Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Ремарк "Время жить и время умирать"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387143" data-attributes="member: 1"><p>Он остановился против здания гестапо. У ворот, позевывая, шагал молодой эсэсовец. Из дома вышло несколько громко смеющихся эсэсовских офицеров. Потом, крадучись, приблизился пожилой человек, он медлил, поглядывая вверх на окна, остановился, вытащил из кармана какую-то бумажку, перечитал ее, посмотрел вокруг, затем на небо и нерешительно подошел к часовому. Эсэсовец равнодушно прочел повестку и пропустил его внутрь.</p><p>Гребер уставился на окна. Его снова охватил страх, еще более удушливый, тяжелый и липкий, чем до того. Он знал много видов страха: страх мучительный и темный; страх, от которого останавливается дыхание и цепенеет тело, и последний, великий страх — страх живого существа перед смертью; но этот был иной — ползучий, хватающий за горло, неопределенный и угрожающий, липкий страх, который словно пачкает тебя и разлагает, неуловимый и непреодолимый, — страх бессилия и тлетворных сомнений: это был развращающий страх за другого, за невинного заложника, за жертву беззакония, страх перед произволом, перед властью и автоматической бесчеловечностью, черный страх нашего времени.</p><p>Задолго до конца смены Гребер ждал у ворот фабрики. Прошло немало времени, прежде чем появилась Элизабет. Он уже начал опасаться, что ее арестовали, когда, наконец, заметил ее. Элизабет сперва не узнала его в штатском, а потом рассмеялась.</p><p>— Ты совсем еще мальчик! — сказала она.</p><p>— Я вовсе не чувствую себя таким уж молодым. Скорее столетним старцем.</p><p>— Почему? Что случилось? Тебе надо возвращаться раньше срока?</p><p>— Нет. Насчет этого все в порядке.</p><p>— Ты чувствуешь себя столетним, потому что ты в штатском?</p><p>— Не знаю. Но у меня такое ощущение, словно вместе с этим проклятым костюмом я взвалил на себя все на свете заботы. Что тебе удалось насчет документов?</p><p>— Все, — сияя, ответила Элизабет. — Я еще в обеденный перерыв сбегала. Подала нужные заявления.</p><p>— Все? — отозвался Гребер. — Тогда делать нечего.</p><p>— А что еще надо было делать?</p><p>— Ничего: Просто мне вдруг стало страшно. Может, мы зря все затеяли? Может, это повредит тебе?</p><p>— Мне? Каким образом?</p><p>Гребер помедлил.</p><p>— Я слышал, что в таких случаях иногда запрашивают гестапо. Может, именно поэтому и не стоило все ворошить.</p><p>Элизабет остановилась.</p><p>— Больше ничего. Но мне почему-то вдруг стало страшно.</p><p>— Ты думаешь, меня могут арестовать за то, что мы хотим пожениться?</p><p>— Нет, не то.</p><p>— А что же? Ты думаешь, они могут дознаться, что мой отец в концлагере?</p><p>— И не это, — прервал ее Гребер. — Это-то они, конечно, знают. Но, может, было бы лучше не привлекать к тебе внимания. От гестапо всего можно ждать. Вдруг какому-нибудь идиоту взбредет что-нибудь в его дурацкую голову. Ты ведь знаешь, как это бывает. О законности тут и речи быть не может.</p><p>Элизабет помолчала с минуту, потом спросила:</p><p>— Что же нам делать?</p><p>— Я целый день думал и решил, что сделать, пожалуй, уже ничего нельзя. Взять заявления назад — значит тем более привлечь к себе внимание.</p><p>Она кивнула и как-то странно посмотрела на него.</p><p>— А все-таки можно попытаться.</p><p>— Поздно, Элизабет. Надо рискнуть и выждать.</p><p>Они пошли дальше. Фабрика стояла на небольшой площади, на самом виду. Гребер внимательно рассматривал ее.</p><p>— И вас тут еще ни разу не бомбили?</p><p>— Пока нет.</p><p>— Здание никак не замаскировано. Довольно легко определить, что это фабрика.</p><p>— У нас вместительные убежища.</p><p>— Надежные?</p><p>— Более или менее.</p><p>Гребер взглянул на Элизабет. Она шла рядом и на него не смотрела.</p><p>— Только, ради бога, пойми меня правильно, — сказал он. — Я не за себя боюсь. Я боюсь за тебя.</p><p>— За меня тебе бояться нечего.</p><p>— А ты не боишься?</p><p>— Я уже все страхи, какие только есть, пережила. Для нового больше нет сил.</p><p>— А у меня есть, — сказал Гребер. — Когда любишь, рождаются все новые страхи, о которых раньше и не подозревал.</p><p>Элизабет повернула к нему голову. Она вдруг улыбнулась. Он посмотрел на нее.</p><p>— Я не забыл того, что говорил позавчера. Но неужели же надо сначала испытать страх, чтобы убедиться в том, что кого-то любишь?</p><p>— Не знаю. Но думаю, это помогает.</p><p>— Проклятый костюм! Больше я его не надену. А я-то воображал, что штатским чудно живется.</p><p>Элизабет рассмеялась.</p><p>— Значит, все дело в костюме?</p><p>— Нет, — возразил он с облегчением. — Дело в том, что я опять живу. Живу и хочу жить. А видно, с этим приходит и страх. Весь день у меня было мерзко на душе. Теперь, когда я вижу тебя, стало полегче. Удивительно, до чего мало нужно, чтобы почувствовать страх.</p><p>— И любовь, — сказала Элизабет. — К счастью!</p><p>Взгляд Гребера остановился на ней. Она шагала рядом с ним легко и беззаботно. «А ведь она изменялась, — подумал он. — Она меняется каждый день. Раньше боялась она, а я нет, теперь наоборот».</p><p>Они вышли на Гитлерплац. За церковью пламенел вечерний закат.</p><p>— Где это опять горит? — спросила Элизабет.</p><p>— Нигде. Просто закат.</p><p>— Закат? Об этом сейчас как-то и не думаешь, правда?</p><p>— Да.</p><p>Они двинулись дальше. Закат разгорался все ярче. Его отсвет падал на их лица и руки. Гребер смотрел на людей, которые попадались навстречу. И вдруг он увидел их иными, чем до сих пор. Каждый из них был человеком, и у каждого была своя судьба. «Легко осуждать и быть храбрым, когда у тебя ничего нет, — подумал он. — Но когда у тебя есть что-то дорогое, весь мир меняется. Все становится и легче, и труднее, а иногда и совсем непереносимым. На это тоже нужна храбрость, но совсем иного рода, у нее другое название, и она, собственно, еще только начинается». Гребер глубоко вздохнул. Он испытывал такое чувство, будто вернулся с рискованного задания в тылу противника: хоть угроза и не стала меньше, но какое-то время находишься в укрытии.</p><p>— Как странно, — сказала Элизабет. — Видно, и в самом деле весна. На этой улице все разбито… Откуда же… и все-таки… я слышу запах фиалок…</p><p>18</p><p>Бэтхер собирал свои вещи. Остальные столпились вокруг него.</p><p>— И ты ее в самом деле разыскал? — спросил Гребер.</p><p>— Да, но…</p><p>— Где?</p><p>— На улице, — ответил Бэтхер. — Она просто стояла на углу Келлерштрассе и Бирштрассе, там, где раньше был магазин зонтов. И я даже не узнал ее в первую минуту.</p><p>— Где же она была все это время?</p><p></p><p>— В лагере близ Эрфурта. Так вот, слушайте! Стоит она, значит, у магазина, а я ее и не вижу. Прохожу мимо, а она меня окликает: «Отто! Ты меня не узнаешь?» — Бэтхер помолчал и окинул взглядом казарму. — Но послушайте, друзья, как узнать женщину, если она похудела на сорок кило!</p><p></p><p>— В каком же это лагере она была?</p><p></p><p>— Не знаю. Во «Втором лесном», кажется. Могу спросить. Да слушайте же наконец! Гляжу я на нее и говорю: «Альма, неужели это ты?» «Я, — отвечает.</p><p></p><p>— Отто, я будто чувствовала, что у тебя отпуск, вот и приехала!» А я все гляжу на нее и молчу. Понимаете, была она женщина здоровенная, чисто ломовая лошадь, а теперь стоит передо мной худая такая, чуть ли не вдвое тоньше прежнего, пятьдесят кило, прямо скелет ходячий, платье на ней, как на вешалке, ну жердь, форменная жердь!</p><p></p><p>Бэтхер запыхтел.</p><p></p><p>— Какого же она роста? — с интересом спросил Фельдман.</p><p></p><p>— А?</p><p></p><p>— Какого роста твоя жена?</p><p></p><p>— Примерно метр шестьдесят. А что?</p><p></p><p>— Значит, у нее теперь нормальный вес.</p><p></p><p>— Нормальный? Да ты что, спятил? — Бэтхер уставился на Фельдмана. — Только не для меня. Ведь это же щепка! Плевал я на ваш нормальный вес! Я хочу получить свою жену обратно такой, какой она была, дородной, — на спине хоть орехи коли, а то вместо зада две жалкие фасолины. За что же я кровь проливал! За них, что ли?</p><p></p><p>— Ты проливал кровь за нашего обожаемого фюрера и за наше дорогое отечество, а не за убойный вес твоей супруги, — сказал Рейтер. — После трех лет фронта пора бы уж знать.</p><p></p><p>— Убойный вес? Да кто говорит об убойном весе? — Бэтхер переводил злой и беспомощный взгляд с одного на другого. — Это был живой вес! А со всем прочим можете идти к…</p><p></p><p>— Стоп! — Рейтер предостерегающе поднял руку. — Думай, что хочешь, но помалкивай! И будь еще доволен, что твоя жена жива!</p><p></p><p>— Я и так доволен! А разве не могла она быть живой и такой же упитанной и гладкой, как прежде?</p><p></p><p>— Послушай, Бэтхер! — сказал Фельдман. — Ведь ее можно снова откормить.</p><p></p><p>— Да? А чем? Теми крохами, которые по карточкам выдают?</p><p></p><p>— Постарайся купить ей что-нибудь из-под полы.</p><p></p><p>— Вам-то легко говорить да советовать, — с горечью отозвался Бэтхер. — А у меня всего три дня осталось. Ну как я за эти три дня успею ее откормить? Да купайся она в рыбьем жире и ешь по семи раз на дню, так и то самое большее один-два килограмма нагонит, а что это для нее! Эх, друзья, плохо мое дело!</p><p></p><p>— Вот так-так! У тебя же есть еще твоя толстая хозяйка для жирности.</p><p></p><p>— В том-то и беда. Ведь я думал, как вернется жена, я про хозяйку и думать забуду. Я же человек семейный, не юбочник какой-нибудь. И вот теперь хозяйка мне больше по вкусу.</p><p></p><p>— Да ты, оказывается, чертовски легкомысленный субъект, — вставил Рейтер.</p><p></p><p>— Нет, я не легкомысленный, я слишком глубоко все переживаю, вот в чем мое горе. А мог бы, кажется, быть доволен. Вам этого не понять, дикари вы этакие!</p><p></p><p>Бэтхер подошел к своему шкафчику и уложил оставшиеся вещи в ранец.</p><p></p><p>— А ты хоть знаешь, где будешь жить с женой? — спросил Гребер. — Или у тебя квартира уцелела?</p><p></p><p>— Какое там уцелела! Ясно, разбомбили! Да уж лучше я перебьюсь как-нибудь в развалинах, а здесь ни одного дня не останусь. Все несчастье в том, что жена мне разонравилась. Я ее, понятно, люблю, на то мы муж и жена, но она мне больше не нравится такая, как теперь. Ну не могу, и все! Что мне делать? И она это, конечно, чувствует.</p><p></p><p>— А много ли тебе до конца отпуска осталось?</p><p></p><p>— Три дня.</p><p></p><p>— И ты не можешь эти последние деньки… ну, притвориться, что ли?</p><p></p><p>— Приятель, — спокойно ответил Бэтхер, — женщина в постели, пожалуй, и может притвориться. А мужчина нет. Поверь мне, лучше бы я уехал, не повидав ее. А то мы оба только мучаемся.</p><p></p><p>Он взял свои вещи и ушел.</p><p></p><p>Рейтер посмотрел ему вслед. Затем обернулся к Греберу:</p><p></p><p>— А ты что думаешь делать?</p><p></p><p>— Пойду сейчас в запасной батальон. Выясню на всякий случай, не нужно ли каких еще бумажек.</p><p></p><p>Рейтер осклабился.</p><p></p><p>— Неудача твоего приятеля Бэтхера не пугает тебя, а?</p><p></p><p>— Нет. Меня пугает совсем другое.</p><p></p><p>— Обстановка тяжелая, — сказал писарь, когда Гребер пришел в запасной батальон. — Тяжелая обстановка на фронте. А ты знаешь, что делают при ураганном огне?</p><p></p><p>— Бегут в укрытие, — ответил Гребер. — Ребенок это знает. Да мне-то что! У меня отпуск.</p><p></p><p>— Это ты только воображаешь, что у тебя отпуск, — поправил его писарь.</p><p></p><p>— А что дашь, если я покажу один приказ, сегодня только получен?</p><p></p><p>— Тогда будет видно.</p><p></p><p>Гребер достал из кармана пачку сигарет и положил на стол. Он почувствовал, как у него засосало пол ложечкой.</p><p></p><p>— Обстановочка, — повторил писарь. — Большие потери. Срочно требуются пополнения. Все отпускники, у которых нет уважительных причин, должны быть немедленно отправлены в свою часть. Дошло?</p><p></p><p>— Да. Как это понимать — уважительные причины?</p><p></p><p>— Ну, с.мерть кого-нибудь из близких, неотложные семейные дела, тяжелая болезнь…</p><p></p><p>Писарь взял сигареты.</p><p></p><p>— Итак, исчезни и не показывайся, здесь. Если тебя не найдут, то не смогут и отправить назад. Избегай казармы, как чумы. Спрячься где-нибудь, пока не кончится отпуск. И тогда доложишься. Чем ты рискуешь? Своевременно не сообщил о перемене адреса? Все равно ты едешь на фронт, и баста.</p><p></p><p>— Я женюсь, — сказал Гребер. — Это уважительная причина?</p><p></p><p>— Ты женишься?</p><p></p><p>— Да. Потому и пришел. Хочу узнать, нужны мне, креме солдатской книжки, другие документы?</p><p></p><p>— Женитьба! Может, это и уважительная причина. Может быть, повторяю. — Писарь закурил сигарету. — Да, пожалуй, это уважительная причина. Но зачем искушать судьбу? Особых справок тебе как фронтовику не требуется. А в случае чего приходи ко мне, сделаю все шито-крыто, комар носу не подточит. Есть у тебя приличная одежда? В этом тряпье ты ведь не можешь жениться.</p><p></p><p>— А здесь не обменяют?</p><p></p><p>— Иди к каптенармусу, — сказал писарь. — Растолкуй ему, что женишься. Скажи, я послал тебя. Найдутся у тебя лишние сигареты?</p><p></p><p>— Нет. Но я постараюсь раздобыть еще пачку.</p><p></p><p>— Не для меня. Для фельдфебеля.</p><p></p><p>— Посмотрим. Ты не знаешь, при бракосочетании с фронтовиком невесте нужны какие-нибудь дополнительные бумаги?</p><p></p><p>— Понятия не имею. Но думаю, что нет. Ведь это все делается на скорую руку. — Писарь взглянул на часы. — Топай прямо на склад. Фельдфебель сейчас там.</p><p></p><p>Гребер направился во флигель. Склад находился на чердаке. У толстяка фельдфебеля глаза были разные. Один почти неестественно синевато-лилового цвета, как фиалка, другой светло-карий.</p><p></p><p>— Чего уставился? — крикнул он. — Стеклянного глаза не видел, что ли?</p><p></p><p>— Видел. Но почему же у него цвет совсем другой?</p><p></p><p>— Да это не мой, болван ты этакий, — фельдфебель постучал по синему, сияющему глазу. — Одолжил вчера у приятеля. Мой, карий, выпал. Эти штучки очень хрупкие. Их надо бы делать из целлулоида.</p><p></p><p>— Тогда они были бы огнеопасны.</p><p></p><p>Фельдфебель поглядел на Гребера. Рассмотрел его ордена и ухмыльнулся.</p><p></p><p>— Тоже верно. А обмундирования для вас у меня все-таки нет. Весьма сожалею. Все, что найдется, еще хуже, чем ваше.</p><p></p><p>Он уставился на Гребера своим синим глазом. Карий был тусклым. Гребер положил на стол пачку биндинговских сигарет. Фельдфебель скользнул по ней карим глазом, ушел и вернулся с мундиром в руках.</p><p></p><p>— Вот все, что есть.</p><p></p><p>Гребер не прикоснулся к мундиру. Он извлек из кармана плоскую бутылочку коньяку, которую прихватил на всякий случай, и поставил рядом с сигаретами. Фельдфебель исчез, а потом вернулся с мундиром получше и почти новыми брюками. Гребер сначала взялся за брюки — его собственные были латаны-перелатаны — развернул и заметил, что каптенармус, желая скрыть пятно величиной с ладонь, хитро сложил их. Гребер молча посмотрел на пятно, затем на коньяк.</p><p></p><p>— Это не кровь, — сказал фельдфебель. — Это прованское масло высшего сорта. Солдат, носивший их, приехал из Италии. Потрете бензином — и пятна как не бывало.</p><p></p><p>— Если это так просто, почему же он их обменял, а не вычистил сам?</p><p></p><p>Фельдфебель осклабился, обнажив десны.</p><p></p><p>— Законный вопрос. Но этот тип хотел получить форму, от которой воняло бы фронтом. Вроде той, что на вас. Он два года протирал штаны в канцелярии. Сидел в Милане, а невесте писал письма будто с фронта. Не мог же он появиться дома в новых брюках, на которые всего-навсего опрокинул миску с салатом. Это, в самом деле, лучшие брюки, какие у меня есть.</p><p></p><p>Гребер не поверил, но у него больше ничего не было, и он не мог выторговать что-нибудь получше.</p><p></p><p>— Ну ладно, — сказал фельдфебель. — Есть другое предложение: берите их без обмена. Оставьте свое барахло при себе. Таким образом, у вас будет еще и выходная форма. Идет?</p><p></p><p>— Разве старая вам не нужна для счета?</p><p></p><p>Фельдфебель сделал пренебрежительный жест. На его синий глаз упал из окна пыльный солнечный луч.</p><p></p><p>— Счет и так давно не сходится. Да и что вообще сейчас сходится? Можете вы мне сказать?</p><p></p><p>— Нет.</p><p></p><p>— Вот то-то же, — отозвался фельдфебель.</p><p></p><p></p><p>Поравнявшись с городской больницей, Гребер вдруг остановился. Он вспомнил, что обещал навестить Мутцига. С минуту он колебался, потом все-таки зашел. У него внезапно возникло суеверное чувство, что добрым делом он может подкупить судьбу.</p><p></p><p>Те, кому сделали ампутацию, находились на втором этаже. На первом были тяжело раненные и только что перенесшие операцию — отсюда их при воздушном налете можно было без особого труда переправить в убежище. Что касается тех, кто перенес ампутацию, то они не считались беспомощными, поэтому их поместили выше. Во время тревоги они могли помогать друг другу. Тот, у кого были ампутированы обе ноги, мог, в случае необходимости, обхватить за шею двух товарищей, у которых были ампутированы руки, и так добраться до убежища, пока персонал занимается спасением тяжело раненных.</p><p></p><p>— Ты? — удивился Мутциг, увидев Гребера. — Вот уж не думал, что придешь.</p><p></p><p>— И я тоже. Но, как видишь, я здесь.</p><p></p><p>— Это здорово, Эрнст. Кстати, здесь и Штокман. Ты, кажется, был с ним в Африке?</p><p></p><p>— Да.</p><p></p><p>Штокман, потерявший правую руку, играл в скат с двумя другими калеками.</p><p></p><p>— Эрнст, — спросил он, — а у тебя что? — Он невольно окинул Гребера взглядом, словно отыскивал следы ранения.</p><p></p><p>— Ничего, — ответил Гребер. Все смотрели на него. У всех в глазах было то же выражение, что и у Штокмана. — Я в отпуску, — сказал он смущенно, чувствуя себя почти виноватым в том, что остался цел и невредим.</p><p></p><p>— Я думал, ты тогда в Африке получил свое, — заработал себе бессрочный отпуск.</p><p></p><p>— Меня залатали, а потом отправили в Россию.</p><p></p><p>— Ну, тебе повезло. Мне, собственно, тоже. Другие попали в плен. Их так и не удалось посадить на самолеты. — Штокман покачал своей культей. — Если об этом можно сказать «повезло».</p><p></p><p>Игрок, сидевший в середине, хлопнул картами по столу:</p><p></p><p>— Играем мы или треплемся? — грубо спросил он.</p><p></p><p>Гребер заметил, что он без ног. Их отняли очень высоко. На правой руке не хватало двух пальцев, новая кожа вокруг глаз была красной и без ресниц: видимо, они обгорели.</p><p></p><p>— Доигрывайте, — сказал Гребер. — Я не спешу.</p><p></p><p>— Еще один кон, — объяснил Штокман. — Мы скоро кончим.</p><p></p><p>Гребер сел у окна рядом с Мутцигом.</p><p></p><p>— Не обижайся на Арнольда, — прошептал Мутциг. — На него сегодня хандра нашла.</p><p></p><p>— Это тот, что посредине?</p><p></p><p>— Да. Вчера приходила его жена. После этого он по нескольку дней хандрит.</p><p></p><p>— О чем вы там судачите? — крикнул Арнольд.</p><p></p><p>— Да так, вспоминаем старые времена. Имеем мы право?</p><p></p><p>Промычав что-то, Арнольд продолжал игру.</p><p></p><p>— А в общем у нас очень неплохо, — заверил Гребера Мутциг. — Даже весело. Арнольд был каменщиком; это не простое дело, знаешь ли. И представь — жена его обманывает, ему мать рассказала.</p><p></p><p>Штокман швырнул карты на стол.</p><p></p><p>— Проклятое невезение! Я-то понадеялся на туза треф. Кто мог знать, что три валета окажутся в одних руках!</p><p></p><p>Арнольд что-то буркнул и опять стал тасовать.</p><p></p><p>— Когда хочешь жениться, так не знаешь, что лучше, — сказал Мутциг. — Быть без руки или без ноги. Штокман говорит, что без руки. Но как ты будешь одной рукой обнимать женщину в постели! А обнимать то ведь ее надо!</p><p></p><p>— Пустяки. Главное, что ты жив.</p><p></p><p>— Верно, но нельзя же этим пробавляться всю жизнь. После войны еще куда ни шло. А потом ты уже больше не герой, а просто калека.</p><p></p><p>— Не думаю. Кроме того, ведь делают превосходные протезы.</p><p></p><p>— Не в этом дело, — сказал Мутциг. — Я имею в виду не работу.</p><p></p><p>— Войну мы должны выиграть, — неожиданно громко заявил Арнольд, который прислушивался к их разговору. — Пусть другие теперь отдуваются. А с нас хватит. — Он бросил недружелюбный взгляд на Гребера. — Если бы всякие шкурники не окопались в тылу, нам бы не пришлось все время отступать на фронте.</p><p></p><p>Гребер не ответил. Никогда не спорь с тем, кто потерял руку или ногу, — он всегда будет прав. Спорить можно с тем, у кого прострелено легкое, или осколок засел в желудке, или кому, быть может, пришлось и того хуже, но, как это ни странно, не с человеком после ампутации.</p><p></p><p>Арнольд продолжал играть.</p><p></p><p>— Что скажешь, Эрнст? — спросил через некоторое время Мутциг. — У меня в Мюнстере была девушка; мы и сейчас переписываемся. Она думает, что у меня прострелена нога. А об этом я ей ничего не писал.</p><p></p><p>— Не торопись. И радуйся, что тебе не надо возвращаться на фронт.</p><p></p><p>— Я и так радуюсь, Эрнст. Но сколько же можно этому радоваться!</p><p></p><p>— Просто мутит, как вас послушаешь, — неожиданно сказал Мутцигу один из болельщиков, сидевших вокруг игроков. — Напейтесь и будьте мужчинами.</p><p></p><p>Штокман захохотал.</p><p></p><p>— Чего гогочешь? — спросил Арнольд.</p><p></p><p>— Я как раз представил себе, что было бы, если бы ночью сюда плюхнулась тяжелая бомба, да прямо в середку, да так, чтобы все в кашу! К чему бы тогда были все наши горести!</p><p></p><p>Гребер встал. Он увидел, что у болельщика нет ног. «Мина или отморозил», — подумал он машинально.</p><p></p><p>— А куда подевались все наши зенитки? — пробурчал Арнольд. — Разве все они нужны нам на фронте? Здесь почти ничего не осталось.</p><p></p><p>— И на фронте тоже.</p><p></p><p>— Что?</p><p></p><p>Гребер понял, что допустил ошибку.</p><p></p><p>— Мы ждем там новое секретное оружие, — сказал он. — Говорят, какое-то чудо.</p><p></p><p>Арнольд уставился на него.</p><p></p><p>— Да что ты мелешь, черт тебя подери! Можно подумать, будто мы проигрываем войну! Этого быть не может! Думаешь, мне охота сидеть в паршивой тележке и продавать спички, как те, после первой войны? У нас есть права! Фюрер нам обещал!</p><p></p><p>Он разволновался и бросил карты на стол.</p><p></p><p>— Пойди включи радио, — сказал болельщик Мутцигу. — Давай музыку!</p><p></p><p>Мутциг покрутил ручку. Из репродуктора вылетел залп трескучих фраз. Он покрутил еще.</p><p></p><p>— Постой! — раздраженно крикнул Арнольд.</p><p></p><p>— Зачем? Опять речуга.</p><p></p><p>— Оставь, говорю тебе! Это партийная речь. Если бы каждый их слушал, дела шли бы лучше!</p><p></p><p>Мутциг со вздохом повернул ручку обратно. В палату ворвались выкрики оратора, возглашавшего победно «Хайль!». Арнольд слушал, стиснув зубы. Штокман сделал Греберу знак и пожал плечами. Гребер подошел к нему.</p><p></p><p>— Всего хорошего, Штокман, — прошептал он. — Мне пора.</p><p></p><p>— Есть дела повеселее, а?</p><p></p><p>— Нет, не то. Но мне пора идти.</p><p></p><p>Гребер направился к выходу. Остальные провожали его глазами. У него было такое чувство, словно он г.олый. Он шел через зал медленно; ему казалось, что при такой походке его здоровый вид не будет раздражать этих калек. Он чувствовал, с какой завистью они смотрят ему вслед. Мутциг проковылял с ним до двери.</p><p></p><p>— Заходи, — сказал он, остановившись в тускло освещенном сером коридоре. — Сегодня тебе не повезло. Обычно мы бываем бодрее.</p><p></p><p>Гребер вышел на улицу. Смеркалось. И вдруг им с новой силой овладел страх за Элизабет. Целый день Гребер пытался убежать от него. Но теперь, в неверном свете сумерек, страх этот, казалось, снова выполз изо всех углов.</p><p></p><p>Гребер пошел к Польману. Старик открыл ему сразу, как будто он кого-то ждал.</p><p></p><p>— Это вы, Гребер? — сказал он.</p><p></p><p>— Да. Я вас не задержу. Мне нужно только кое о чем спросить.</p><p></p><p>Польман распахнул дверь.</p><p></p><p>— Входите. Лучше не стоять на лестнице. Соседям незачем знать…</p><p></p><p>Они вошли в комнату, освещенную лампой. Гребер почувствовал запах табачного дыма. У Польмана в руке сигареты не было.</p><p></p><p>— О чем вы хотели спросить меня, Гребер?</p><p></p><p>Гребер посмотрел вокруг.</p><p></p><p>— Это у вас единственная комната?</p><p></p><p>— Почему вы спрашиваете?</p><p></p><p>— Может быть, мне придется спрятать одного человека на несколько дней. У вас можно?</p><p></p><p>Польман молчал.</p><p></p><p>— Его не ищут, — сказал Гребер. — Это так, на всякий случай. Вероятно, и не понадобится. А у меня есть основания беспокоиться за него. Или, может быть, это только мне кажется…</p><p></p><p>— Почему же вы обращаетесь с такой просьбой именно ко мне?</p><p></p><p>— Больше я никого не знаю.</p><p></p><p>Гребер и сам не понимал, почему пришел. Им руководило лишь смутное желание подыскать убежище на крайний случай.</p><p></p><p>— Кто этот человек?</p><p></p><p>— Девушка, на которой я женюсь. Ее отец в концлагере. Я боюсь, что и за ней придут. А может быть, я все это только вообразил себе?</p><p></p><p>— Нет, не вообразили, — сказал Польман. — Осторожность лучше, чем запоздалое раскаяние. Можете располагать этой комнатой, если понадобится.</p><p></p><p>Гребер вздохнул с облегчением. Теплое чувство благодарности переполняло его.</p><p></p><p>— Спасибо, — сказал он. — Большое спасибо.</p><p></p><p>Польман улыбнулся. Он вдруг показался Греберу не таким дряхлым, как в прошлый раз.</p><p></p><p>— Спасибо, — повторил Гребер еще раз. — Надеюсь, комната мне не понадобится.</p><p></p><p>Они стояли возле полок с книгами.</p><p></p><p>— Возьмите с собой то, что вам захочется, — сказал заботливо Польман. — Книги иногда помогают пережить тяжелые часы.</p><p></p><p>Гребер покачал головой.</p><p></p><p>— Не мне. Но я хотел бы знать одно: как совместить все это: книги, стихи, философию — и бесчеловечность штурмовиков, концентрационные лагеря, уничтожение невинных людей?</p><p></p><p>— Этого совместить нельзя. Все это только сосуществует во времени. Если бы жили те, кто написал эти книги, большинство из них тоже сидело бы в концлагерях.</p><p></p><p>— Пожалуй.</p><p></p><p>Польман взглянул на Гребера.</p><p></p><p>— Вы женитесь?</p><p></p><p>— Да.</p><p></p><p>Старик поискал среди книг и вытащил какой-то томик.</p><p></p><p>— Это все, что я могу подарить вам. Возьмите. Читать здесь нечего, тут виды, одни только виды. Нередко я целыми ночами рассматривал их, когда уставал от чтения. Картины и стихи — это мне доступно, пока есть керосин. А потом, в темноте, остается только молиться.</p><p></p><p>— Да, — неуверенно проговорил Гребер.</p><p></p><p>— Я много думал о вас, Гребер. И о том, что вы мне на днях сказали. На ваш вопрос нет ответа. — Польман замолчал, потом тихо добавил. — Есть, собственно, только один: надо верить. Верить. Что же нам еще остается?</p><p></p><p>— Во что?</p><p></p><p>— В бога. И в доброе начало в человеке.</p><p></p><p>— Вы никогда не сомневались в этом добром начале? — спросил Гребер.</p><p></p><p>— Нет, сомневался, — ответил старик. — И часто. А разве возможна вера без сомнений?</p><p></p><p></p><p>Гребер направился к фабрике. Поднялся ветер, рваные облака проносились над самыми крышами. Отряд солдат прошагал в полутьме через площадь. Они несли с собой вещи и шли к вокзалу, чтобы сразу отправиться на фронт. «И я мог быть сейчас среди них», — подумал Гребер. Он увидел темный силуэт липы на фоне разрушенного дома и неожиданно почувствовал свои плечи и свои мускулы, его снова охватило мощное ощущение жизни, которое он испытал, когда впервые увидел эту липу. «Удивительно, — подумал Гребер, — мне жаль Польмана, и он бессилен мне помочь, но, выйдя от него, я воспринимаю жизнь глубже и полнее».</p><p></p><p>— Ваши бумаги? Подождите минуту.</p><p></p><p>Чиновник снял очки и посмотрел на Элизабет. Потом неторопливо встал и скрылся за деревянной перегородкой, отделявшей его от зала.</p><p></p><p>Гребер посмотрел ему вслед и оглянулся. Перед выходом толпились люди.</p><p></p><p>— Ступай к двери, — сказал он тихо. — Жди там. Если я сниму фуражку, сразу же отправляйся к Польману. Ни о чем не беспокойся, иди, не задерживаясь, я приду туда вслед за тобой.</p><p></p><p>Элизабет медлила.</p><p></p><p>— Ступай! — повторил он нетерпеливо. — Может, этот старый козел сейчас приведет кого-нибудь. Нам нельзя рисковать. Подожди на улице.</p><p></p><p>— А может быть, ему просто понадобилась какая-то справка?</p><p></p><p>— Это мы выясним. Я скажу, что тебе стало плохо и ты вышла на минутку. Иди, Элизабет!</p><p></p><p>Он стоял у окошечка и смотрел ей вслед. Она повернула голову и улыбнулась. Потом исчезла в толпе.</p><p></p><p>— Где же фрейлейн Крузе?</p><p></p><p>Гребер обернулся: чиновник был уже тут.</p><p></p><p></p><p>— Сейчас придет! Все в порядке?</p><p></p><p>Тот кивнул.</p><p></p><p>— Когда вы хотите пожениться?</p><p></p><p>— Как можно скорее. У меня времени в обрез. Отпуск почти кончается.</p><p></p><p>— Можете оформить брак сейчас же, если хотите. Бумаги готовы. Для солдат процедура очень упрощена, и все делается быстро.</p><p></p><p>Гребер смотрел на бумаги в руках чиновника. Тот улыбался. Гребер вдруг почувствовал странную слабость. Горячая волна крови обожгла щеки.</p><p></p><p>— Все в порядке? — спросил он и снял фуражку, чтобы отереть пот со лба.</p><p></p><p>— Да, — подтвердил чиновник. — Где же фрейлейн Крузе?</p><p></p><p>Гребер положил фуражку перед окошечком и глазами поискал Элизабет. Кругом стояли люди, но ее он не видел. Вдруг он заметил свою фуражку. Он совсем забыл, что это условный знак.</p><p></p><p>— Минутку, — торопливо сказал Гребер. — Сейчас я ее позову.</p><p></p><p>И он поспешно начал проталкиваться через толпу: может быть, он еще успеет ее нагнать. Выбравшись на улицу, он увидел, что Элизабет спокойно стоит за водосточной трубой и ждет.</p><p></p><p>— Слава богу, ты здесь! — сказал он. — Все в порядке. Все в порядке, Элизабет!</p><p></p><p>Они вернулись. Чиновник выдал Элизабет ее бумаги.</p><p></p><p>— Вы дочь медицинского советника Крузе? — спросил он.</p><p></p><p>— Да.</p><p></p><p>У Гребера перехватило дыхание.</p><p></p><p>— Я знавал вашего отца, — сказал чиновник.</p><p></p><p>Элизабет взглянула на него.</p><p></p><p>— Известно вам что-нибудь о нем? — спросила она после паузы.</p><p></p><p>— Не больше чем вам. А вы ничего не слышали?</p><p></p><p>— Нет.</p><p></p><p>Чиновник снял очки. У него были водянисто-голубые близорукие глаза.</p><p></p><p>— Будем надеяться на лучшее. — Он протянул Элизабет руку. — Всего хорошего. Я сам провел ваше дело и все оформил. Вы можете зарегистрироваться хоть сегодня. Я могу это устроить. Хоть сейчас.</p><p></p><p>— Сейчас, — сказал Гребер.</p><p></p><p>— Сегодня днем, — поправила его Элизабет. — В два часа! Можно?</p><p></p><p>— Так и сделаем. Вам следует явиться в гимнастический зал городской школы. Бюро регистрации браков теперь помещается там.</p><p></p><p>— Спасибо.</p><p></p><p>Они остановились у выхода.</p><p></p><p>— А почему не сейчас? — спросил Гребер. — Тогда нам уж наверняка ничто не помешает.</p><p></p><p>Элизабет улыбнулась.</p><p></p><p>— Мне нужно хоть немного времени, чтобы приготовиться, Эрнст. Ты этого не понимаешь, да?</p><p></p><p>— Только наполовину.</p><p></p><p>— Наполовину, — и то хорошо. Зайди за мной без четверти два.</p><p></p><p>Гребер медлил.</p><p></p><p>— Все обошлось как нельзя лучше, — сказал он наконец. — Что только мне ни мерещилось! Сам не знаю, почему я так трусил. Я был, наверное, очень смешон, да?</p><p></p><p>— Нет, нисколько.</p><p></p><p>— А я думаю, все-таки очень.</p><p></p><p>Элизабет покачала головой.</p><p></p><p>— Отец тоже считал, что люди, которые его предостерегали, смешны. Нам повезло, Эрнст, вот и все!</p><p></p><p>Пройдя несколько улиц, Гребер увидел портняжную мастерскую. В ней сидел портной, похожий на кенгуру, и шил военный мундир.</p><p></p><p>— Можно отдать в чистку брюки? — спросил Гребер.</p><p></p><p>Портной поднял голову.</p><p></p><p>— У меня портняжная мастерская, в чистку не беру.</p><p></p><p>— Вижу. Я бы хотел и отутюжить мою форму.</p><p></p><p>— Ту, что на вас?</p><p></p><p>— Да.</p><p></p><p>Пробормотав что-то, портной встал. Он осмотрел пятно на брюках.</p><p></p><p>— Это не кровь, — успокоил его Гребер. — Это прованское масло. Можно вывести бензином.</p><p></p><p>— Почему же вы сами не вывели, если вы все знаете? Бензином такие пятна не выведешь.</p><p></p><p>— Допускаю. Вам лучше знать. Есть у вас во что пока переодеться?</p><p></p><p>Портной скрылся за занавеской и вернулся с клетчатыми брюками и белой курткой. Гребер взял их.</p><p></p><p>— А скоро будет готово? — спросил он. — Сегодня у меня свадьба.</p><p></p><p>— Через час.</p><p></p><p>Гребер переоделся.</p><p></p><p>— Тогда я через час зайду.</p><p></p><p>Кенгуру с недоверием посмотрел на него. Он рассчитывал, что Гребер подождет в мастерской.</p><p></p><p>— Мой мундир — хороший залог, — пояснил Гребер. — Я не убегу.</p><p></p><p>Портной широко улыбнулся.</p><p></p><p>— Ваш мундир принадлежит государству, молодой человек. Но так и быть, идите и подстригитесь. Это необходимо, раз вы собираетесь жениться.</p><p></p><p>— Верно.</p><p></p><p>Гребер отправился в парикмахерскую. Клиентов обслуживала костлявая женщина.</p><p></p><p>— Муж на фронте, — сказала она. — Я его пока заменяю. Садитесь. Побрить?</p><p></p><p>— Постричь. А вы и это умеете?</p><p></p><p>— Господи боже мой! Да уж я так хорошо научилась стричь, что скоро забывать начну. И помыть? У нас превосходное мыло.</p><p></p><p>— Да. И помыть.</p><p></p><p>Женщина действовала довольно энергично. Она подстригла Гребера и основательно обработала его голову мылом и мохнатым полотенцем.</p><p></p><p>— Желаете брильянтин? — спросила она. — У нас есть французский.</p><p></p><p>Гребер очнулся от внезапной дремоты, посмотрел на себя в зеркало и испугался. Уши его, казалось, выросли, — так коротко были острижены волосы на висках.</p><p></p><p>— Брильянтин? — повелительно спросила женщина.</p><p></p><p>— А какой у него запах? — Гребер вспомнил ароматическую соль Альфонса.</p><p></p><p>— Ну, как у всякого брильянтина. Обыкновенный. У нас еще французский.</p><p></p><p>Гребер взял баночку и понюхал. От брильянтина пахло прогорклым жиром. Время побед и впрямь давно миновало. Он взглянул на свои волосы: там, где они были длиннее, торчали вихры.</p><p></p><p>— Ладно, давайте ваш брильянтин, — сказал он. — Но только чуть-чуть.</p><p></p><p>Гребер расплатился и вернулся к портному.</p><p></p><p>— Быстро вы, — пробурчал Кенгуру.</p><p></p><p>Гребер ничего не ответил. Он сел и принялся смотреть, как портной утюжит. От теплого воздуха его разморило. Война вдруг отошла куда-то далеко. Лениво жужжали мухи, шипел утюг, и от всей этой маленькой комнаты веяло давно забытым ощущением безопасности.</p><p></p><p>— Вот все, что можно было сделать.</p><p></p><p>Портной протянул Греберу брюки. Тот внимательно рассмотрел их. Пятно почти исчезло.</p><p></p><p>— Отлично.</p><p></p><p>Брюки пахли бензином, но он ничего не сказал и быстро переоделся.</p><p></p><p>— Кто это вас так обкорнал? — спросил портной.</p><p></p><p>— Какая-то женщина, у нее муж на фронте.</p><p></p><p>— Можно подумать, что вы стриглись сами. Погодите-ка минутку.</p><p></p><p>Кенгуру прикоснулся ножницами в нескольких местах.</p><p></p><p>— Так, теперь сойдет.</p><p></p><p>— Сколько я вам должен?</p><p></p><p>Портной отрицательно помотал головой.</p><p></p><p>— Тысячу марок или ничего. Ну, значит, ничего. Свадебный подарок.</p><p></p><p>— Спасибо. Не знаете ли вы, где тут цветочный магазин?</p><p></p><p>— Недалеко, на Шпихернштрассе.</p><p></p><p></p><p>Магазин был открыт. Две женщины торговались с хозяйкой из-за венка.</p><p></p><p>— Да ведь ветки-то с настоящими шишками, — убеждала их хозяйка. — А с шишками всегда дороже.</p><p></p><p>Одна из женщин бросила на хозяйку негодующий взгляд. Ее дряблые, морщинистые щеки дрожали.</p><p></p><p>— Но это же спекуляция! — воскликнула она. — Настоящая спекуляция! Пошли, Минна! Мы найдем в другом месте подешевле.</p><p></p><p>— Не хотите, так не берите, — заявила хозяйка. — У меня товар не залежится.</p><p></p><p>— При таких-то ценах?</p><p></p><p>— О да, и при таких ценах! Венков не хватает. Ежедневно все распродаю, мадам.</p><p></p><p>— Значит, вы наживаетесь на войне.</p><p></p><p>Обе женщины, хлопнув дверью, вышли из лавки. Хозяйка, казалось, хотела крикнуть что-то им вслед, потом повернулась к Греберу. На ее щеках горели красные пятна.</p><p></p><p>— А вам? Венок или украшение на гроб? Видите, выбор невелик, но у нас очень хорошие еловые ветки.</p><p></p><p>— Мне не надо ничего похоронного.</p><p></p><p>— А что же тогда? — удивленно спросила хозяйка.</p><p></p><p>— Мне нужны цветы!</p><p></p><p>— Цветы? Могу предложить лилии.</p><p></p><p>— Нет, лилий не надо. Что-нибудь к свадьбе.</p><p></p><p>— Лилии вполне подходят для свадьбы, сударь! Это символ невинности и чистоты.</p><p></p><p>— Верно. Но нет ли у вас роз?</p><p></p><p>— Розы? В это время года? Откуда? В теплицах теперь выращиваются овощи. Да и вообще нигде ничего нет.</p><p></p><p>Гребер обошел прилавок. Наконец за каким-то венком в виде свастики он обнаружил букет нарциссов.</p><p></p><p>— Вот это подойдет!</p><p></p><p>Хозяйка вынула букет из вазы и дала стечь воде.</p><p></p><p>— К сожалению, придется завернуть цветы в газету. Другой упаковки у меня нет.</p><p></p><p>— Не беда.</p><p></p><p>Гребер заплатил за нарциссы и вышел. Он сразу же почувствовал себя как-то неловко с цветами в руках. Каждый прохожий, казалось, разглядывает его. Сначала он держал букет вверх ногами, потом зажал его под мышкой. При этом его взгляд упал на газету, в которую были завернуты цветы. Рядом с нарциссами он увидел физиономию какого-то военного с раскрытым ртом. Это был председатель чрезвычайного трибунала. Гребер вчитался в текст. Четырех человек казнили за то, что они уже не верили в победу Германии. Им отрубили головы топором. Гильотину давно упразднили: она оказалась слишком гуманным орудием. Гребер снял с цветов газету и выкинул ее.</p><p></p><p>Чиновник оказался прав: бюро регистрации браков помещалось в гимнастическом зале городской школы. Регистратор бюро сидел перед канатами для лазанья, нижние концы которых были прикреплены к стене. Между канатами Гребер увидел портрет Гитлера в мундире, а под ним — свастику с германским орлом. Греберу и Элизабет пришлось ждать. До них были на очереди немолодой солдат и женщина с золотой брошкой в виде парусной лодочки. Солдат волновался, женщина была спокойна. Она сочувственно улыбнулась Элизабет.</p><p></p><p>— А свидетели? — спросил чиновник. — Где ваши свидетели?</p><p></p><p>Солдат, запинаясь, что-то пробормотал. У него не было свидетелей.</p><p></p><p>— Я думал, когда женится фронтовик, они не нужны, — наконец произнес он.</p><p></p><p>— Этого еще не хватало! Нет, у нас во всем образцовый порядок.</p><p></p><p>Солдат обратился к Греберу.</p><p></p><p>— Может, ты нам пособишь, приятель? Ты и твоя фрейлейн? Ведь только подписать.</p><p></p><p>— Ну, ясно. А потом вы подпишете для нас. Я тоже не думал, что нужны свидетели.</p><p></p><p>— Кто же об этом помнит!</p><p></p><p>— Каждый, кому дороги обязанности гражданина, — резко заявил чиновник. Он, видимо, считал эту небрежность личным для себя оскорблением. — Может быть, вы и в бой идете без винтовок?</p><p></p><p>Солдат в недоумении уставился на него.</p><p></p><p>— Так там совсем другое дело. Свидетель-то ведь не оружие.</p><p></p><p>— Я и не утверждаю. Это всего-навсего сравнение. Ну, как же? Есть у вас свидетели?</p><p></p><p>— Вот этот военный и его дама.</p><p></p><p>Чиновник сердито посмотрел на Гребера. Он был явно недоволен, что все разрешилось так просто.</p><p></p><p>— А у вас бумаги в порядке? — спросил он Гребера с затаенной надеждой.</p><p></p><p>— Да. Мы и сами собираемся регистрироваться. Чиновник что-то пробурчал и взял документы. Он внес имена Элизабет и Гребера в книгу.</p><p></p><p>— Распишитесь здесь.</p><p></p><p>Все четверо поставили свои подписи.</p><p></p><p>— Поздравляю вас от имени фюрера, — холодно сказал чиновник солдату и его жене и повернулся к Греберу.</p><p></p><p>— А ваши свидетели?</p><p></p><p>— Вот, — Гребер указал на тех двоих.</p><p></p><p>Чиновник отрицательно покачал головой.</p><p></p><p>— Я могу признать только одного из них, — объяснил он.</p><p></p><p>— Почему же? Ведь нас вы признали.</p><p></p><p>— Вы еще не женаты. А эти двое уже супруги. Свидетелями могут быть два лица, не состоящие в родстве. Супруга таким лицом не считается.</p><p></p><p>Гребер не знал, прав чиновник или это придирка.</p><p></p><p>— Нет ли здесь кого-нибудь, кто бы мог явиться свидетелем? — спросил он. — Может быть, кто-нибудь из служащих?</p><p></p><p>— Я здесь не для того, чтобы подыскивать вам свидетелей, — со скрытым торжеством заявил чиновник. — Если у вас нет свидетелей, вам нельзя сочетаться браком.</p><p></p><p>Гребер оглянулся.</p><p></p><p>— В чем дело? — спросил пожилой человек, который, подойдя к ним, прислушивался к разговору. — Нужен свидетель? Возьмите меня.</p><p></p><p>Он встал рядом с Элизабет. Чиновник холодно посмотрел на него.</p><p></p><p>— Документы есть?</p><p></p><p>— Конечно. — Он небрежно вытащил из кармана паспорт и бросил на стол.</p><p></p><p>Чиновник посмотрел его, поднялся и гаркнул:</p><p></p><p>— Хайль Гитлер, господин обер-штурмбаннфюрер!</p><p></p><p>— Хайль Гитлер! — небрежно ответил обер-штурмбаннфюрер. — И прекратите эту комедию, понятно? Что это вам взбрело в голову так обращаться с солдатами?</p><p></p><p>— Слушаюсь, господин обер-штурмбаннфюрер! Пожалуйста, будьте любезны, распишитесь вот здесь.</p><p></p><p>Вторым свидетелем Гребера, оказывается, стал оберштурмбаннфюрер СС Гильдебрандт. Первым был сапер Клотц. Гильдебрандт крепко пожал руку Элизабет и Греберу, потом Клотцу и его жене. Чиновник достал из-за канатов для лазанья, похожих на веревки для повешения, два экземпляра книги Гитлера «Мейн кампф».</p><p></p><p>— Подарок государства, — кисло объяснил он, глядя вслед Гильдебрандту.</p><p></p><p>— В штатском, — пробормотал он. — Как его узнаешь!</p><p></p><p>Направляясь к выходу, обе пары прошли мимо кожаного коня и брусьев.</p><p></p><p>— Тебе когда возвращаться? — спросил Гребер сапера.</p><p></p><p>— Завтра, — Клотц подмигнул. — Мы уж давно хотели пожениться. Зачем дарить деньги государству? Если со мной что случится, пусть хоть моя Мария будет обеспечена. Как ты считаешь?</p><p></p><p>— Верно.</p><p></p><p>Клотц расстегнул ранец. — Ты меня выручил, приятель. У меня есть тут отличная колбаса. Кушайте на здоровье! Не отказывайся, я из деревни, этого добра у меня хватает. Я было хотел дать тому чиновнику. Подумай, этакому стервецу!</p><p></p><p>— Вот уж ни за что бы не дал! — Гребер взял колбасу. — А ты бери книгу. Больше мне тебя отдарить нечем.</p><p></p><p>— Да ведь я получил такую же.</p><p></p><p>— Не беда, будут две. Одну отдашь жене.</p><p></p><p>Клотц повертел в руках книгу «Мейн кампф».</p><p></p><p>— Шикарный переплет, — сказал он. — А тебе она действительно не нужна?</p><p></p><p>— Нет, не нужна. У нас дома есть переплетенная в кожу с серебряными застежками.</p><p></p><p>— Тогда дело другое. Ну, прощай.</p><p></p><p>— Прощай.</p><p></p><p>Гребер нагнал Элизабет.</p><p></p><p>— Я нарочно не говорил Биндингу, чтоб он не навязался нам в свидетели, — сказал он. — Не хотелось, чтоб рядом с нашими стояла фамилия крейслейтера. И вот вместо него мы заполучили обер-штурмбаннфюрера СС. Такова судьба всех добрых намерений.</p><p></p><p>Элизабет рассмеялась.</p><p></p><p>— Зато ты променял библию национал-социализма на колбасу. Одно другого стоит.</p><p></p><p>Они перешли через рыночную площадь. Памятник Бисмарку, от которого остались только ноги, был снова водружен на постамент. Над церковью пресвятой девы Марии кружили голуби. Гребер посмотрел на Элизабет. «Мне бы полагалось сейчас быть очень счастливым», — подумал он, но не испытывал того, что ожидал.</p><p></p><p></p><p>Они лежали на небольшой лужайке в лесу за городом. Лиловая дымка висела между деревьями. По краям лужайки цвели примулы и фиалки. Пронесся легкий ветерок. Вдруг Элизабет поднялась и села.</p><p></p><p>— Что это там? Точно лес волшебный. Или, может, я сплю? Деревья будто одеты в серебро. Ты тоже видишь?</p><p></p><p>Гребер кивнул. — Похоже на мишуру.</p><p></p><p>— Что же это?</p><p></p><p>— Станиоль. Это очень тонко нарезанный алюминий. Вроде серебряной бумаги, в которую завертывают шоколад.</p><p></p><p>— Да. Это висит на всех деревьях! Откуда же он берется?</p><p></p><p>— Самолеты сбрасывают его целыми пачками, чтобы нарушить радиосвязь. Кажется, тогда нельзя установить, где они находятся, или что-то в этом роде. Тонко нарезанные полоски станиоля, медленно опускаясь, задерживают радиоволны и мешают им распространяться.</p><p></p><p>— Жаль, — сказала Элизабет. — Можно подумать, будто весь лес состоит из рождественских елок. Оказывается, и это война. А я-то надеялась, что нам удалось, наконец, убежать от нее.</p><p></p><p>Они смотрели на лес. Деревья были густо опутаны свисавшими с ветвей блестящими полосками, они сверкали, развеваясь на ветру. Лучи солнца пробивались сквозь облака, и лес становился лучезарной сказкой. И эти полоски, слетавшие вниз вместе с яростной смертью и пронзительным воем разрушения, теперь тихо висели, искрясь и сверкая на деревьях, и казались мерцающим серебром, воспоминанием о детских сказках или о рождественской елке.</p><p></p><p>Элизабет прижалась к Греберу.</p><p></p><p>— Пусть этот лес останется для нас таким, каким он кажется, не будем думать о том, какой он на самом деле.</p><p></p><p>— Хорошо.</p><p></p><p>Гребер вытащил из кармана шинели книгу, подаренную ему Польманом.</p><p></p><p>— Мы не можем отправиться в свадебное путешествие, Элизабет. Но Польман дал мне этот альбом с видами Швейцарии. Когда-нибудь, после войны, мы поедем туда и все наверстаем.</p><p></p><p>— Швейцария! Это где ночью горит свет?</p><p></p><p>Гребер открыл альбом.</p><p></p><p>— Нет, и в Швейцарии свет уже не горит. Я слышал в казарме, что мы предъявили ультиматум и потребовали затемнения. Швейцария была вынуждена его принять.</p><p></p><p>— Почему?</p><p></p><p>— Наши не возражали против света, пока мы один пролетали над Швейцарией. Но теперь над ней пролетают и другие. С бомбами для Германии. Если где-нибудь города освещены, летчикам легче ориентироваться. Вот почему.</p><p></p><p>— Значит, и это кончилось.</p><p></p><p>— Да. Но в одном мы по крайней мере можем быть уверены. Если мы после войны поедем в Швейцарию, все там будет в точности, как в этом альбоме. А относительно видов Италии или Франции, или Англии этого сказать нельзя.</p><p></p><p>— И насчет видов Германии.</p><p></p><p>— Да. Германии тоже.</p><p></p><p>Они начали перелистывать альбом.</p><p></p><p>— Горы, — сказала Элизабет. — Разве в Швейцарии нет ничего, кроме гор? Разве там нет теплых краев, нет юга?</p><p></p><p>— Есть! Вот, смотри, Итальянская Швейцария.</p><p></p><p>— Локарно. Это не там ли происходила знаменитая конференция? Когда решили, что войны больше не будет?</p><p></p><p>— Кажется, да.</p><p></p><p>— Недолго же оно выполнялось, это решение.</p><p></p><p>— Да. Вот Локарно. Посмотри. Пальмы, старинные церкви, а вот Лаго Маджиоре. А вот острова, азалии, мимозы, солнце, мир.</p><p></p><p>— Как называется это место?</p><p></p><p>— Порто Ронко.</p><p></p><p>— Хорошо, — сказала Элизабет и опять легла. — Мы запомним его… Мы туда поедем когда-нибудь. А теперь мне больше не хочется путешествовать.</p><p></p><p>Гребер захлопнул альбом. Он взглянул на мерцающее между веток серебро и обнял Элизабет за плечи. Он ощутил ее всю, и вдруг увидел лесную землю, и траву, и стебли ползучих растений, и какой-то красноватый цветок с узкими нежными лепестками. Они росли, росли, пока не заслонили весь горизонт, и глаза Гребера закрылись. Ветер умер. Быстро темнело. Издали донеслись едва слышные раскаты. «Артиллерия, — подумал Гребер в полусне, — но откуда? Где я? Где фронт?» А потом с облегчением почувствовал, что Элизабет рядом. «Где же здесь артиллерийские позиции? Должно быть, учебные стрельбы».</p><p></p><p>Элизабет пошевелилась.</p><p></p><p>— Что они? — пробормотала она. — Бомбят или летят дальше?</p><p></p><p>— Нет, это не самолеты.</p><p></p><p>Раскаты не прекращались, Гребер приподнялся и прислушался.</p><p></p><p>— Это не бомбы, и не артиллерия, и не самолеты, Элизабет, — сказал он.</p><p></p><p>— Это гроза.</p><p></p><p>— А для грозы не рановато?</p><p></p><p>— Для нее не существует расписаний.</p><p></p><p>Они увидели первые молнии, которые показались им бледными и искусственными после гроз, создаваемых людьми, да и гром едва ли мог сравниться с гулом летящей эскадрильи самолетов, не говоря уже о грохоте бомбежки.</p><p></p><p>Пошел дождь. Они побежали через лужайку и спрятались под елями. Тени, казалось, бежали вместе с ними. Шум дождя в кронах деревьев напоминал аплодисменты далекой толпы; при тусклом свете Гребер увидел, что в волосах Элизабет запутались серебристые нити, соскользнувшие с веток. Волосы казались сетью, в которой запутались молнии.</p><p></p><p>Гребер и Элизабет вышли из лесу и добрались до трамвайной остановки. Под навесом толпились люди. Среди них было несколько молодых эсэсовцев, они принялись разглядывать Элизабет.</p><p></p><p>Через полчаса дождь прекратился.</p><p></p><p>— Не пойму, где мы, — сказал Гребер. — В какую сторону нам идти?</p><p></p><p>— Направо.</p><p></p><p>Они перешли улицу и свернули в полутемную аллею какого-то бульвара, где длинная вереница людей в полосатой одежде укладывали трубы. Элизабет вдруг выпрямилась, сошла с аллеи и направилась к рабочим. Медленно, почти вплотную проходила она мимо, всматриваясь в каждого, будто искала кого-то. Теперь Гребер заметил на куртках у этих людей номера; вероятно, заключенные из концлагеря, догадался он. Они работали молча, торопливо, не поднимая глаз. Головы их напоминали черепа мертвецов, одежда болталась на тощих телах. Двое изнемогших от усталости заключенных лежали возле забитого досками ларька, где раньше продавали сельтерскую воду.</p><p></p><p>— Эй! — крикнул какой-то эсэсовец. — Убирайтесь отсюда. Здесь ходить запрещено!</p><p></p><p>Элизабет сделала вид, что не слышит. Она только ускорила шаг, заглядывая на ходу в мертвенные лица заключенных.</p><p></p><p>— Назад! Эй вы! Мадам! Вернитесь! Живо! Черт! Не слышите, что ли?</p><p></p><p>Чертыхаясь, подбежал эсэсовец.</p><p></p><p>— В чем дело? — спросил Гребер.</p><p></p><p>— В чем дело? Что вы, оглохли или уши заложило?</p><p></p><p>Гребер увидел, что подходит второй эсэсовец. Это был обершарфюрер. Позвать Элизабет Гребер не решался, он знал, что она не вернется.</p><p></p><p>— Мы ищем одну вещичку, — сказал он эсэсовцу.</p><p></p><p>— Что? А ну, говорите!</p><p></p><p>— Мы вещичку потеряли… брошку… Кораблик с брильянтами. Проходили вчера поздно вечером и, верно, обронили. Вам не попадалась?</p><p></p><p>— Что?</p><p></p><p>Гребер повторил свою ложь. Он видел, что Элизабет уже прошла половину шеренги.</p><p></p><p>— Здесь ничего не находили, — заявил обершарфюрер.</p><p></p><p>— Да он просто зубы нам заговаривает, — сказал эсэсовец. — Ваши документы!</p><p></p><p>Гребер молча посмотрел на него. Он с удовольствием избил бы этого молодчика. Тому было не больше двадцати лет. «Штейнбреннер, — подумал Гребер. — Или Гейни. Все они одного поля ягоды».</p><p></p><p>— У меня не только есть документы, но даже очень хорошие, — сказал он наконец. — А кроме того, оберштурмбаннфюрер Гильдебрандт — мой близкий друг, если это вас интересует.</p><p></p><p>Эсэсовец иронически рассмеялся.</p><p></p><p>— Еще что? Может, и фюрер?</p><p></p><p>— Нет, насчет фюрера не скажу.</p><p></p><p>Элизабет почти дошла до конца шеренги. Гребер медленно стал вытаскивать из кармана свое брачное свидетельство.</p><p></p><p>— Подойдите-ка со мной к фонарю. Читайте, вот. Видите подписи моих свидетелей? И число? Сегодняшнее. Вопросы есть?</p><p></p><p>Эсэсовец уставился на документы. Обершарфюрер заглядывал через его плечо.</p><p></p><p>— Да, это подпись Гильдебрандта, — подтвердил он. — Я ее знаю. Но вы все-таки не имеете права ходить здесь. Это запрещено. Ничего не поделаешь. Очень жаль, что брошка пропала.</p><p></p><p>Элизабет уже прошла до конца шеренги.</p><p></p><p>— Мне тоже, — ответил Гребер. — Мы, конечно, не будем больше искать, раз это запрещено. Приказ есть приказ.</p><p></p><p>Он двинулся вперед, желая догнать Элизабет. Но обершарфюрер не отставал от него.</p><p></p><p>— Может быть, мы еще найдем вашу брошку. Куда ее послать?</p><p></p><p>— Гильдебрандту, это будет проще всего.</p><p></p><p>— Хорошо, — сказал обершарфюрер с уважением. — А вы ничего не нашли? — спросил он Элизабет.</p><p></p><p>Она с недоумением посмотрела на него, будто только что проснулась.</p><p></p><p>— Я рассказал обершарфюреру про брошку, которую мы здесь потеряли, — быстро сказал Гребер. — Если ее найдут, то доставят Гильдебрандту.</p><p></p><p>— Спасибо, — удивленно сказала Элизабет.</p><p></p><p>Обершарфюрер посмотрел ей в лицо и кивнул.</p><p></p><p>— Положитесь на нас! Мы, эсэсовцы, истинные рыцари.</p><p></p><p>Элизабет взглянула на заключенных. Обершарфюрер перехватил ее взгляд.</p><p></p><p>— Если кто-нибудь из этих негодяев посмел ее припрятать, все равно найдем, — галантно заверил он Элизабет. — Будем допытываться, пока из них дух вон…</p><p></p><p>Элизабет вздрогнула.</p><p></p><p>— Я не уверена, что потеряла ее именно здесь. Может быть, и в лесу. Я даже думаю, что скорее всего там.</p><p></p><p>Обершарфюрер ухмыльнулся. Она покраснела.</p><p></p><p>— Да, скорее всего в лесу, — повторила она.</p><p></p><p>Обершарфюрер ухмыльнулся еще шире.</p><p></p><p>— За лес мы не отвечаем.</p><p></p><p>Гребер стоял так близко к одному согнувшемуся заключенному, что увидел совсем рядом его костлявый череп. Он сунул руку в карман, достал пачку сигарет и, отвернувшись, уронил ее к ногам заключенного.</p><p></p><p>— Большое спасибо, — сказал он обершарфюреру. — Завтра мы поищем в лесу. Возможно, мы ее там потеряли.</p><p></p><p>— Не стоит благодарности. Хайль Гитлер! Сердечно поздравляю с законным браком!</p><p></p><p>— Спасибо.</p><p></p><p></p><p>Они молча шли рядом, пока заключенные совершенно не скрылись из виду. В прояснившемся небе, точно стая фламинго, плыли перламутровые и розовые облака.</p><p></p><p>— Зря я это сделала, — сказала Элизабет. — Я знаю.</p><p></p><p>— Ничего. Так уж человек устроен. Не успеет избавиться от одной опасности, как опять готов рисковать.</p><p></p><p>Она кивнула.</p><p></p><p>— Ты спас нас этой брошкой. И Гильдебрандтом. Ты в самом деле мастер врать.</p><p></p><p>— Это единственное, — сказал Гребер, — чему за последние десять лет мы научились в совершенстве. А теперь пошли домой. Наконец-то у меня есть абсолютное, подкрепленное документом право поселиться в твоей квартире. Место в казарме я потерял, а днем ушел и от Альфонса; теперь я, наконец, хочу домой. Хочу с комфортом нежиться в постели, когда ты завтра утром будешь спешить на фабрику, чтобы заработать для семьи кусок хлеба.</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 387143, member: 1"] Он остановился против здания гестапо. У ворот, позевывая, шагал молодой эсэсовец. Из дома вышло несколько громко смеющихся эсэсовских офицеров. Потом, крадучись, приблизился пожилой человек, он медлил, поглядывая вверх на окна, остановился, вытащил из кармана какую-то бумажку, перечитал ее, посмотрел вокруг, затем на небо и нерешительно подошел к часовому. Эсэсовец равнодушно прочел повестку и пропустил его внутрь. Гребер уставился на окна. Его снова охватил страх, еще более удушливый, тяжелый и липкий, чем до того. Он знал много видов страха: страх мучительный и темный; страх, от которого останавливается дыхание и цепенеет тело, и последний, великий страх — страх живого существа перед смертью; но этот был иной — ползучий, хватающий за горло, неопределенный и угрожающий, липкий страх, который словно пачкает тебя и разлагает, неуловимый и непреодолимый, — страх бессилия и тлетворных сомнений: это был развращающий страх за другого, за невинного заложника, за жертву беззакония, страх перед произволом, перед властью и автоматической бесчеловечностью, черный страх нашего времени. Задолго до конца смены Гребер ждал у ворот фабрики. Прошло немало времени, прежде чем появилась Элизабет. Он уже начал опасаться, что ее арестовали, когда, наконец, заметил ее. Элизабет сперва не узнала его в штатском, а потом рассмеялась. — Ты совсем еще мальчик! — сказала она. — Я вовсе не чувствую себя таким уж молодым. Скорее столетним старцем. — Почему? Что случилось? Тебе надо возвращаться раньше срока? — Нет. Насчет этого все в порядке. — Ты чувствуешь себя столетним, потому что ты в штатском? — Не знаю. Но у меня такое ощущение, словно вместе с этим проклятым костюмом я взвалил на себя все на свете заботы. Что тебе удалось насчет документов? — Все, — сияя, ответила Элизабет. — Я еще в обеденный перерыв сбегала. Подала нужные заявления. — Все? — отозвался Гребер. — Тогда делать нечего. — А что еще надо было делать? — Ничего: Просто мне вдруг стало страшно. Может, мы зря все затеяли? Может, это повредит тебе? — Мне? Каким образом? Гребер помедлил. — Я слышал, что в таких случаях иногда запрашивают гестапо. Может, именно поэтому и не стоило все ворошить. Элизабет остановилась. — Больше ничего. Но мне почему-то вдруг стало страшно. — Ты думаешь, меня могут арестовать за то, что мы хотим пожениться? — Нет, не то. — А что же? Ты думаешь, они могут дознаться, что мой отец в концлагере? — И не это, — прервал ее Гребер. — Это-то они, конечно, знают. Но, может, было бы лучше не привлекать к тебе внимания. От гестапо всего можно ждать. Вдруг какому-нибудь идиоту взбредет что-нибудь в его дурацкую голову. Ты ведь знаешь, как это бывает. О законности тут и речи быть не может. Элизабет помолчала с минуту, потом спросила: — Что же нам делать? — Я целый день думал и решил, что сделать, пожалуй, уже ничего нельзя. Взять заявления назад — значит тем более привлечь к себе внимание. Она кивнула и как-то странно посмотрела на него. — А все-таки можно попытаться. — Поздно, Элизабет. Надо рискнуть и выждать. Они пошли дальше. Фабрика стояла на небольшой площади, на самом виду. Гребер внимательно рассматривал ее. — И вас тут еще ни разу не бомбили? — Пока нет. — Здание никак не замаскировано. Довольно легко определить, что это фабрика. — У нас вместительные убежища. — Надежные? — Более или менее. Гребер взглянул на Элизабет. Она шла рядом и на него не смотрела. — Только, ради бога, пойми меня правильно, — сказал он. — Я не за себя боюсь. Я боюсь за тебя. — За меня тебе бояться нечего. — А ты не боишься? — Я уже все страхи, какие только есть, пережила. Для нового больше нет сил. — А у меня есть, — сказал Гребер. — Когда любишь, рождаются все новые страхи, о которых раньше и не подозревал. Элизабет повернула к нему голову. Она вдруг улыбнулась. Он посмотрел на нее. — Я не забыл того, что говорил позавчера. Но неужели же надо сначала испытать страх, чтобы убедиться в том, что кого-то любишь? — Не знаю. Но думаю, это помогает. — Проклятый костюм! Больше я его не надену. А я-то воображал, что штатским чудно живется. Элизабет рассмеялась. — Значит, все дело в костюме? — Нет, — возразил он с облегчением. — Дело в том, что я опять живу. Живу и хочу жить. А видно, с этим приходит и страх. Весь день у меня было мерзко на душе. Теперь, когда я вижу тебя, стало полегче. Удивительно, до чего мало нужно, чтобы почувствовать страх. — И любовь, — сказала Элизабет. — К счастью! Взгляд Гребера остановился на ней. Она шагала рядом с ним легко и беззаботно. «А ведь она изменялась, — подумал он. — Она меняется каждый день. Раньше боялась она, а я нет, теперь наоборот». Они вышли на Гитлерплац. За церковью пламенел вечерний закат. — Где это опять горит? — спросила Элизабет. — Нигде. Просто закат. — Закат? Об этом сейчас как-то и не думаешь, правда? — Да. Они двинулись дальше. Закат разгорался все ярче. Его отсвет падал на их лица и руки. Гребер смотрел на людей, которые попадались навстречу. И вдруг он увидел их иными, чем до сих пор. Каждый из них был человеком, и у каждого была своя судьба. «Легко осуждать и быть храбрым, когда у тебя ничего нет, — подумал он. — Но когда у тебя есть что-то дорогое, весь мир меняется. Все становится и легче, и труднее, а иногда и совсем непереносимым. На это тоже нужна храбрость, но совсем иного рода, у нее другое название, и она, собственно, еще только начинается». Гребер глубоко вздохнул. Он испытывал такое чувство, будто вернулся с рискованного задания в тылу противника: хоть угроза и не стала меньше, но какое-то время находишься в укрытии. — Как странно, — сказала Элизабет. — Видно, и в самом деле весна. На этой улице все разбито… Откуда же… и все-таки… я слышу запах фиалок… 18 Бэтхер собирал свои вещи. Остальные столпились вокруг него. — И ты ее в самом деле разыскал? — спросил Гребер. — Да, но… — Где? — На улице, — ответил Бэтхер. — Она просто стояла на углу Келлерштрассе и Бирштрассе, там, где раньше был магазин зонтов. И я даже не узнал ее в первую минуту. — Где же она была все это время? — В лагере близ Эрфурта. Так вот, слушайте! Стоит она, значит, у магазина, а я ее и не вижу. Прохожу мимо, а она меня окликает: «Отто! Ты меня не узнаешь?» — Бэтхер помолчал и окинул взглядом казарму. — Но послушайте, друзья, как узнать женщину, если она похудела на сорок кило! — В каком же это лагере она была? — Не знаю. Во «Втором лесном», кажется. Могу спросить. Да слушайте же наконец! Гляжу я на нее и говорю: «Альма, неужели это ты?» «Я, — отвечает. — Отто, я будто чувствовала, что у тебя отпуск, вот и приехала!» А я все гляжу на нее и молчу. Понимаете, была она женщина здоровенная, чисто ломовая лошадь, а теперь стоит передо мной худая такая, чуть ли не вдвое тоньше прежнего, пятьдесят кило, прямо скелет ходячий, платье на ней, как на вешалке, ну жердь, форменная жердь! Бэтхер запыхтел. — Какого же она роста? — с интересом спросил Фельдман. — А? — Какого роста твоя жена? — Примерно метр шестьдесят. А что? — Значит, у нее теперь нормальный вес. — Нормальный? Да ты что, спятил? — Бэтхер уставился на Фельдмана. — Только не для меня. Ведь это же щепка! Плевал я на ваш нормальный вес! Я хочу получить свою жену обратно такой, какой она была, дородной, — на спине хоть орехи коли, а то вместо зада две жалкие фасолины. За что же я кровь проливал! За них, что ли? — Ты проливал кровь за нашего обожаемого фюрера и за наше дорогое отечество, а не за убойный вес твоей супруги, — сказал Рейтер. — После трех лет фронта пора бы уж знать. — Убойный вес? Да кто говорит об убойном весе? — Бэтхер переводил злой и беспомощный взгляд с одного на другого. — Это был живой вес! А со всем прочим можете идти к… — Стоп! — Рейтер предостерегающе поднял руку. — Думай, что хочешь, но помалкивай! И будь еще доволен, что твоя жена жива! — Я и так доволен! А разве не могла она быть живой и такой же упитанной и гладкой, как прежде? — Послушай, Бэтхер! — сказал Фельдман. — Ведь ее можно снова откормить. — Да? А чем? Теми крохами, которые по карточкам выдают? — Постарайся купить ей что-нибудь из-под полы. — Вам-то легко говорить да советовать, — с горечью отозвался Бэтхер. — А у меня всего три дня осталось. Ну как я за эти три дня успею ее откормить? Да купайся она в рыбьем жире и ешь по семи раз на дню, так и то самое большее один-два килограмма нагонит, а что это для нее! Эх, друзья, плохо мое дело! — Вот так-так! У тебя же есть еще твоя толстая хозяйка для жирности. — В том-то и беда. Ведь я думал, как вернется жена, я про хозяйку и думать забуду. Я же человек семейный, не юбочник какой-нибудь. И вот теперь хозяйка мне больше по вкусу. — Да ты, оказывается, чертовски легкомысленный субъект, — вставил Рейтер. — Нет, я не легкомысленный, я слишком глубоко все переживаю, вот в чем мое горе. А мог бы, кажется, быть доволен. Вам этого не понять, дикари вы этакие! Бэтхер подошел к своему шкафчику и уложил оставшиеся вещи в ранец. — А ты хоть знаешь, где будешь жить с женой? — спросил Гребер. — Или у тебя квартира уцелела? — Какое там уцелела! Ясно, разбомбили! Да уж лучше я перебьюсь как-нибудь в развалинах, а здесь ни одного дня не останусь. Все несчастье в том, что жена мне разонравилась. Я ее, понятно, люблю, на то мы муж и жена, но она мне больше не нравится такая, как теперь. Ну не могу, и все! Что мне делать? И она это, конечно, чувствует. — А много ли тебе до конца отпуска осталось? — Три дня. — И ты не можешь эти последние деньки… ну, притвориться, что ли? — Приятель, — спокойно ответил Бэтхер, — женщина в постели, пожалуй, и может притвориться. А мужчина нет. Поверь мне, лучше бы я уехал, не повидав ее. А то мы оба только мучаемся. Он взял свои вещи и ушел. Рейтер посмотрел ему вслед. Затем обернулся к Греберу: — А ты что думаешь делать? — Пойду сейчас в запасной батальон. Выясню на всякий случай, не нужно ли каких еще бумажек. Рейтер осклабился. — Неудача твоего приятеля Бэтхера не пугает тебя, а? — Нет. Меня пугает совсем другое. — Обстановка тяжелая, — сказал писарь, когда Гребер пришел в запасной батальон. — Тяжелая обстановка на фронте. А ты знаешь, что делают при ураганном огне? — Бегут в укрытие, — ответил Гребер. — Ребенок это знает. Да мне-то что! У меня отпуск. — Это ты только воображаешь, что у тебя отпуск, — поправил его писарь. — А что дашь, если я покажу один приказ, сегодня только получен? — Тогда будет видно. Гребер достал из кармана пачку сигарет и положил на стол. Он почувствовал, как у него засосало пол ложечкой. — Обстановочка, — повторил писарь. — Большие потери. Срочно требуются пополнения. Все отпускники, у которых нет уважительных причин, должны быть немедленно отправлены в свою часть. Дошло? — Да. Как это понимать — уважительные причины? — Ну, с.мерть кого-нибудь из близких, неотложные семейные дела, тяжелая болезнь… Писарь взял сигареты. — Итак, исчезни и не показывайся, здесь. Если тебя не найдут, то не смогут и отправить назад. Избегай казармы, как чумы. Спрячься где-нибудь, пока не кончится отпуск. И тогда доложишься. Чем ты рискуешь? Своевременно не сообщил о перемене адреса? Все равно ты едешь на фронт, и баста. — Я женюсь, — сказал Гребер. — Это уважительная причина? — Ты женишься? — Да. Потому и пришел. Хочу узнать, нужны мне, креме солдатской книжки, другие документы? — Женитьба! Может, это и уважительная причина. Может быть, повторяю. — Писарь закурил сигарету. — Да, пожалуй, это уважительная причина. Но зачем искушать судьбу? Особых справок тебе как фронтовику не требуется. А в случае чего приходи ко мне, сделаю все шито-крыто, комар носу не подточит. Есть у тебя приличная одежда? В этом тряпье ты ведь не можешь жениться. — А здесь не обменяют? — Иди к каптенармусу, — сказал писарь. — Растолкуй ему, что женишься. Скажи, я послал тебя. Найдутся у тебя лишние сигареты? — Нет. Но я постараюсь раздобыть еще пачку. — Не для меня. Для фельдфебеля. — Посмотрим. Ты не знаешь, при бракосочетании с фронтовиком невесте нужны какие-нибудь дополнительные бумаги? — Понятия не имею. Но думаю, что нет. Ведь это все делается на скорую руку. — Писарь взглянул на часы. — Топай прямо на склад. Фельдфебель сейчас там. Гребер направился во флигель. Склад находился на чердаке. У толстяка фельдфебеля глаза были разные. Один почти неестественно синевато-лилового цвета, как фиалка, другой светло-карий. — Чего уставился? — крикнул он. — Стеклянного глаза не видел, что ли? — Видел. Но почему же у него цвет совсем другой? — Да это не мой, болван ты этакий, — фельдфебель постучал по синему, сияющему глазу. — Одолжил вчера у приятеля. Мой, карий, выпал. Эти штучки очень хрупкие. Их надо бы делать из целлулоида. — Тогда они были бы огнеопасны. Фельдфебель поглядел на Гребера. Рассмотрел его ордена и ухмыльнулся. — Тоже верно. А обмундирования для вас у меня все-таки нет. Весьма сожалею. Все, что найдется, еще хуже, чем ваше. Он уставился на Гребера своим синим глазом. Карий был тусклым. Гребер положил на стол пачку биндинговских сигарет. Фельдфебель скользнул по ней карим глазом, ушел и вернулся с мундиром в руках. — Вот все, что есть. Гребер не прикоснулся к мундиру. Он извлек из кармана плоскую бутылочку коньяку, которую прихватил на всякий случай, и поставил рядом с сигаретами. Фельдфебель исчез, а потом вернулся с мундиром получше и почти новыми брюками. Гребер сначала взялся за брюки — его собственные были латаны-перелатаны — развернул и заметил, что каптенармус, желая скрыть пятно величиной с ладонь, хитро сложил их. Гребер молча посмотрел на пятно, затем на коньяк. — Это не кровь, — сказал фельдфебель. — Это прованское масло высшего сорта. Солдат, носивший их, приехал из Италии. Потрете бензином — и пятна как не бывало. — Если это так просто, почему же он их обменял, а не вычистил сам? Фельдфебель осклабился, обнажив десны. — Законный вопрос. Но этот тип хотел получить форму, от которой воняло бы фронтом. Вроде той, что на вас. Он два года протирал штаны в канцелярии. Сидел в Милане, а невесте писал письма будто с фронта. Не мог же он появиться дома в новых брюках, на которые всего-навсего опрокинул миску с салатом. Это, в самом деле, лучшие брюки, какие у меня есть. Гребер не поверил, но у него больше ничего не было, и он не мог выторговать что-нибудь получше. — Ну ладно, — сказал фельдфебель. — Есть другое предложение: берите их без обмена. Оставьте свое барахло при себе. Таким образом, у вас будет еще и выходная форма. Идет? — Разве старая вам не нужна для счета? Фельдфебель сделал пренебрежительный жест. На его синий глаз упал из окна пыльный солнечный луч. — Счет и так давно не сходится. Да и что вообще сейчас сходится? Можете вы мне сказать? — Нет. — Вот то-то же, — отозвался фельдфебель. Поравнявшись с городской больницей, Гребер вдруг остановился. Он вспомнил, что обещал навестить Мутцига. С минуту он колебался, потом все-таки зашел. У него внезапно возникло суеверное чувство, что добрым делом он может подкупить судьбу. Те, кому сделали ампутацию, находились на втором этаже. На первом были тяжело раненные и только что перенесшие операцию — отсюда их при воздушном налете можно было без особого труда переправить в убежище. Что касается тех, кто перенес ампутацию, то они не считались беспомощными, поэтому их поместили выше. Во время тревоги они могли помогать друг другу. Тот, у кого были ампутированы обе ноги, мог, в случае необходимости, обхватить за шею двух товарищей, у которых были ампутированы руки, и так добраться до убежища, пока персонал занимается спасением тяжело раненных. — Ты? — удивился Мутциг, увидев Гребера. — Вот уж не думал, что придешь. — И я тоже. Но, как видишь, я здесь. — Это здорово, Эрнст. Кстати, здесь и Штокман. Ты, кажется, был с ним в Африке? — Да. Штокман, потерявший правую руку, играл в скат с двумя другими калеками. — Эрнст, — спросил он, — а у тебя что? — Он невольно окинул Гребера взглядом, словно отыскивал следы ранения. — Ничего, — ответил Гребер. Все смотрели на него. У всех в глазах было то же выражение, что и у Штокмана. — Я в отпуску, — сказал он смущенно, чувствуя себя почти виноватым в том, что остался цел и невредим. — Я думал, ты тогда в Африке получил свое, — заработал себе бессрочный отпуск. — Меня залатали, а потом отправили в Россию. — Ну, тебе повезло. Мне, собственно, тоже. Другие попали в плен. Их так и не удалось посадить на самолеты. — Штокман покачал своей культей. — Если об этом можно сказать «повезло». Игрок, сидевший в середине, хлопнул картами по столу: — Играем мы или треплемся? — грубо спросил он. Гребер заметил, что он без ног. Их отняли очень высоко. На правой руке не хватало двух пальцев, новая кожа вокруг глаз была красной и без ресниц: видимо, они обгорели. — Доигрывайте, — сказал Гребер. — Я не спешу. — Еще один кон, — объяснил Штокман. — Мы скоро кончим. Гребер сел у окна рядом с Мутцигом. — Не обижайся на Арнольда, — прошептал Мутциг. — На него сегодня хандра нашла. — Это тот, что посредине? — Да. Вчера приходила его жена. После этого он по нескольку дней хандрит. — О чем вы там судачите? — крикнул Арнольд. — Да так, вспоминаем старые времена. Имеем мы право? Промычав что-то, Арнольд продолжал игру. — А в общем у нас очень неплохо, — заверил Гребера Мутциг. — Даже весело. Арнольд был каменщиком; это не простое дело, знаешь ли. И представь — жена его обманывает, ему мать рассказала. Штокман швырнул карты на стол. — Проклятое невезение! Я-то понадеялся на туза треф. Кто мог знать, что три валета окажутся в одних руках! Арнольд что-то буркнул и опять стал тасовать. — Когда хочешь жениться, так не знаешь, что лучше, — сказал Мутциг. — Быть без руки или без ноги. Штокман говорит, что без руки. Но как ты будешь одной рукой обнимать женщину в постели! А обнимать то ведь ее надо! — Пустяки. Главное, что ты жив. — Верно, но нельзя же этим пробавляться всю жизнь. После войны еще куда ни шло. А потом ты уже больше не герой, а просто калека. — Не думаю. Кроме того, ведь делают превосходные протезы. — Не в этом дело, — сказал Мутциг. — Я имею в виду не работу. — Войну мы должны выиграть, — неожиданно громко заявил Арнольд, который прислушивался к их разговору. — Пусть другие теперь отдуваются. А с нас хватит. — Он бросил недружелюбный взгляд на Гребера. — Если бы всякие шкурники не окопались в тылу, нам бы не пришлось все время отступать на фронте. Гребер не ответил. Никогда не спорь с тем, кто потерял руку или ногу, — он всегда будет прав. Спорить можно с тем, у кого прострелено легкое, или осколок засел в желудке, или кому, быть может, пришлось и того хуже, но, как это ни странно, не с человеком после ампутации. Арнольд продолжал играть. — Что скажешь, Эрнст? — спросил через некоторое время Мутциг. — У меня в Мюнстере была девушка; мы и сейчас переписываемся. Она думает, что у меня прострелена нога. А об этом я ей ничего не писал. — Не торопись. И радуйся, что тебе не надо возвращаться на фронт. — Я и так радуюсь, Эрнст. Но сколько же можно этому радоваться! — Просто мутит, как вас послушаешь, — неожиданно сказал Мутцигу один из болельщиков, сидевших вокруг игроков. — Напейтесь и будьте мужчинами. Штокман захохотал. — Чего гогочешь? — спросил Арнольд. — Я как раз представил себе, что было бы, если бы ночью сюда плюхнулась тяжелая бомба, да прямо в середку, да так, чтобы все в кашу! К чему бы тогда были все наши горести! Гребер встал. Он увидел, что у болельщика нет ног. «Мина или отморозил», — подумал он машинально. — А куда подевались все наши зенитки? — пробурчал Арнольд. — Разве все они нужны нам на фронте? Здесь почти ничего не осталось. — И на фронте тоже. — Что? Гребер понял, что допустил ошибку. — Мы ждем там новое секретное оружие, — сказал он. — Говорят, какое-то чудо. Арнольд уставился на него. — Да что ты мелешь, черт тебя подери! Можно подумать, будто мы проигрываем войну! Этого быть не может! Думаешь, мне охота сидеть в паршивой тележке и продавать спички, как те, после первой войны? У нас есть права! Фюрер нам обещал! Он разволновался и бросил карты на стол. — Пойди включи радио, — сказал болельщик Мутцигу. — Давай музыку! Мутциг покрутил ручку. Из репродуктора вылетел залп трескучих фраз. Он покрутил еще. — Постой! — раздраженно крикнул Арнольд. — Зачем? Опять речуга. — Оставь, говорю тебе! Это партийная речь. Если бы каждый их слушал, дела шли бы лучше! Мутциг со вздохом повернул ручку обратно. В палату ворвались выкрики оратора, возглашавшего победно «Хайль!». Арнольд слушал, стиснув зубы. Штокман сделал Греберу знак и пожал плечами. Гребер подошел к нему. — Всего хорошего, Штокман, — прошептал он. — Мне пора. — Есть дела повеселее, а? — Нет, не то. Но мне пора идти. Гребер направился к выходу. Остальные провожали его глазами. У него было такое чувство, словно он г.олый. Он шел через зал медленно; ему казалось, что при такой походке его здоровый вид не будет раздражать этих калек. Он чувствовал, с какой завистью они смотрят ему вслед. Мутциг проковылял с ним до двери. — Заходи, — сказал он, остановившись в тускло освещенном сером коридоре. — Сегодня тебе не повезло. Обычно мы бываем бодрее. Гребер вышел на улицу. Смеркалось. И вдруг им с новой силой овладел страх за Элизабет. Целый день Гребер пытался убежать от него. Но теперь, в неверном свете сумерек, страх этот, казалось, снова выполз изо всех углов. Гребер пошел к Польману. Старик открыл ему сразу, как будто он кого-то ждал. — Это вы, Гребер? — сказал он. — Да. Я вас не задержу. Мне нужно только кое о чем спросить. Польман распахнул дверь. — Входите. Лучше не стоять на лестнице. Соседям незачем знать… Они вошли в комнату, освещенную лампой. Гребер почувствовал запах табачного дыма. У Польмана в руке сигареты не было. — О чем вы хотели спросить меня, Гребер? Гребер посмотрел вокруг. — Это у вас единственная комната? — Почему вы спрашиваете? — Может быть, мне придется спрятать одного человека на несколько дней. У вас можно? Польман молчал. — Его не ищут, — сказал Гребер. — Это так, на всякий случай. Вероятно, и не понадобится. А у меня есть основания беспокоиться за него. Или, может быть, это только мне кажется… — Почему же вы обращаетесь с такой просьбой именно ко мне? — Больше я никого не знаю. Гребер и сам не понимал, почему пришел. Им руководило лишь смутное желание подыскать убежище на крайний случай. — Кто этот человек? — Девушка, на которой я женюсь. Ее отец в концлагере. Я боюсь, что и за ней придут. А может быть, я все это только вообразил себе? — Нет, не вообразили, — сказал Польман. — Осторожность лучше, чем запоздалое раскаяние. Можете располагать этой комнатой, если понадобится. Гребер вздохнул с облегчением. Теплое чувство благодарности переполняло его. — Спасибо, — сказал он. — Большое спасибо. Польман улыбнулся. Он вдруг показался Греберу не таким дряхлым, как в прошлый раз. — Спасибо, — повторил Гребер еще раз. — Надеюсь, комната мне не понадобится. Они стояли возле полок с книгами. — Возьмите с собой то, что вам захочется, — сказал заботливо Польман. — Книги иногда помогают пережить тяжелые часы. Гребер покачал головой. — Не мне. Но я хотел бы знать одно: как совместить все это: книги, стихи, философию — и бесчеловечность штурмовиков, концентрационные лагеря, уничтожение невинных людей? — Этого совместить нельзя. Все это только сосуществует во времени. Если бы жили те, кто написал эти книги, большинство из них тоже сидело бы в концлагерях. — Пожалуй. Польман взглянул на Гребера. — Вы женитесь? — Да. Старик поискал среди книг и вытащил какой-то томик. — Это все, что я могу подарить вам. Возьмите. Читать здесь нечего, тут виды, одни только виды. Нередко я целыми ночами рассматривал их, когда уставал от чтения. Картины и стихи — это мне доступно, пока есть керосин. А потом, в темноте, остается только молиться. — Да, — неуверенно проговорил Гребер. — Я много думал о вас, Гребер. И о том, что вы мне на днях сказали. На ваш вопрос нет ответа. — Польман замолчал, потом тихо добавил. — Есть, собственно, только один: надо верить. Верить. Что же нам еще остается? — Во что? — В бога. И в доброе начало в человеке. — Вы никогда не сомневались в этом добром начале? — спросил Гребер. — Нет, сомневался, — ответил старик. — И часто. А разве возможна вера без сомнений? Гребер направился к фабрике. Поднялся ветер, рваные облака проносились над самыми крышами. Отряд солдат прошагал в полутьме через площадь. Они несли с собой вещи и шли к вокзалу, чтобы сразу отправиться на фронт. «И я мог быть сейчас среди них», — подумал Гребер. Он увидел темный силуэт липы на фоне разрушенного дома и неожиданно почувствовал свои плечи и свои мускулы, его снова охватило мощное ощущение жизни, которое он испытал, когда впервые увидел эту липу. «Удивительно, — подумал Гребер, — мне жаль Польмана, и он бессилен мне помочь, но, выйдя от него, я воспринимаю жизнь глубже и полнее». — Ваши бумаги? Подождите минуту. Чиновник снял очки и посмотрел на Элизабет. Потом неторопливо встал и скрылся за деревянной перегородкой, отделявшей его от зала. Гребер посмотрел ему вслед и оглянулся. Перед выходом толпились люди. — Ступай к двери, — сказал он тихо. — Жди там. Если я сниму фуражку, сразу же отправляйся к Польману. Ни о чем не беспокойся, иди, не задерживаясь, я приду туда вслед за тобой. Элизабет медлила. — Ступай! — повторил он нетерпеливо. — Может, этот старый козел сейчас приведет кого-нибудь. Нам нельзя рисковать. Подожди на улице. — А может быть, ему просто понадобилась какая-то справка? — Это мы выясним. Я скажу, что тебе стало плохо и ты вышла на минутку. Иди, Элизабет! Он стоял у окошечка и смотрел ей вслед. Она повернула голову и улыбнулась. Потом исчезла в толпе. — Где же фрейлейн Крузе? Гребер обернулся: чиновник был уже тут. — Сейчас придет! Все в порядке? Тот кивнул. — Когда вы хотите пожениться? — Как можно скорее. У меня времени в обрез. Отпуск почти кончается. — Можете оформить брак сейчас же, если хотите. Бумаги готовы. Для солдат процедура очень упрощена, и все делается быстро. Гребер смотрел на бумаги в руках чиновника. Тот улыбался. Гребер вдруг почувствовал странную слабость. Горячая волна крови обожгла щеки. — Все в порядке? — спросил он и снял фуражку, чтобы отереть пот со лба. — Да, — подтвердил чиновник. — Где же фрейлейн Крузе? Гребер положил фуражку перед окошечком и глазами поискал Элизабет. Кругом стояли люди, но ее он не видел. Вдруг он заметил свою фуражку. Он совсем забыл, что это условный знак. — Минутку, — торопливо сказал Гребер. — Сейчас я ее позову. И он поспешно начал проталкиваться через толпу: может быть, он еще успеет ее нагнать. Выбравшись на улицу, он увидел, что Элизабет спокойно стоит за водосточной трубой и ждет. — Слава богу, ты здесь! — сказал он. — Все в порядке. Все в порядке, Элизабет! Они вернулись. Чиновник выдал Элизабет ее бумаги. — Вы дочь медицинского советника Крузе? — спросил он. — Да. У Гребера перехватило дыхание. — Я знавал вашего отца, — сказал чиновник. Элизабет взглянула на него. — Известно вам что-нибудь о нем? — спросила она после паузы. — Не больше чем вам. А вы ничего не слышали? — Нет. Чиновник снял очки. У него были водянисто-голубые близорукие глаза. — Будем надеяться на лучшее. — Он протянул Элизабет руку. — Всего хорошего. Я сам провел ваше дело и все оформил. Вы можете зарегистрироваться хоть сегодня. Я могу это устроить. Хоть сейчас. — Сейчас, — сказал Гребер. — Сегодня днем, — поправила его Элизабет. — В два часа! Можно? — Так и сделаем. Вам следует явиться в гимнастический зал городской школы. Бюро регистрации браков теперь помещается там. — Спасибо. Они остановились у выхода. — А почему не сейчас? — спросил Гребер. — Тогда нам уж наверняка ничто не помешает. Элизабет улыбнулась. — Мне нужно хоть немного времени, чтобы приготовиться, Эрнст. Ты этого не понимаешь, да? — Только наполовину. — Наполовину, — и то хорошо. Зайди за мной без четверти два. Гребер медлил. — Все обошлось как нельзя лучше, — сказал он наконец. — Что только мне ни мерещилось! Сам не знаю, почему я так трусил. Я был, наверное, очень смешон, да? — Нет, нисколько. — А я думаю, все-таки очень. Элизабет покачала головой. — Отец тоже считал, что люди, которые его предостерегали, смешны. Нам повезло, Эрнст, вот и все! Пройдя несколько улиц, Гребер увидел портняжную мастерскую. В ней сидел портной, похожий на кенгуру, и шил военный мундир. — Можно отдать в чистку брюки? — спросил Гребер. Портной поднял голову. — У меня портняжная мастерская, в чистку не беру. — Вижу. Я бы хотел и отутюжить мою форму. — Ту, что на вас? — Да. Пробормотав что-то, портной встал. Он осмотрел пятно на брюках. — Это не кровь, — успокоил его Гребер. — Это прованское масло. Можно вывести бензином. — Почему же вы сами не вывели, если вы все знаете? Бензином такие пятна не выведешь. — Допускаю. Вам лучше знать. Есть у вас во что пока переодеться? Портной скрылся за занавеской и вернулся с клетчатыми брюками и белой курткой. Гребер взял их. — А скоро будет готово? — спросил он. — Сегодня у меня свадьба. — Через час. Гребер переоделся. — Тогда я через час зайду. Кенгуру с недоверием посмотрел на него. Он рассчитывал, что Гребер подождет в мастерской. — Мой мундир — хороший залог, — пояснил Гребер. — Я не убегу. Портной широко улыбнулся. — Ваш мундир принадлежит государству, молодой человек. Но так и быть, идите и подстригитесь. Это необходимо, раз вы собираетесь жениться. — Верно. Гребер отправился в парикмахерскую. Клиентов обслуживала костлявая женщина. — Муж на фронте, — сказала она. — Я его пока заменяю. Садитесь. Побрить? — Постричь. А вы и это умеете? — Господи боже мой! Да уж я так хорошо научилась стричь, что скоро забывать начну. И помыть? У нас превосходное мыло. — Да. И помыть. Женщина действовала довольно энергично. Она подстригла Гребера и основательно обработала его голову мылом и мохнатым полотенцем. — Желаете брильянтин? — спросила она. — У нас есть французский. Гребер очнулся от внезапной дремоты, посмотрел на себя в зеркало и испугался. Уши его, казалось, выросли, — так коротко были острижены волосы на висках. — Брильянтин? — повелительно спросила женщина. — А какой у него запах? — Гребер вспомнил ароматическую соль Альфонса. — Ну, как у всякого брильянтина. Обыкновенный. У нас еще французский. Гребер взял баночку и понюхал. От брильянтина пахло прогорклым жиром. Время побед и впрямь давно миновало. Он взглянул на свои волосы: там, где они были длиннее, торчали вихры. — Ладно, давайте ваш брильянтин, — сказал он. — Но только чуть-чуть. Гребер расплатился и вернулся к портному. — Быстро вы, — пробурчал Кенгуру. Гребер ничего не ответил. Он сел и принялся смотреть, как портной утюжит. От теплого воздуха его разморило. Война вдруг отошла куда-то далеко. Лениво жужжали мухи, шипел утюг, и от всей этой маленькой комнаты веяло давно забытым ощущением безопасности. — Вот все, что можно было сделать. Портной протянул Греберу брюки. Тот внимательно рассмотрел их. Пятно почти исчезло. — Отлично. Брюки пахли бензином, но он ничего не сказал и быстро переоделся. — Кто это вас так обкорнал? — спросил портной. — Какая-то женщина, у нее муж на фронте. — Можно подумать, что вы стриглись сами. Погодите-ка минутку. Кенгуру прикоснулся ножницами в нескольких местах. — Так, теперь сойдет. — Сколько я вам должен? Портной отрицательно помотал головой. — Тысячу марок или ничего. Ну, значит, ничего. Свадебный подарок. — Спасибо. Не знаете ли вы, где тут цветочный магазин? — Недалеко, на Шпихернштрассе. Магазин был открыт. Две женщины торговались с хозяйкой из-за венка. — Да ведь ветки-то с настоящими шишками, — убеждала их хозяйка. — А с шишками всегда дороже. Одна из женщин бросила на хозяйку негодующий взгляд. Ее дряблые, морщинистые щеки дрожали. — Но это же спекуляция! — воскликнула она. — Настоящая спекуляция! Пошли, Минна! Мы найдем в другом месте подешевле. — Не хотите, так не берите, — заявила хозяйка. — У меня товар не залежится. — При таких-то ценах? — О да, и при таких ценах! Венков не хватает. Ежедневно все распродаю, мадам. — Значит, вы наживаетесь на войне. Обе женщины, хлопнув дверью, вышли из лавки. Хозяйка, казалось, хотела крикнуть что-то им вслед, потом повернулась к Греберу. На ее щеках горели красные пятна. — А вам? Венок или украшение на гроб? Видите, выбор невелик, но у нас очень хорошие еловые ветки. — Мне не надо ничего похоронного. — А что же тогда? — удивленно спросила хозяйка. — Мне нужны цветы! — Цветы? Могу предложить лилии. — Нет, лилий не надо. Что-нибудь к свадьбе. — Лилии вполне подходят для свадьбы, сударь! Это символ невинности и чистоты. — Верно. Но нет ли у вас роз? — Розы? В это время года? Откуда? В теплицах теперь выращиваются овощи. Да и вообще нигде ничего нет. Гребер обошел прилавок. Наконец за каким-то венком в виде свастики он обнаружил букет нарциссов. — Вот это подойдет! Хозяйка вынула букет из вазы и дала стечь воде. — К сожалению, придется завернуть цветы в газету. Другой упаковки у меня нет. — Не беда. Гребер заплатил за нарциссы и вышел. Он сразу же почувствовал себя как-то неловко с цветами в руках. Каждый прохожий, казалось, разглядывает его. Сначала он держал букет вверх ногами, потом зажал его под мышкой. При этом его взгляд упал на газету, в которую были завернуты цветы. Рядом с нарциссами он увидел физиономию какого-то военного с раскрытым ртом. Это был председатель чрезвычайного трибунала. Гребер вчитался в текст. Четырех человек казнили за то, что они уже не верили в победу Германии. Им отрубили головы топором. Гильотину давно упразднили: она оказалась слишком гуманным орудием. Гребер снял с цветов газету и выкинул ее. Чиновник оказался прав: бюро регистрации браков помещалось в гимнастическом зале городской школы. Регистратор бюро сидел перед канатами для лазанья, нижние концы которых были прикреплены к стене. Между канатами Гребер увидел портрет Гитлера в мундире, а под ним — свастику с германским орлом. Греберу и Элизабет пришлось ждать. До них были на очереди немолодой солдат и женщина с золотой брошкой в виде парусной лодочки. Солдат волновался, женщина была спокойна. Она сочувственно улыбнулась Элизабет. — А свидетели? — спросил чиновник. — Где ваши свидетели? Солдат, запинаясь, что-то пробормотал. У него не было свидетелей. — Я думал, когда женится фронтовик, они не нужны, — наконец произнес он. — Этого еще не хватало! Нет, у нас во всем образцовый порядок. Солдат обратился к Греберу. — Может, ты нам пособишь, приятель? Ты и твоя фрейлейн? Ведь только подписать. — Ну, ясно. А потом вы подпишете для нас. Я тоже не думал, что нужны свидетели. — Кто же об этом помнит! — Каждый, кому дороги обязанности гражданина, — резко заявил чиновник. Он, видимо, считал эту небрежность личным для себя оскорблением. — Может быть, вы и в бой идете без винтовок? Солдат в недоумении уставился на него. — Так там совсем другое дело. Свидетель-то ведь не оружие. — Я и не утверждаю. Это всего-навсего сравнение. Ну, как же? Есть у вас свидетели? — Вот этот военный и его дама. Чиновник сердито посмотрел на Гребера. Он был явно недоволен, что все разрешилось так просто. — А у вас бумаги в порядке? — спросил он Гребера с затаенной надеждой. — Да. Мы и сами собираемся регистрироваться. Чиновник что-то пробурчал и взял документы. Он внес имена Элизабет и Гребера в книгу. — Распишитесь здесь. Все четверо поставили свои подписи. — Поздравляю вас от имени фюрера, — холодно сказал чиновник солдату и его жене и повернулся к Греберу. — А ваши свидетели? — Вот, — Гребер указал на тех двоих. Чиновник отрицательно покачал головой. — Я могу признать только одного из них, — объяснил он. — Почему же? Ведь нас вы признали. — Вы еще не женаты. А эти двое уже супруги. Свидетелями могут быть два лица, не состоящие в родстве. Супруга таким лицом не считается. Гребер не знал, прав чиновник или это придирка. — Нет ли здесь кого-нибудь, кто бы мог явиться свидетелем? — спросил он. — Может быть, кто-нибудь из служащих? — Я здесь не для того, чтобы подыскивать вам свидетелей, — со скрытым торжеством заявил чиновник. — Если у вас нет свидетелей, вам нельзя сочетаться браком. Гребер оглянулся. — В чем дело? — спросил пожилой человек, который, подойдя к ним, прислушивался к разговору. — Нужен свидетель? Возьмите меня. Он встал рядом с Элизабет. Чиновник холодно посмотрел на него. — Документы есть? — Конечно. — Он небрежно вытащил из кармана паспорт и бросил на стол. Чиновник посмотрел его, поднялся и гаркнул: — Хайль Гитлер, господин обер-штурмбаннфюрер! — Хайль Гитлер! — небрежно ответил обер-штурмбаннфюрер. — И прекратите эту комедию, понятно? Что это вам взбрело в голову так обращаться с солдатами? — Слушаюсь, господин обер-штурмбаннфюрер! Пожалуйста, будьте любезны, распишитесь вот здесь. Вторым свидетелем Гребера, оказывается, стал оберштурмбаннфюрер СС Гильдебрандт. Первым был сапер Клотц. Гильдебрандт крепко пожал руку Элизабет и Греберу, потом Клотцу и его жене. Чиновник достал из-за канатов для лазанья, похожих на веревки для повешения, два экземпляра книги Гитлера «Мейн кампф». — Подарок государства, — кисло объяснил он, глядя вслед Гильдебрандту. — В штатском, — пробормотал он. — Как его узнаешь! Направляясь к выходу, обе пары прошли мимо кожаного коня и брусьев. — Тебе когда возвращаться? — спросил Гребер сапера. — Завтра, — Клотц подмигнул. — Мы уж давно хотели пожениться. Зачем дарить деньги государству? Если со мной что случится, пусть хоть моя Мария будет обеспечена. Как ты считаешь? — Верно. Клотц расстегнул ранец. — Ты меня выручил, приятель. У меня есть тут отличная колбаса. Кушайте на здоровье! Не отказывайся, я из деревни, этого добра у меня хватает. Я было хотел дать тому чиновнику. Подумай, этакому стервецу! — Вот уж ни за что бы не дал! — Гребер взял колбасу. — А ты бери книгу. Больше мне тебя отдарить нечем. — Да ведь я получил такую же. — Не беда, будут две. Одну отдашь жене. Клотц повертел в руках книгу «Мейн кампф». — Шикарный переплет, — сказал он. — А тебе она действительно не нужна? — Нет, не нужна. У нас дома есть переплетенная в кожу с серебряными застежками. — Тогда дело другое. Ну, прощай. — Прощай. Гребер нагнал Элизабет. — Я нарочно не говорил Биндингу, чтоб он не навязался нам в свидетели, — сказал он. — Не хотелось, чтоб рядом с нашими стояла фамилия крейслейтера. И вот вместо него мы заполучили обер-штурмбаннфюрера СС. Такова судьба всех добрых намерений. Элизабет рассмеялась. — Зато ты променял библию национал-социализма на колбасу. Одно другого стоит. Они перешли через рыночную площадь. Памятник Бисмарку, от которого остались только ноги, был снова водружен на постамент. Над церковью пресвятой девы Марии кружили голуби. Гребер посмотрел на Элизабет. «Мне бы полагалось сейчас быть очень счастливым», — подумал он, но не испытывал того, что ожидал. Они лежали на небольшой лужайке в лесу за городом. Лиловая дымка висела между деревьями. По краям лужайки цвели примулы и фиалки. Пронесся легкий ветерок. Вдруг Элизабет поднялась и села. — Что это там? Точно лес волшебный. Или, может, я сплю? Деревья будто одеты в серебро. Ты тоже видишь? Гребер кивнул. — Похоже на мишуру. — Что же это? — Станиоль. Это очень тонко нарезанный алюминий. Вроде серебряной бумаги, в которую завертывают шоколад. — Да. Это висит на всех деревьях! Откуда же он берется? — Самолеты сбрасывают его целыми пачками, чтобы нарушить радиосвязь. Кажется, тогда нельзя установить, где они находятся, или что-то в этом роде. Тонко нарезанные полоски станиоля, медленно опускаясь, задерживают радиоволны и мешают им распространяться. — Жаль, — сказала Элизабет. — Можно подумать, будто весь лес состоит из рождественских елок. Оказывается, и это война. А я-то надеялась, что нам удалось, наконец, убежать от нее. Они смотрели на лес. Деревья были густо опутаны свисавшими с ветвей блестящими полосками, они сверкали, развеваясь на ветру. Лучи солнца пробивались сквозь облака, и лес становился лучезарной сказкой. И эти полоски, слетавшие вниз вместе с яростной смертью и пронзительным воем разрушения, теперь тихо висели, искрясь и сверкая на деревьях, и казались мерцающим серебром, воспоминанием о детских сказках или о рождественской елке. Элизабет прижалась к Греберу. — Пусть этот лес останется для нас таким, каким он кажется, не будем думать о том, какой он на самом деле. — Хорошо. Гребер вытащил из кармана шинели книгу, подаренную ему Польманом. — Мы не можем отправиться в свадебное путешествие, Элизабет. Но Польман дал мне этот альбом с видами Швейцарии. Когда-нибудь, после войны, мы поедем туда и все наверстаем. — Швейцария! Это где ночью горит свет? Гребер открыл альбом. — Нет, и в Швейцарии свет уже не горит. Я слышал в казарме, что мы предъявили ультиматум и потребовали затемнения. Швейцария была вынуждена его принять. — Почему? — Наши не возражали против света, пока мы один пролетали над Швейцарией. Но теперь над ней пролетают и другие. С бомбами для Германии. Если где-нибудь города освещены, летчикам легче ориентироваться. Вот почему. — Значит, и это кончилось. — Да. Но в одном мы по крайней мере можем быть уверены. Если мы после войны поедем в Швейцарию, все там будет в точности, как в этом альбоме. А относительно видов Италии или Франции, или Англии этого сказать нельзя. — И насчет видов Германии. — Да. Германии тоже. Они начали перелистывать альбом. — Горы, — сказала Элизабет. — Разве в Швейцарии нет ничего, кроме гор? Разве там нет теплых краев, нет юга? — Есть! Вот, смотри, Итальянская Швейцария. — Локарно. Это не там ли происходила знаменитая конференция? Когда решили, что войны больше не будет? — Кажется, да. — Недолго же оно выполнялось, это решение. — Да. Вот Локарно. Посмотри. Пальмы, старинные церкви, а вот Лаго Маджиоре. А вот острова, азалии, мимозы, солнце, мир. — Как называется это место? — Порто Ронко. — Хорошо, — сказала Элизабет и опять легла. — Мы запомним его… Мы туда поедем когда-нибудь. А теперь мне больше не хочется путешествовать. Гребер захлопнул альбом. Он взглянул на мерцающее между веток серебро и обнял Элизабет за плечи. Он ощутил ее всю, и вдруг увидел лесную землю, и траву, и стебли ползучих растений, и какой-то красноватый цветок с узкими нежными лепестками. Они росли, росли, пока не заслонили весь горизонт, и глаза Гребера закрылись. Ветер умер. Быстро темнело. Издали донеслись едва слышные раскаты. «Артиллерия, — подумал Гребер в полусне, — но откуда? Где я? Где фронт?» А потом с облегчением почувствовал, что Элизабет рядом. «Где же здесь артиллерийские позиции? Должно быть, учебные стрельбы». Элизабет пошевелилась. — Что они? — пробормотала она. — Бомбят или летят дальше? — Нет, это не самолеты. Раскаты не прекращались, Гребер приподнялся и прислушался. — Это не бомбы, и не артиллерия, и не самолеты, Элизабет, — сказал он. — Это гроза. — А для грозы не рановато? — Для нее не существует расписаний. Они увидели первые молнии, которые показались им бледными и искусственными после гроз, создаваемых людьми, да и гром едва ли мог сравниться с гулом летящей эскадрильи самолетов, не говоря уже о грохоте бомбежки. Пошел дождь. Они побежали через лужайку и спрятались под елями. Тени, казалось, бежали вместе с ними. Шум дождя в кронах деревьев напоминал аплодисменты далекой толпы; при тусклом свете Гребер увидел, что в волосах Элизабет запутались серебристые нити, соскользнувшие с веток. Волосы казались сетью, в которой запутались молнии. Гребер и Элизабет вышли из лесу и добрались до трамвайной остановки. Под навесом толпились люди. Среди них было несколько молодых эсэсовцев, они принялись разглядывать Элизабет. Через полчаса дождь прекратился. — Не пойму, где мы, — сказал Гребер. — В какую сторону нам идти? — Направо. Они перешли улицу и свернули в полутемную аллею какого-то бульвара, где длинная вереница людей в полосатой одежде укладывали трубы. Элизабет вдруг выпрямилась, сошла с аллеи и направилась к рабочим. Медленно, почти вплотную проходила она мимо, всматриваясь в каждого, будто искала кого-то. Теперь Гребер заметил на куртках у этих людей номера; вероятно, заключенные из концлагеря, догадался он. Они работали молча, торопливо, не поднимая глаз. Головы их напоминали черепа мертвецов, одежда болталась на тощих телах. Двое изнемогших от усталости заключенных лежали возле забитого досками ларька, где раньше продавали сельтерскую воду. — Эй! — крикнул какой-то эсэсовец. — Убирайтесь отсюда. Здесь ходить запрещено! Элизабет сделала вид, что не слышит. Она только ускорила шаг, заглядывая на ходу в мертвенные лица заключенных. — Назад! Эй вы! Мадам! Вернитесь! Живо! Черт! Не слышите, что ли? Чертыхаясь, подбежал эсэсовец. — В чем дело? — спросил Гребер. — В чем дело? Что вы, оглохли или уши заложило? Гребер увидел, что подходит второй эсэсовец. Это был обершарфюрер. Позвать Элизабет Гребер не решался, он знал, что она не вернется. — Мы ищем одну вещичку, — сказал он эсэсовцу. — Что? А ну, говорите! — Мы вещичку потеряли… брошку… Кораблик с брильянтами. Проходили вчера поздно вечером и, верно, обронили. Вам не попадалась? — Что? Гребер повторил свою ложь. Он видел, что Элизабет уже прошла половину шеренги. — Здесь ничего не находили, — заявил обершарфюрер. — Да он просто зубы нам заговаривает, — сказал эсэсовец. — Ваши документы! Гребер молча посмотрел на него. Он с удовольствием избил бы этого молодчика. Тому было не больше двадцати лет. «Штейнбреннер, — подумал Гребер. — Или Гейни. Все они одного поля ягоды». — У меня не только есть документы, но даже очень хорошие, — сказал он наконец. — А кроме того, оберштурмбаннфюрер Гильдебрандт — мой близкий друг, если это вас интересует. Эсэсовец иронически рассмеялся. — Еще что? Может, и фюрер? — Нет, насчет фюрера не скажу. Элизабет почти дошла до конца шеренги. Гребер медленно стал вытаскивать из кармана свое брачное свидетельство. — Подойдите-ка со мной к фонарю. Читайте, вот. Видите подписи моих свидетелей? И число? Сегодняшнее. Вопросы есть? Эсэсовец уставился на документы. Обершарфюрер заглядывал через его плечо. — Да, это подпись Гильдебрандта, — подтвердил он. — Я ее знаю. Но вы все-таки не имеете права ходить здесь. Это запрещено. Ничего не поделаешь. Очень жаль, что брошка пропала. Элизабет уже прошла до конца шеренги. — Мне тоже, — ответил Гребер. — Мы, конечно, не будем больше искать, раз это запрещено. Приказ есть приказ. Он двинулся вперед, желая догнать Элизабет. Но обершарфюрер не отставал от него. — Может быть, мы еще найдем вашу брошку. Куда ее послать? — Гильдебрандту, это будет проще всего. — Хорошо, — сказал обершарфюрер с уважением. — А вы ничего не нашли? — спросил он Элизабет. Она с недоумением посмотрела на него, будто только что проснулась. — Я рассказал обершарфюреру про брошку, которую мы здесь потеряли, — быстро сказал Гребер. — Если ее найдут, то доставят Гильдебрандту. — Спасибо, — удивленно сказала Элизабет. Обершарфюрер посмотрел ей в лицо и кивнул. — Положитесь на нас! Мы, эсэсовцы, истинные рыцари. Элизабет взглянула на заключенных. Обершарфюрер перехватил ее взгляд. — Если кто-нибудь из этих негодяев посмел ее припрятать, все равно найдем, — галантно заверил он Элизабет. — Будем допытываться, пока из них дух вон… Элизабет вздрогнула. — Я не уверена, что потеряла ее именно здесь. Может быть, и в лесу. Я даже думаю, что скорее всего там. Обершарфюрер ухмыльнулся. Она покраснела. — Да, скорее всего в лесу, — повторила она. Обершарфюрер ухмыльнулся еще шире. — За лес мы не отвечаем. Гребер стоял так близко к одному согнувшемуся заключенному, что увидел совсем рядом его костлявый череп. Он сунул руку в карман, достал пачку сигарет и, отвернувшись, уронил ее к ногам заключенного. — Большое спасибо, — сказал он обершарфюреру. — Завтра мы поищем в лесу. Возможно, мы ее там потеряли. — Не стоит благодарности. Хайль Гитлер! Сердечно поздравляю с законным браком! — Спасибо. Они молча шли рядом, пока заключенные совершенно не скрылись из виду. В прояснившемся небе, точно стая фламинго, плыли перламутровые и розовые облака. — Зря я это сделала, — сказала Элизабет. — Я знаю. — Ничего. Так уж человек устроен. Не успеет избавиться от одной опасности, как опять готов рисковать. Она кивнула. — Ты спас нас этой брошкой. И Гильдебрандтом. Ты в самом деле мастер врать. — Это единственное, — сказал Гребер, — чему за последние десять лет мы научились в совершенстве. А теперь пошли домой. Наконец-то у меня есть абсолютное, подкрепленное документом право поселиться в твоей квартире. Место в казарме я потерял, а днем ушел и от Альфонса; теперь я, наконец, хочу домой. Хочу с комфортом нежиться в постели, когда ты завтра утром будешь спешить на фабрику, чтобы заработать для семьи кусок хлеба. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Ремарк "Время жить и время умирать"