у вас поднялась рука на дедушку Максюту? Только за то, что он анархист? — Тогда был григорьевский мятеж. — Знаю. А при чём тут Максюта? — Но мне сказали, что он поддерживает его. — Но вы его даже не допросили. Ухлопали прямо на улице Екатеринослава как обычного террориста. Некрасиво, Александр Яковлевич. Вот мы ж вас не убивали, а взяли в плен благородно, по-людски, допрашиваем как человека. А что касается расстрела, то это будет решать комиссия, не я... и не он... и не он. Говоря это, Нестор с трудом удерживался, чтоб не выхватить маузер и не разрядить в это широкое ненавистное лицо с обвислыми от испуга усами. Ему захотелось поиграть «в кошки-мышки», что не нравилось Зиньковскому: «Чего он затеялся с воспоминаниями? Того гляди наскочат красные, а он городит...» Но вслух Лева не говорил ни слова. Упоминание о расстреле, видимо, ещё больше напугало Пархоменко, он вдруг прохрипел: — Мой старший брат анархист. — Знаем. Он, кажется, сейчас на Тамбовщине бьёт красных, а вот младший выбрал другой, неправедный путь. — У меня есть письмо от него... Вот тут, в кармане, — кивнул Пархоменко на свой нагрудный карман гимнастёрки. — Я уже думал... — Алёша, — кивнул Махно Марченке, — достань-ка. Марченко встал, прошёл к Пархоменко, расстегнул карман, достал свёрнутый лист бумаги, положил перед Нестором. Тот развернул его: — Посмотрим, что пишет умный человек. — Он, кажется, у нас дезертировал в своё время, — напомнил Зиньковский. — Ну и что? Не в Красную же Армию. Он ушёл от нас из-за того, что не соглашался на союз с большевиками, и по-своему был прав. А сейчас вон свой анархистский отряд имеет. Побольше бы таких дезертиров. Лучше послушайте, что пишет умный брат не очень умному, — и Махно начал читать: — Что тебя держит у большевиков? Чины? Должности? Брось. Всё это взрасло на крови таких же, как и мы, простых тружеников. Я знаю, что с батькой Махно у тебя кровная вражда. Переступи через неё. Открой глаза, и ты увидишь, что за ним идут сотни и тысячи крестьян, ранее никогда не державших в руках оружия. Подумай, Александр! Ещё не поздно! Махно кончил чтение, стал сворачивать лист. Спросил: — Ну что ж надумал, Александр — младший брат? — Если вы мне сохраните жизнь, — начал Пархоменко, — то я бы смог... Но тут в избу ворвался Василевский: — Красные наступают! Махно, заметив в глазах Пархоменко какую-то искорку, мгновенно вспыхнувшую, но тут же погасшую, встал и усмехнувшись молвил: — Ишь ты. Голову змее отрубили, а она и без неё живёт, — и вышел. На улице его догнал Марченко. — Нестор Иванович, а что с этими делать? — Расстрелять. И только. — Но-о... — Видишь, не до них. — И Пархоменку? — Его в первую очередь. Своих ждёт, сволочь. 15 января х.оронили начдива Пархоменко, и член Реввоенсовета Первой Конной товарищ Ворошилов проникновенно с пафосом говорил на траурном митинге: — ...Товарищ Пархоменко, как всегда, был впереди своей части и на этот раз выехал вперёд, без всякой охраны. Но там была устроена засада, и товарищ Пархоменко был окружён бандитами. Товарищи погибли геройски, бандиты расправились с ними самым зверским образом. Спи спокойно, дорогой товарищ, мы отомстим за тебя. Спустившись с трибуны, Ворошилов подошёл к Будённому, сказал негромко: — Глупейшая с.мерть. — А где ты видел её умную, — ответил серьёзно командарм. Всего на несколько дней пережил Алексей Марченко своих высоких пленников, сложив удалую голову в одной из смертельных рубок с червоноармейцами, так и не дожив до своего 18-летия. [I][B]4. Ещё месяц и ещё[/B][/I] Расчёт штабарма и Реввоенсовета Повстанческой армии поднять всё Правобережье против большевиков не оправдался. Отряды, которые там действовали и с которыми махновцы надеялись объединиться, были либо разбиты уже Красной Армией, либо являлись настолько мелкими, что не представляли серьёзной силы. Это были скорее шайки бандитов и мародёров, не способные противостоять даже милиции. Такое пополнение принимать в армию Махно не хотел: — Зачем они мне? Сегодня приму, завтра расстреляю за грабёж. И только. 6 января в селе Межеричи под Каневом, воспользовавшись небольшой передышкой, штабарм решил провести совещание комсостава по вопросу: как действовать дальше? Туда прибыли петлюровские атаманы Пономаренко, Родченко и Струк. — Враг у нас один, — говорил с пафосом Струк, — это большевики, так помогите нам, дайте оружие. — Враг-то у нас один, — скрёб затылок Махно, — но вот цели разные. И потом, у нас у самих с боеприпасами — беда. Мы же почти не вылазим из боя. — Но у вас вон сколько пулемётных тачанок, сотни две, не меньше, — вздыхал Родченко. — Уступили бы нам хоть с десяток. — Сколько у вас бойцов? — У меня 200 сабель, — сказал Струк. — У меня около того же, — сообщил Пономаренко. У Родченко оказалось всего 175 штыков. — М-да, атаманы, такую вашу силу красные раздавят одним полком. — В том-то и дело, приходится по лесам ховаться, — признался Пономаренко. — Да если б у нас были патроны... Нестор Иванович, дайте хоть с полмиллиона. — Что вы, братцы, у меня у самого и половины этого нет. Вы посчитали тачанки с пулемётами, а ведь если у трети осталось хоть по одной ленте, так и то хорошо. — Что ж нам делать? Посоветуйте, Нестор Иванович. — Ховайтесь и далее. У меня армия, мне не сховаться, хоть иной раз и рад бы. А если серьёзно, добывайте оружие у красных, товарищи атаманы. Мы тоже от них снабжаемся. А сейчас, извините, мне надо на совещание. На совещании, куда припозднился Махно из-за атаманов, обсуждали дезертирство артиллеристов. — От кого, от кого, а от шаровских я этого не ожидал, — говорил Белаш. — Такие были честные, исполнительные и вот на тебе — дезертировали. — Они ещё записку оставили, — сказал Зиньковский. — Записку? — спросил Нестор, сразу уловивший суть разговора. — Она у тебя? — Вот, — подал Зиньковский клочок бумаги. — Так. Написано: «Без снарядов воевать не умеем. Простите. Василий и Влас Шаровские». Вот черти полосатые, — вздохнул Махно. — А я так умею? И куда их, дураков, понесло? — Наверно, в Гуляйполе, на родину, — предположил Серёгин. — Там пропадут. Напорются на чекистов, и всё. Жаль. Стрелки были милостью божьей. Ну, а вы как надумали? Куда двинем? — Вот гадаем, — сказал Зиньковский, — кто полагает на Гуляйполе надо, а кто советует на север. — На Гуляйполе нельзя, братцы. Там сейчас красных, как блох в катухе, к тому же они нас там и ждут. Лева, где у нас группа Христового действует? — Оперировала на Полтавщине, но уже больше месяца у меня нет с ней связи. — Это ничего не значит, мы всё время в движении. Нас Фрунзе догнать не может, чего уж говорить о связном. Христовой должен быть там, отправь к нему двух-трёх связных. Теперь надо решить, кого на пушки поставим. Они хоть пока и без снарядов, но хозяин им нужен. — Так и Сипливый и Карпенко тоже смылись, — сказал Белаш. — Вот сукины дети, поймаю, ей-ей высеку. Придётся тебе к пушкам становиться, Василий Антонович, — обратился Махно к забившемуся в самый угол Данилову — начальнику артиллерийского снабжения. — Что делать, встану. Токо стрелок я хреновый. — А ты сам и не стреляй, ты командуй. Там Влас прислугу всю обучил бою. Так что стрелять есть кому, дело за снарядами. Махно прошёл к карте. — Итак, товарищи, решено, ворочаемся на Левобережье, поскольку на правом берегу повстанчество выродилось в бандитизм и петлюровщину, с такими нам не по пути. Идём на Полтавщину, на соединение с Христовым. — Надо ещё Днепр благополучно перейти, — заметил Куриленко. — У Александровска на юге перешли, а тут более чем на 200 вёрст севернее лёд тоньше, что ли? — Да лёд-то, может, и толще, но кони подбились, давно перековка нужна. — Знаю, — вздохнул Махно, — но красные для перековки нам время не дадут. Придётся настилать солому. Григорий Иванович, озаботься этим. — Слушаюсь, Нестор Иванович, — отвечал Серёгин. Командюж Фрунзе собрал в свой поезд под Харьковом главное начальство тех соединений, которые в той или иной мере имели соприкосновение с Махно. Все понимали, что разговор предстоит нелёгкий, и поэтому до начала совещания старались не вспоминать бандита, который уже «всем плешь проел», а говорили более о погоде, о видах на урожай. — Чёрт его знает, то пурга, то гололёд. — А ветра? Весь снег с полей выдуло. Опять неурожай грядёт. — И не говорите, не знаешь на чём ехать, то ли в санях, то ли на телеге. — Лучше в броневике. Командюж вошёл в салон в сопровождении члена Реввоенсовета Гусева. Последний сел за стол. Фрунзе, не садясь, обвёл присутствующих строгим взглядом и начал: — Товарищ Ленин возмущён: имеем миллионную армию и не можем справиться с бандитом. Скоро исполнится два месяца, как две армии и конные корпуса гоняются за Махно, а результат нулевой. Сколько раз загоняли его в мешок, окружали, а потом бездарно упускали. А у села Бучки откололи номер — 14-я дивизия окружила бандита, а пленным оказался не Махно, а начдив-14. Это уже ни в какие ворота не лезет. Товарищ Будённый, не прячьте глаза. Вы с Ворошиловым и Щаденко ответственны за случившееся. Теперь, что касается вас, товарищ Примаков. Банда переходит по льду Днепр, а что делаете вы? Именно во время перехода Днепра можно было пустить в ход артиллерию и перетопить бандитов. В чём дело, товарищ Примаков? — Кони вымотались, товарищ Фрунзе. — Значит, у вас вымотались, а у Махно были свежие? Так что ли? Плохому танцору знаете, что мешает? Догадались? Вот и хорошо. Мы тут подумали в штабе и поняли, что в этой операции задействовано много исполнителей, а спросить не с кого, у всех уважительные причины. Отныне я поручаю уничтожение Махно отдельной войсковой группе, которой будет командовать смелый, решительный, а главное, упорный командир. Это товарищ Нестерович. Услыхав свою фамилию, Нестерович стремительно встал. Стройный, высокий, на голову выше кривоногого Будённого. Этот не станет препираться, исполнит приказ в срок и чисто. — Товарищ Нестерович, для усиления вашей группы я придаю вам 14-ю дивизию покойного Пархоменко и 17-ю с начдивом Котовским. У окна поднимается Котовский, тоже высокий, широкогрудый с наголо обритой головой, с тонкими чёрными крохотными усиками. — Григорий Иванович, я надеюсь на вас. — Я оправдаю ваше доверие, товарищ Фрунзе, — чеканит Котовский. — Кроме того, товарищ Нестерович, я придаю вам бронедивизион и два бронепоезда. Ваше дело только Махно, никуда не отвлекайтесь. Желаю успеха. И если вы представите нам Махно живого или мёртвого, за наградой дело не станет. После Оржицы в Повстанческую армию, словно псы, вцепились 14-я дивизия, рвущаяся отомстить за любимого начдива, и 17-я Котовского. Всё осуществлялось по замыслу командюжа — махновцев гнали в сторону высокой железнодорожной насыпи, где рядом с переездом стоял грозный бронепоезд, ощетинившийся пулемётами и пушками. Это был уже новый «мешок» с железным бронированным дном. Повстанческие кони, сделавшие многовёрстный переход, выдохлись, едва плелись. Впрочем, и красная кавалерия, весь день висевшая на хвосте, тоже изрядно утомилась. Командир пулемётного полка Фома Кожин, видя, как безнаказанно их сжимают полукольцом красные, матерился и чуть не плакал: — Ну хошь бы по ленточке... Я б вам показал... Но на 200 пулемётов не было не то что «ленточки», — ни одного патрона. Видя безвыходное положение, Махно подозвал адъютанта Трояна: — Гавря, вот тебе документ на красного взводного, скачи к бронепоезду. Да загляни в ксиву, кем ты будешь представляться. Троян открыл удостоверение, прочёл: — Командир взвода 84-го полка 14-й дивизии Пройдзисвет Тихон Петрович. А оно настоящее? — Настоящее, настоящее. Запомни, Тихон — с того света спихан, ты красный взводный. Там сообразишь, что надо говорить. Возьми моего коня, он свежее. Троян на батькином коне затрусил к бронепоезду и, чтоб привлечь к себе внимание, сорвал с головы краснозвёздный шлем, замахал им. Подскакав к высокой насыпи, соскочил с коня, поскальзываясь на обледенелом скате, полез вверх к попыхивающему на рельсах железному чудищу. Там, видимо, заметили его ещё на подъезде, открыли визжащую стальную дверь. Ждали, подбадривали: — Давай, давай, скребись, кавалерия. Подали две тёплые руки, подхватили вверх, почти не дав упереться в ступеньку. Очутившись внутри бронепоезда, где Трояну показалось темно, как в бочке, он, взяв под козырёк, представился: — Комвзвода Пройдзисвет. Мне бы командира бронепоезда. — Ну я командир, — прогудел рядом сиплый басок. — Товарищ командир, вот мой документ, — полез Троян было за пазуху за удостоверением. — Да не треба, сынок, — молвил седоусый. — Чи я не бачу. Говори, с чим ты приихав? Ободрённый таким доверием, Троян сказал: — Пройдёмте к амбразуре, товарищ командир, я там покажу. — Идемо, — согласился командир. — Вот тут, сынку, не зачепись головой. Они прошли в другой отсек, где было гораздо светлее, подошли к амбразуре. — Вот видите, — указал Гаврила на своих. — Это наша дивизия, а вон на горизонте, то махновцы, — указал на котовцев. — Наш начдив просит вас, как только мы пройдём через переезд на ту сторону, вы сразу же перекройте его бронепоездом. А когда бандиты приблизятся, встретьте их огнём. — Це можно, — пробасил добродушно командир. — Заслоню вас, так и быть. Вблизи на свету Троян рассмотрел командира бронепоезда. По въевшимся на рябом лице чёрным точкам определил: «Шахтёр. Поди ещё и неграмотен, раз не захотел удостоверение смотреть». — А вы шо? 3 Махном цокнулись? — Цокнулись, — отвечал Троян. — Да 8-я червоноказачья дивизия нас подвела. Вот перейдём на ту сторону, будем ждать их. — Ну шож, давай, сынку, дуй до горы. Скажи начдиву, сполним як просить. Переезд займу, а через насыпь махны не прескочуть, бо дюже крута она да и склизка ж. В очередной раз гремела «гроза» в поезде командюжа: — Раззявы, — ругался Фрунзе. — Попутать своих с бандитами, это ж надо. Сергей Иванович, разберитесь с этим злосчастным командиром бронепоезда, в трибунал негодяя. — Что вы, Михаил Васильевич, — уговаривал Гусев. — Он старый коммунист, как можно сразу в трибунал? Наказать, конечно, надо и по партийной и по строевой линии. — По строевой? — ухватился Фрунзе. — По строевой — вон из бронепоезда, в пехоту рядовым. — Он уже не мальчик, Михаил Васильевич. — Тогда в обоз кучером болвана. Комиссар Гусев морщился, не нравилось ему, что коммуниста, пусть и провинившегося, называют болваном. «Нельзя так. Мы ж его пока не исключили». [I][B]5. Спад[/B][/I] Конная группа Нестеровича столь рьяно взялась за выполнение приказа командюжа, что в течение трёх с половиной недель вела ежедневные бои с махновцами, не давая им передышки. После объединения с отрядом Христового на заседании Повстанческого штаба было решено отделить от армии группу и направить её на Миргород, дабы хоть как-то сбить красных со следа или, на худой конец, облегчить жизнь основному ядру армии. Ясно, что в связи с этим Нестеровичу придётся делить свои силы. Зиньковский вручил Христовому приказ за подписью Махно. — Постарайтесь на одной из стоянок как бы нечаянно забыть этот приказ, чтоб у красных родилось предположение, что в вашей группе сам Махно. На кону голова батьки. Я знаю, у Нестеровича приказ: взять Махно живого или мёртвого. Хрен им — не батька. В стычках с махновцами Нестеровичу, как правило, сопутствовал успех, поскольку у повстанцев почти не было боеприпасов. Из-за этого они бросили пушки, о чём не без гордости Нестерович докладывал по телефону Фрунзе: — Нами захвачены трофеи — две пушки, а так же десять пулемётов. Бандиты бегут. — А пленные? — спрашивал командюж. — Есть, товарищ Фрунзе, 35 человек. Все расстреляны. — А среди них не случилось Его? — Пока нет. Но, я думаю, скоро и Его возьмём. Его обоз перегружен ранеными, боезапас на исходе. Так что далеко не уйдёт. — Что ж вы? Если обоз перегружен, не можете догнать и отбить его? — Он часто меняет лошадей, то у крестьян, то на конезаводах. Крестьяне его поддерживают, если б не они, он давно был бы в наших руках. — Это я и без вас знаю, — оборвал Фрунзе. — Задача ваша остаётся прежняя — гнать Махно до полного его изнеможения, дабы окончательно покончить с главным повстанцем Украины. Ах, как хотелось возразить командюжу: «А разве мы не изнемогаем?» Но вместо этого приходилось говорить требуемое: — Есть гнать до полного изнеможения. Основное ядро Повстанческой армии двинулось на север, где в районе Путивля и Белополья, по сведениям разведки, действовал отряд Шубы. Однако, прибыв туда, этот отряд не обнаружили и повернули в Курскую губернию, имея намерение установить контакт с Антоновым, хозяйничавшим на Тамбовщине. Отдельные мелкие отряды приставали к Махно, неплохо сражались, но из родных мест уходить не желали. Нестор вполне их понимал, потому как самому чуть не каждую ночь снилась милая сердцу гуляйпольщина. На курщине повстанцы наконец-то получили возможность отдохнуть, так как здесь красноармейских частей было меньше, чем на Украине, и они махновцев побаивались. Узнав, что в Короче сосредоточены большие продовольственные склады Красной Армии, повстанцы захватили город, и Махно приказал: — Всё, что в складах — награблено у народа, поэтому — открыть их и всё раздать населению. — По скольку давать? — Без ограничений, кто сколько унесёт. Времени для дележа нет. Двое суток толпы народа клубились у складов, унося, увозя мешками, корзинами, бочками, благославляя спасителя и благодетеля Нестора Ивановича. Голод-то уже давал себя знать. Махно дивился: — Берут своё, а благодарят меня. Чушь какая-то. Теппер с Аршиновым трудились в типографии, печатая «Положение о вольных Советах». Поздно вечером Аршинов принёс батьке свежую кипу листов, пахнущих типографской краской. Махно с удовольствием вглядывался в текст, невольно останавливаясь на своих формулировках, столь понятных крестьянам, столь доходчивых и желанных. — Это наш снаряд по большевистским циркулярам и приказам, где кроме как «отнять», «конфисковать», «расстрелять» крестьянину ничего не обещано. — Это хорошо, Нестор, что ты понимаешь силу печатного слова, — сказал Аршинов. — Но плохо, что не замечаешь в повстанчестве спад. — Как не замечаю? Я всё вижу, Пётр Андреевич. Зря ты так думаешь. И я знаю причину всему этому. — Знаешь? А делаешь вид, что всё идёт ладом. — А что? Я должен раскиснуть перед людьми: всё, братцы, я вас не туда повёл. Да? — Ну зачем же ты в крайность-то, Нестор? — Спад из-за усталости народа. Вспомни-ка, ведь седьмой год воюем. Сперва с немцами, там уже устали. И большевики на лозунгах «Долой войну!», «Землю крестьянам, заводы рабочим» взлетели во власть. Сразу те лозунги — в сортир. Войну начали против своего народа, который ограбили — никакой земли, никаких заводов ему. А хлеб, который полил крестьянин своим потом и кровью, ему запрещено продавать, только безвозмездно сдавать государству — этому новому угнетателю и эксплуататору. — Ну что ты мне рассказываешь, Нестор? Или я не знаю. — Ты запоминай, Пётр Андреевич, мои слова. Слышишь? Мои. Наше движение моё имя носит. Вот поэтому я решил... Ты садись, разговор долгий будет. Если большевики нас в конце концов раздавят, а я такого исхода не исключаю, то представляешь, каких собак они навешают на махновщину и на меня в частности? — Представляю. — ...Ты, Пётр Андреевич, стоял у истоков нашего движения. Ты ещё на каторге сделал из меня твёрдого, убеждённого анархиста. Спасибо тебе за это. И именно ты должен написать историю махновщины, никто, кроме тебя, этого не сможет. — А ты? Сам-то ты разве не сможешь? — Я мог бы, конечно, но для этого надо отойти от борьбы, чего я не могу сделать по моральным причинам. Да и если в одной руке маузер, в другой — перо, согласись, портрет карикатурный получается. — Но вот стихи же пишешь. — Это для души. И потом, они сами складываются под цокот копыт ли, под качку ли тачанки. А история махновщины — дело серьёзное. И автором её должен быть не Махно, ему могут не поверить, а другой. Вот ты, например, всё знающий, всё видевший своими глазами, пощупавший своими руками... — Но для этого мне надо... — Уйти в подполье для начала, — подсказал Нестор. — А дальше лучше перебраться за границу. Ну в этом деле не мне тебя учить. Кого себе в спутники хочешь? — Конечно, человека не военного, интеллигентного. Теппера, например. Но не отдашь же. — Конечно, не отдам. А кто мне газету, листовки печатать будет? — Тогда Рывкина. — Вот Рывкина бери. Получите деньги у Серёгина и вперёд. Он предупреждён, что ты идёшь в Харьков для налаживания подпольной работы. Но умоляю тебя, Пётр Андреевич, твоя главная работа — наша история, так что береги себя, такого второго автора у меня нет и не предвидится. — Ты куда намечаешь двигаться? — На Дону восстали Фомин и Каменев, надо их поддержать. И потом, ещё 20 января на нашу сторону перешла кавбригада Маслакова из Первой Конной. И во Второй Конной идёт брожение, большевики Дон-то унизили, дальше некуда. Это обнадёживает. Хотя, всё, кажется, не ко времени. — Что ты имеешь в виду? — Весенний сев. У меня почти все бойцы из крестьян, разбегутся, попрячут винтовки, ухватятся за плуги, и раньше мая их не соберёшь. Плевали они и на Махно и на Ленина — эти их не накормят. Ту же Первую Конную кто кормит? Крестьяне. А она, между прочим, только хлеба в сутки съедает 17 тонн, да овса 21 тонну. Вот и посчитай, сколько крестьян надо ограбить, чтобы всего один день повоевать. — Это из какого расчёта ты берёшь? Какой состав этой самой Конной? — 34 тысячи сабель с небольшим хвостиком. — Хм. Цифры впечатляют. — То-то и оно. И мы ведь не святым духом питаемая, мы тоже из крестьянской горсти гребём. Так что сев — это дело святое. В Москве этого не понимают, думают, что булки и калачи сами на деревьях растут. И своими продразвёрстками — узаконенным грабежом, добивают крестьянина. Клин-то посевной сокращается. Вот что страшно. Крестьянин-то как рассуждает: на кой чёрт мне лишнее сеять? Всё равно отберут. Посею для себя и годи. А это что значит? Голод, дорогой Пётр Андреевич. А случись засуха, неурожай. И думать страшно. Не случайно большевистскую символику «Серп и Молот» крестьяне переименовали в «с.мерть и Голод». А народ знает, что говорит. Под Ровеньками к Махно присоединился отряд Волоха. И хотя он был невелик, имел боезапас, который тут же был пущен в дело. Повстанческая армия дала бой своим преследователям. За это время обозу удалось уйти вперёд на целый переход. Почти каждое утро командир пулемётного полка Кожин заявлял Махно: — Эх, дали б мне патронив, я б с этого Нестеровича решето зробыв. — Верю, Фома, но «патронив» нема, — с горечью отшучивался Нестор. Только кавалерийские наскоки по флангам красных, время от времени совершаемые под командой Куриленко, хоть как-то сбивали воинственный пыл преследователей. В сабельной рубке махновцы всегда превосходили красных. Под Каменкой случилась нечаянная встреча с отрядом Пархоменко. — Ба-а, наш дезертир объявился, — воскликнул весело Нестор, увидев подъезжающего Пархоменко во главе небольшого отряда, невольно выискивая в нём черты сходства с расстрелянным красным начдивом. — Это ещё как посмотреть, — отвечал тот. — Я всегда оставался верным анархизму, а вот вы-то кому поверили? Большевикам. Я ведь говорил: продадут. А вы: нет, нет на этот раз не должны, мы для революции столько сделали. А что вышло? То-то язви вас в душу. — Ладно, ладно, Яковлевич, — согласился Нестор. — Исправились же, чего ругаться. Лучше расскажи, как твои дела? — Мои дела как сажа бела, — начал было рассказывать Пархоменко, но Махно с первых слов осадил его: — Погодь, не выговаривайся. Доложишь перед штабом. Отчитаешься, — и сразу посерьёзнев, буркнул: — А там и для тебя новости найдутся. Члены штаба и Реввоенсовета собрались в избе, где хозяин только что протопил печь будыльями кукурузы и было тепло. По окнам хлестал холодный дождь пополам со снегом, и оттого избяное тепло было вдвойне приятней. Свалив у входа на лавку свои шинели, шубы, башлыки, шапки, уселись вкруг стола. Махно в переднем углу под божницей, рядом с ним Пархоменко в отличном настроении (наконец-то встретил своих!). — Ну что? Теперь отчитывайся вот перед товарищами, — сказал Махно. — Пусть они скажут, дезертир ты или герой. — После того как вы помчались красным против Врангеля помогать, я подался в Богучарский уезд, собирая вокруг себя недовольных большевиками, их властью. И вы знаете, таких оказалось много, уже 10 ноября у меня было 8 тысяч штыков и сабель. — Где ты с ними рейдировал? — спросил Белаш. — В Воронежской губернии. Создал даже несколько конных и пехотных полков. Были и свои пушки. Крестьяне нас неплохо поддерживали, большевики у них тоже в печёнках сидят. — С Антоновым связь имел? — спросил Махно. — А как же. Мы с ним даже встречались и вели переговоры. — Где встречались? — В районе Иноковки. Я вызвал его, и он прибыл на переговоры. — Ты его вызывал, не он тебя? — Я, конечно, у меня, как-никак, уже было 12 тысяч бойцов, а у него 3 тысячи. — Что это за человек? — Эсер. При царе сидел в тюрьме. После февральской революции стал начальником Кирсановской милиции. В августе прошлого года кирсановские крестьяне отказались сдавать хлеб по продразвёрстке, их поддержало население Борисоглебского, Козловского, Моршанского уездов. Антонов возглавил это восстание. Большевиков, естественно, ненавидит люто. Они, говорит, извратили идею революции и, в сущности, являются сейчас контрреволюционерами. — Ну что ж, он прав, — сказал Махно. — Но именно по политическим вопросам мы с ним разошлись. Он сторонник учредилки, только, мол, она вправе определить путь развития страны. — Как же они позволили большевикам разогнать учредительное собрание? Спохватились. — Но по военным вопросам мы нашли с ним общий язык. Враг у нас один — Красная Армия с комиссарами. Определили районы действия — он на Тамбовщине, я в Воронежских уездах. Крестьянам, особенно зажиточным, очень нравился мой лозунг: «Каждый имеет право на продукты своего труда». И они нас всячески поддерживали. К концу января у меня уже было 30 тысяч бойцов. — Ого! Целая армия, — воскликнул Белаш. — Где же она сейчас? — Что, не понимаешь? Пять человек на одну винтовку. А у них пушки, пулемёты, бронепоезда. С чем на них идти? С вилами да косами. Эх, товарищи, если бы мы смогли вооружить крестьян, большевиков только б и видели А так что было? Нагнали в районы восстания бронепоездов и лупили нас почём зря. А против Антонова даже газы применяли. — Газы? — удивился Вдовиченко. — И это против своего народа? М-да, и царь бы до этого не додумался. — Да, братки, одной ненависти для борьбы маловато. Оружие треба. — И патроны, — подсказал Кожин. — Так как ты считаешь, Пархоменко, есть перспектива у Антонова? — спросил Нестор. — Честно? — Разумеется. — По-моему, и антоновщина затухает. Задавят её большевики. Внешние фронты ликвидированы, вся армия брошена на внутренние. А с вилами против бронепоезда не попрёшь. — Да, невесёлую историю ты поведал, — вздохнул Махно. — И нам тебя обрадовать нечем, браток. Нестор достал из внутреннего кармана френча сложенный вчетверо лист бумаги, пообтёршийся уже по складкам, сунул Пархоменко. — Узнаешь? Тот развернул его и сразу потемнел лицом, узнав своё письмо к брату. В избе стало тихо, лишь по стёклам окна шуршала белая крупа, швыряемая ветром. Долгую паузу нарушил Махно: — Конечно, можно б было простить ему убийство Максюты. Но его дивизия так защучила нас, не до сантиментов было. — Я понимаю, — качнул головой Пархоменко. — Что делать? Молодо-зелено-глупо. Все видели — ему хотелось заплакать, но не моглось, слишком замер ствела душа, иссякли слёзы. Однако надежды штаба Повстанческой армии на соединение с Фоминым и Каменевым не оправдались. Семилетняя война повыгребла с Дом казаков — то царь, то белые, то красные и уж окончательно добило донское мужское население политика «расказачивания», придуманная Троцким, когда любой в.зрослый мужик признавался потенциальным врагом Советской власти и мог подлежать ликвидации. То-то было работки чекистам По станицам и хуторам оставались одни бабы, дряхлые старики и дети. Вместо наполнения Повстанческая армия, беспрерывно преследуема и красными частями, таяла и вынуждена была повернуть с Дона назад на Екатеринославщину. Здесь в штарм неожиданно явился комбриг Маслаков со своей восстав шей бригадой и начальником штаба Бровой. — Наконец-то, — не скрывал радости Махно. — Сколько у тебя сабель? — Восемьсот. И пехота своя была, вот Брова ей командовал, да в боях растеряли. Мы до вас, Нестор Иванович, с великой просьбой. Выдайте нам мандат на право формирования Кавказской Повстанческой армии. — Что? Армией захотелось покомандовать, — нахмурился Нестор. — Так ведь с одной бригадой, что за война? Если мы поднимем Кубань, то, глядя на это, и Вторая и Первая Конная могут до нас пристать. Командарм-2 Миронов уже в разладе с большевиками. — Почему вы решили, что я должен вам дать такой мандат? — Так имя ж ваше, батька Махно. Оно одно як бомба. Некие токо услышат: Махно идёт и уже трусятся, в портки кладут. — Ну а ты, что молчишь? — взглянул Нестор на Белаша. — Мандат и тебе тоже подписывать. — Просят у тебя, ты и решай. — Но ты-то как думаешь: давать? — Пусть себя в деле покажут. Пока ещё они будённовцы, не махновцы. — А ведь верно, Маслаков, покажите себя в деле, а уж тогда и о мандате поговорим… — Когда? С кем? — Долго ждать не придётся. Слышь на околице потрескивает? Это, брат, не дрова ломают, примаковцы к атаке готовятся. Едва не месяц терзал нас Нестерович с червоноказаками, сейчас примаковский корпус не отстаёт ни на час. Каких хлопцев у меня повыбили, — голос Нестора дрогнул. — Алёшу Марченко, Гришу Василевского, Гаврилу Трояна — любимца моего. Да разве я прощу их красным? Три дня пришлось бригаде Маслакова доказывать Нестору, что они уже не будёновцы. За эти дни они с боями прошли сёла Гайчул, Цареконстантиновку и Белоцерковку вместе со штармом и наконец в селе Берестовое. Когда все бойцы, измотанные боями, свалились в мертвецком сне, Махно сказал Белашу: — Ладно, Виктор, готовь мандат на имя Маслакова и Бровы, по которому от имени штарма и Реввоенсовета им поручается организация Кавказской Повстанческой Армии махновцев и, разумеется, командование ею. — Вот спасибо, Нестор Иванович, — сказал Маслаков, устало улыбаясь. — Теперь можно бы было и крынку допить, да где её взять. — Оно бы и горилка не помешала, — заметил Брова. — Угу, на помин своей души, — проворчал Нестор. Времени терять было нельзя, мандат был тут же выписан с чётко проставленной печатью, с размашистой подписью Махно. — Ну гляди, Маслак, — сказал Нестор, вручая комбригу документ. — Не подведи батьку. — Что вы, Нестор Иванович, да мы теперь... Хату тряхнуло так, что с потолка посыпалась извёстка. Снаряд разорвался у палисадника. — К бою, — скомандовал Махно. Все кинулись на выход. Махно, откинув занавеску в боковушку, где уже, вскочив с кровати, одевались Галина с Феней, приказал: — Живо в тачанку. Прорываемся на Новоспасовку. На улице царила страшная суматоха. Снаряды рвались в гуще обоза, взмётывая вверх колёса, куски разорванных тел. Отовсюду — крики, стоны, проклятия, ржанье лошадей. К Махно подскочил на коне Пархоменко, Нестор не дал ему рта раскрыть: — Живо к Маслаку, пусть прорывается на восток. — Позволь и мне с ним, батько. — Валяй. Сам батько вместе с Куриленко и Вдовиченко повёл свою сотню прорываться на юг. Нестор знал, что его личное присутствие в атаке удваивает, утраивает силы и мужество бойцов, особенно молодых. Махно буквально бешенел в рубке, напрочь забывая о страхе и о том, что в любой миг его самого может сразить пуля или сталь вражеского клинка. Из-за того и любим был повстанцами: «Наш за чужой спиной не ховается». Во время прорыва был ранен Вдовиченко. Его, уже падающего из седла, подхватил Зиньковский. — Лева, — закричал Махно. — В тачанку его, к Гале. Однако прорыв ещё не означал спасение. Красные конники не отставали, видимо, предвкушая победу. Самой последней из убегающих была штабная тачанка. Белаш, привстав, сам нахлёстывает измученных коней, моля бога, чтоб они не пали. Рядом оказался Махно верхом и закричал Белашу: — Кассу! Кассу бросай! Быстрее. Белаш наклонился к армейской кассе, откинул железную крышку и начал хватать и выбрасывать всё подряд: деньги, кольца, драгоценности. Много выкинул, оглянулся и увидел, как останавливали коней красноармейцы, спрыгивали на землю, собирали монеты, кольца, ловили порхающие банкноты. — Откупились, откупились, — шептал побелевшими губами Белаш. — И эти сволочи деньги любят. Шоб вам подавиться! Погоня наконец отстала. [I][B]6. Передышка[/B][/I] Штарм укрылся в немецкой колонии, неподалёку от села Заливное. С Махно, членами штаба, Совета и охраной было всего около 30 человек, оружия, кроме личного, четыре пулемёта. Красные утеряли след Махно, за которым гонялись почти 4 месяца и несколько раз окружали. В Москве Ленин метал громы и молнии по адресу военных: «...наше военное командование позорно провалилось, выпустив Махно (несмотря на гигантский перевес сил и строгие приказы поймать) и теперь ещё более позорно проваливается, не умея раздавить горстку бандитов...» Это из Москвы казалась «горстка», а в действительности вся страна дышала непокорством, оттого и был неуловимым «главный бандит». Немцы, у которых нечаянно оказался опасный гость, единодушно решили не только не выдавать его, но и стали охранять подходы к колонии, строго блюдя тайну присутствия у них повстанцев. Поставили на довольствие не только людей, но и откармливали и коней, измученных долгой гоньбой. Клейн просто объяснил это старание: — Не за батьку боятся, за себя. Узнай красные, что они прячут Махно, половину мужиков расстреляют. А если выдадут — повстанцы того хуже отомстят. Некуда деться бауэрам. Лучше помалкивать. Нестор, привыкший к кипучей стремительной деятельности, в подполье в бездельном существовании, уже на третий день почувствовал себя неуютно. Руки, ум просили работы, хотя он ещё толком не оправился от последнего ранения, выпросил у Белаша бумаги и чернил, засел за писанину. — Что это будет? — поинтересовался Белаш. — Это будет «Декларация махновцев». — Ты нас ознакомишь с ней? — Обязательно. Для чего ж я её пишу. Зиньковский меж тем направил связных к отрядам, отделившимся от штарма перед уходом в подполье — в Дибривский лес, к группе Забудько и Щуся; в Юзовский район к Гонде с Москалевским, а также к Кожину с Тарановским, действовавшим в Таврии. Всем этим группам был передан приказ батьки, состоявший из семи пунктов: 1) разрушать тылы Красной Армии и её институты насилия и произвола; 2) летом разрушать линии железных дорог; 3) разоружать красные части; 4) увеличивать число бойцов в группах и их боеспособность; 5) не допускать в отряды лиц, склонных к бандитизму; 6) стараться сохранить сильные группы до известного времени; 7) каждый командир ответственен за вверенную ему группу. Махно не хотел давать передышки большевикам. В Новоспасовку был отправлен разведчик с заданием найти там раненого Вдовиченко, при котором находились Антон Матросенко и Галина с Феней. — Скажи им, чтоб носа на высовывали, — наказывал Лева разведчику. — Пусть сидят тихо, пока не выздоровеет Трофим. Когда начнём объединение отрядов, мы сами их найдём. В группе штарма каждый старался найти себе дело: чинили сбрую, сапоги, занимались стряпнёй, подковывали лошадей, заготовляли дрова. Батько с глубокомысленным видом писал за столом. Это его положение пишущего отчего-то стало забавлять повстанцев. Покуривая в сенцах, зубоскалили в его адрес: — Расписался батько-то. — На говори, прям Пушкин. — Чего-то настрочит. — Было б дельное, пусть строчит. И вот Нестор приказал Белашу собрать штабистов и членов Реввоенсовета: — Будем обсуждать декларацию. — Но нас-то: раз-два и обчёлся. Из штабных я, Дерменжи, Данилов и Зверев. А из Совета ты да я. — Ладно, введём в Совет Клейна с Петренко и, само собой, Серёгина. Собирай народ. Приглашённые собирались в горнице, рассаживаясь по лавкам, несколько дивились торжественному виду батьки. Махно начал: — Товарищи, я решил составить декларацию махновцев и обсудить её с вами. В ней я постарался изложить наши цели после изгнания большевиков. У большевиков цель — диктатура пролетариата, но мы-то знаем, что это обман, в действительности у них диктатура одной партии, с чем мы категорически не согласны. Итак, в России на развалинах белогвардейских и красноармейских принудительных армий образуются вольные анархистские партизанские отряды, восстанавливается идея безвластного общества. Взамен диктатуре пролетариата мы провозглашаем диктатуру труда в форме Советской власти. Мы допускаем государственность, но только под руководством профсоюзов, во главе которых должны стоять анархисты, как законные представители трудящихся масс. В нашем анархистском обществе каждый будет обеспечен средствами производства. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Мияш "Одиссея батьки Махно"