Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Стоккет "Прислуга"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387313" data-attributes="member: 1"><p>Ночью долго не могу уснуть, все размышляю, а слезы катятся и катятся у меня из глаз, стекают по вискам прямо в уши. Я очень счастлива за мисс Скитер. Она начинает совершенно новую жизнь. Представляю, как она идет по шумным улицам огромного города, который я только по телевизору видела, и длинные волосы развеваются у нее за спиной. Как бы и мне хотелось начать все заново. Писать статьи об уборке – это ведь новое дело. Но я уже немолода. Жизнь моя почти окончена.</p><p></p><p>Чем больше стараюсь уснуть, тем хуже получается. Я будто слышу гул голосов – люди по всему городу обсуждают нашу книгу. Как тут уснешь при таком шуме? Думаю про Флору Лу – если бы мисс Хилли не уверяла направо и налево, что книжка не про Джексон, мисс Эстер, глядишь, и уволила бы ее. Ох, Минни, Минни. Как же благородно ты поступила. Позаботилась обо всех, кроме себя. Надеюсь, я сумею тебя защитить.</p><p></p><p>Не знаю, долго ли удастся сдерживать мисс Хилли. Каждый день еще кто-нибудь объявляет, что догадывается, кто съел знаменитый торт, и мисс Хилли ведет свой бой еще яростнее. Впервые в жизни мне интересно, кто же победит. Прежде я бы наверняка поставила на мисс Хилли, но сейчас – трудно сказать. В этот раз она вполне может проиграть.</p><p></p><p>Заснуть удается лишь перед рассветом. Забавно, но, поднявшись в шесть, я чувствую себя бодрой. Надеваю свежую униформу, только вчера выстиранную. Выпиваю большой стакан холодной воды. Выключаю свет в кухне, иду к двери, и тут звонит телефон. Рановато, однако.</p><p></p><p>Снимаю трубку, а там – вой.</p><p></p><p>– Минни? Это ты? Что…</p><p></p><p>– Лероя вчера уволили! А когда он спросил, за что, начальник объяснил, что мистер Уильям Холбрук велел. Холбрук заявил, что все из-за чернозадой женушки Лероя, а Лерой как пришел домой, так сразу и кинулся меня у.бивать, прямо голыми руками! – Минни захлебывается рыданиями. – Детей во двор вышвырнул, запер меня в ванной и начал грозить, что подожжет дом вместе со мной!</p><p></p><p>Господи, вот оно и случилось. Чувствую, как проваливаюсь в жуткую черную яму, которую мы сами себе выкопали. Несколько недель голос Минни звучал спокойно и уверенно, но теперь…</p><p></p><p>– Эта ведьма! – кричит Минни. – Он хочет убить меня из-за нее!</p><p></p><p>– Ты где сейчас, Минни, где дети?</p><p></p><p>– На бензоколонке, убежала как была, босиком! Дети спрятались у соседей… – Она всхлипывает, стонет, икает. – За нами приедет Октавия. Сказала, будет мчаться как ветер.</p><p></p><p>Октавия живет в Кантоне, двадцать минут к северу от дома мисс Селии.</p><p></p><p>– Минни, я сейчас к тебе приду…</p><p></p><p>– Нет, не вешай трубку, пожалуйста. Поговори со мной, пока она не приедет.</p><p></p><p>– Ты в порядке? Он тебя не покалечил?</p><p></p><p>– Я больше не могу, Эйбилин. Не могу… – И все плачет, плачет.</p><p></p><p>Я впервые слышу от Минни такое. И знаю, что должна сделать. Нужные слова уже сложились у меня в голове. Прямо сейчас — единственный шанс, чтобы она меня услышала, пока стоит босиком в телефонной будке на бензоколонке.</p><p></p><p>– Минни, выслушай меня. Ты никогда не потеряешь работу у мисс Селии. Мистер Джонни тебе сам пообещал. А мисс Скитер вчера рассказала, что книга принесет еще немного денег. Минни, слушай меня внимательно. Вот что я тебе скажу… Ты не должна больше терпеть побои от Лероя.</p><p></p><p>Минни душат слезы.</p><p></p><p>– Время настало, Минни, пора. Ты слышишь меня? Ты свободна.</p><p></p><p>Рыдания стихают, медленно-медленно, но стихают. В трубке тишина. Если бы я не слышала ее дыхания, подумала бы, что Минни бросила трубку. «Пожалуйста, Минни, – заклинаю я. – Пожалуйста, это твой шанс вырваться на волю».</p><p></p><p>Долгий прерывистый вздох.</p><p></p><p>– Я услышала тебя, Эйбилин.</p><p></p><p>– Давай я приду к тебе, побуду рядом. Мисс Лифолт скажу, что опоздаю.</p><p></p><p>– Нет, – отзывается Минни. – Моя сестра… скоро подъедет. Мы сегодня переночуем у нее.</p><p></p><p>– Минни, только сегодня или…</p><p></p><p>Еще один долгий шумный выдох.</p><p></p><p>– Нет… Я больше не могу. Я терпела слишком долго.</p><p></p><p>Неужели возвращается прежняя Минни Джексон? Голос все еще дрожит, ей страшно, но все же она почти кричит:</p><p></p><p>– Лерой даже не представляет, кем может стать Минни Джексон!</p><p></p><p>– Минни, не убивай его, – пугаюсь я. – Ты угодишь в тюрьму, а мисс Хилли только этого и добивается.</p><p></p><p>Ой. На том конце линии снова гробовое молчание.</p><p></p><p>– Я не стану у.бивать его, Эйбилин. Обещаю. Мы поживем у Октавии, пока не подыщем себе новое жилье. Уф-ф…</p><p></p><p>– Она уже здесь. Позвоню тебе вечером.</p><p></p><p></p><p></p><p>В доме мисс Лифолт тишина. Молодой Человечек, должно быть, еще спит. Мэй Мобли уже ушла в школу. Отношу свою сумку в прачечную. Дверь в гостиную закрыта, в кухне прохладно.</p><p></p><p>Ставлю кофейник и молюсь за Минни. Некоторое время она сможет пожить у Октавии. Минни рассказывала, что у сестры большой дом в деревне. До работы ей оттуда добираться удобно, детям, правда, в школу далековато. Самое главное, Лерою ее не достать. Прежде она ни разу не говорила, что хотела бы уйти от мужа, а Минни слов на ветер не бросает. Если что-то делает, то уж наверняка.</p><p></p><p>Готовлю бутылочку с молоком для Молодого Человечка. Восемь утра, а у меня такое чувство, будто целый день за спиной. Но при этом я вовсе не устала – странное дело.</p><p></p><p>Открываю дверь в гостиную. Мисс Лифолт и мисс Хилли сидят за столом, смотрят на меня.</p><p></p><p>Мисс Лифолт в своем синем клетчатом халате, на голове бигуди. Зато мисс Хилли в строгом брючном костюме. На губе у нее мерзкая красная болячка.</p><p></p><p>– Доброе утро, – бормочу я и пячусь обратно в кухню.</p><p></p><p>– Росс еще спит, – говорит мисс Хилли. – Не стоит его беспокоить.</p><p></p><p>Замираю на месте, жду, что скажет мисс Лифолт, но та молча разглядывает царапину на поверхности обеденного стола.</p><p></p><p>– Эйбилин, – начинает мисс Хилли, нервно облизнув губы, – в том свертке с серебром, который вы вернули вчера, недоставало трех предметов. Серебряной вилки и двух серебряных ложек.</p><p></p><p>– Позвольте… дайте я погляжу в кухне, может, я что-то забыла. – Смотрю на мисс Лифолт, жду, что она скажет, но она все не отводит глаз от царапины. Чувствую, как ледяные мурашки ползут по спине.</p><p></p><p>– Вам прекрасно известно, Эйбилин, что никакого серебра в кухне нет, – заявляет мисс Хилли.</p><p></p><p>– Мисс Лифолт, а вы смотрели в кроватке у Росса? Он таскает всякие блестящие штучки и прячет их…</p><p></p><p>Мисс Хилли издевательски хохочет:</p><p></p><p>– Нет, ты слышишь, Элизабет? Она пытается обвинить младенца.</p><p></p><p>Судорожно стараюсь припомнить, пересчитывала я серебро перед тем, как сложить в узелок, или нет. Кажется, пересчитывала. Я всегда проверяю. Боже, она ведь не собирается произнести вслух то, о чем я подумала…</p><p></p><p>– Мисс Лифолт, вы уже искали в кухне? В буфете с серебром? Мисс Лифолт?</p><p></p><p>Но она на меня не глядит, а я не могу понять, насколько плохи дела. Может, причина не в серебре, а в мисс Лифолт и второй главе…</p><p></p><p>– Эйбилин, – скрежещет мисс Хилли, – либо вы сегодня же вернете мне серебро, либо Элизабет подаст на вас в суд.</p><p></p><p>Мисс Лифолт вскидывает беспомощный взгляд на подругу и коротко изумленно вздыхает. Интересно, чья это идея – обеих или только мисс Хилли?</p><p></p><p>– Я не брала этого серебра, мисс Лифолт, – бормочу я, и от одних этих слов хочется сбежать.</p><p></p><p>Мисс Лифолт шепчет:</p><p></p><p>– Она говорит, что у нее нет серебра, Хилли.</p><p></p><p>Мисс Хилли притворяется, будто не слышит. Приподнимает бровь и произносит:</p><p></p><p>– Тогда вынуждена сообщить вам, что вы уволены, Эйбилин. Я звоню в полицию. Меня там хороню знают.</p><p></p><p>– Ма-ма-а, – кричит из кроватки Молодой Человечек.</p><p></p><p>Мисс Лифолт нервно оглядывается, опять смотрит на Хилли, словно не понимает, что же ей делать. Только сейчас, видать, сообразила, как же она обойдется без прислуги.</p><p></p><p>– Эй-би-и!.. – Молодой Человечек уже плачет.</p><p></p><p>– Эйбилин! – раздается еще один детский голосок.</p><p></p><p>Мэй Мобли, оказывается, дома. Должно быть, не пошла в школу сегодня. В груди у меня все сжимается. Боже, она не должна услышать, что про меня будет говорить мисс Хилли. Из дверей в дальнем конце коридора появляется Мэй Мобли. Она кашляет.</p><p></p><p>– Эйби, горлышко болит.</p><p></p><p>– Я… сейчас приду, детка.</p><p></p><p>Мэй Мобли вновь кашляет – нехороший кашель, лающий; я иду было к ней, но мисс Хилли командует:</p><p></p><p>– Эйбилин, оставайтесь на месте. Элизабет в состоянии позаботиться о своем ребенке.</p><p></p><p>Мисс Лифолт все так же растерянно смотрит на мисс Хилли: «Я что, должна сама это сделать?» Но все-таки поднимается, тащится по коридору. Уводит Мэй Мобли в комнату Молодого Человечка, прикрывает дверь. Мы остаемся вдвоем, я и мисс Хилли.</p><p></p><p>Она, откинувшись на спинку стула, лениво бросает:</p><p></p><p>– Я не потерплю вранья.</p><p></p><p>Голова кружится, мне надо бы присесть.</p><p></p><p>– Я не крала ваше серебро, мисс Хилли.</p><p></p><p>– Речь не о серебре. – Она продолжает шепотом, чтобы мисс Лифолт не услышала: – Речь о том, что вы написали про Элизабет. Ей и в голову не пришло, что вторая глава про нее, а я слишком хорошая подруга, чтобы открыть ей эту печальную истину. Возможно, следовало бы упечь вас в тюрьму за то, что написали про Элизабет, но посадят вас за воровство.</p><p></p><p>Я не сяду в тюрьму. Ни за что.</p><p></p><p>– А для вашей подружки Минни у меня тоже есть сюрприз. Я позвоню Джонни Футу и скажу, что он должен вышвырнуть ее немедленно.</p><p></p><p>Комната вокруг расплывается. Тряхнув головой, я крепко сжимаю кулаки.</p><p></p><p>– Мы близкие друзья с Джонни Футом. Он прислушивается ко всему, что я…</p><p></p><p>– Мисс Хилли, – в полный голос произношу я. Она замолкает. Держу пари, мисс Хилли лет десять уже никто не перебивал. – Не забывайте, мне кое-что и о вас известно.</p><p></p><p>Она, прищурившись, внимательно смотрит на меня. Но молчит.</p><p></p><p>– А в тюрьме достаточно свободного времени, чтобы писать письма. – Я вся дрожу, в животе все огнем горит. – Ничего не стоит написать правду о вас каждому гражданину Джексона. И будет чем заняться, и бумага бесплатная.</p><p></p><p>– Никто не поверит ни единому твоему слову, черномазая.</p><p></p><p>– Как сказать. Говорят, я очень неплохой писатель.</p><p></p><p>Кончиком языка она касается болячки на губе. И отводит взгляд.</p><p></p><p>Прежде чем она успевает хоть что-то произнести, дверь в конце коридора распахивается. Мэй Мобли, в пижамке, бежит прямо ко мне. Она плачет, икает, маленький носик совсем красный. Наверное, мама рассказала ей, что я ухожу.</p><p></p><p>«Господи, – молю я, – сделай так, чтобы она не повторила ребенку ложь мисс Хиллы».</p><p></p><p>Малышка хватается за подол моей униформы. Трогаю ей лоб – она вся горит.</p><p></p><p>– Детка, тебе нужно лечь в кроватку.</p><p></p><p>– Не-е-ет, – плачет она. – Не уходи-и-и, Эйби-и-и.</p><p></p><p>Из спальни появляется мрачная мисс Лифолт с Молодым Человечком на руках.</p><p></p><p>– Эйби! – радостно верещит он.</p><p></p><p>– Привет… Молодой Человечек, – шепчу я. Хорошо хоть он не понимает, что происходит. – Мисс Лифолт, позвольте мне отвести девочку в кухню и дать ей лекарство. У нее очень высокая температура.</p><p></p><p>Мисс Лифолт оглядывается на мисс Хилли, но та застыла как статуя, скрестив руки на груди.</p><p></p><p>– Да, ступайте, – с облегчением выдавливает мисс Лифолт.</p><p></p><p>Беру Малышку за горячую ручонку, веду в кухню. Она опять заходится кашлем. Я достаю детский аспирин и микстуру. Бедняжка немного успокаивается, но слезы все еще катятся по щекам.</p><p></p><p>Сажаю ее на стол, разминаю розовую таблетку, смешиваю с яблочным соком и даю ей на ложечке. Малышка глотает, и сразу видно, что ей больно. Глажу ее по голове. Там, где она подстригла себя детскими ножницами, волосы уже начинают отрастать и торчат во все стороны. В последнее время мисс Лифолт мало на нее обращает внимание.</p><p></p><p>– Пожалуйста, не уходи, Эйби. – Она вновь начинает плакать.</p><p></p><p>– Я должна уйти, маленькая. Мне очень жаль. – Тут и я начинаю плакать. Понимаю, что ей от этого только хуже, но ничего не могу с собой поделать.</p><p></p><p>– Почему? Почему ты больше не хочешь меня видеть? У тебя будет дочкой другая девочка? – Она морщит лоб точно как ее мама, когда сердится.</p><p></p><p>Ох, сердце у меня кровью обливается. Беру ее личико в ладони – щеки просто пылают.</p><p></p><p>– Нет, детка, я не хочу тебя оставлять, но…</p><p></p><p>Как объяснить? Я не могу сказать, что меня уволили, – не хочу, чтоб она обвиняла свою маму, у них и так неважные отношения.</p><p></p><p>– Мне пришло время выходить на пенсию. Ты моя последняя маленькая девочка, – говорю я, и это правда – просто не по моей воле.</p><p></p><p>Позволяю ей немножко поплакать у меня на груди, а потом опять обнимаю ладонями мордашку. Глубоко вдыхаю, и ей велю сделать то же самое.</p><p></p><p>– Малышка. Мне важно, чтоб ты помнила все, что я тебе говорила. Ты помнишь, что я говорила тебе?</p><p></p><p>Она все плачет, но уже хотя бы не заходится.</p><p></p><p>– Хорошо вытирать попку, когда покакаю?</p><p></p><p>– Нет, другое. О том, какая ты.</p><p></p><p>Я заглядываю в самую глубину карих глаз, а она заглядывает в мои. Боже, какой мудрый взгляд, она как будто тысячу лет прожила на свете. И там, далеко в глубине, клянусь, я разглядела взрослую женщину, которой она станет. Высокая и стройная. Гордая. С красивой прической. И она помнит слова, что я вложила ей в голову. Помнит, даже став взрослой женщиной.</p><p></p><p>И тут она произносит их, именно так, как надо.</p><p></p><p>– Я добрая, – говорит она. – Я умная. Я важный человек.</p><p></p><p>Прижимаю к себе маленькое горячее тельце. Я словно получила от нее драгоценный подарок.</p><p></p><p>– Спасибо, Малышка.</p><p></p><p>– Пожалуйста, – вежливо отвечает она, как я ее учила. Потом опускает голову мне на плечо, и мы обе плачем, пока в кухню не заходит мисс Лифолт.</p><p></p><p>– Эйбилин…</p><p></p><p>– Мисс Лифолт, вы… уверены, что…</p><p></p><p>Следом появляется мисс Хилли. Мисс Лифолт виновато отводит глаза:</p><p></p><p>– Простите, Эйбилин. Хилли, если хочешь… подавай в суд, это твое дело.</p><p></p><p>Мисс Хилли пренебрежительно фыркает:</p><p></p><p>– Не хочется время терять.</p><p></p><p>Мисс Лифолт с облегчением вздыхает. На миг наши взгляды встречаются, и я понимаю, что Хилли права. Мисс Лифолт не понимает, что глава вторая – именно о ней. А если что и заподозрила, то никогда не осмелится в этом признаться даже самой себе.</p><p></p><p>Мягко отстраняю Мэй Мобли. Она переводит взгляд с меня на свою мать – глаза совсем больные и сонные. Она будто с ужасом представляет следующие пятнадцать лет своей жизни, а потом вздыхает – мол, слишком устала, чтобы думать об этом. Опускаю ее на пол, целую в лоб и делаю шаг назад.</p><p></p><p>Иду за своей сумкой, надеваю пальто.</p><p></p><p>Выхожу через заднюю дверь под раздирающие сердце рыдания Мэй Мобли. Иду по дорожке и тоже плачу – я знаю, как сильно буду скучать по своей Малышке. Господи, сделай так, чтобы мама любила ее чуть больше. Но в то же время меня охватывает странное чувство: я теперь свободна – как Минни. Я свободнее мисс Лифолт, которая настолько запугана, что даже не узнает себя в книжке. И гораздо свободнее мисс Хилли. Эта женщина всю оставшуюся жизнь будет пытаться убедить людей, что не ела тот злополучный торт. Вспоминаю про Юл Мэй. Мисс Хилли, она тоже в тюрьме, своей собственной, только срок у нее – пожизненный.</p><p></p><p>Восемь тридцать утра, я иду по тротуару и не знаю, чем занять оставшийся день. Оставшуюся жизнь. Я горько плачу, и проходящая мимо белая леди неодобрительно косится в мою сторону. В газете будут платить десять долларов в неделю, есть деньги за книгу, и, может, она еще немного принесет. Но этого не хватит на всю оставшуюся жизнь. В прислуги меня больше никто не возьмет, раз уж мисс Лифолт и мисс Хилли объявили меня воровкой. Мэй Мобли была моим последним белым ребенком. А я только-только купила новую униформу.</p><p></p><p>Солнце ярко светит. Стою на автобусной остановке, как все предыдущие сорок с чем-то лет. За каких-то полчаса вся моя жизнь… закончилась. А может, стоит продолжать писать – не только для газеты, но что-нибудь еще, про людей, которых я знала, про все, что видела и пережила? Может, я и не слитком стара, чтобы начать заново? Смеюсь и плачу одновременно. Надо же, а ведь прошлой ночью я решила, что ничего нового в моей жизни уже не случится.</p><p></p><p></p><p></p><p></p><p></p><p>Слишком мало, слишком поздно</p><p></p><p></p><p></p><p></p><p></p><p>Кэтрин Стокетт о себе</p><p></p><p></p><p>Наша прислуга, Деметри, говорила, бывало, что нет ничего хуже, чем собирать хлопок в Миссисипи в разгар лета, если не считать уборки окры – она колючая, да еще приходится низко наклоняться. Деметри частенько рассказывала нам разные истории про то, как она девчонкой собирала хлопок. Она смеялась и грозила нам пальцем, предостерегая от этого занятия, словно богатые белые дети могли впасть в подобный грех, сравнимый с сигаретами и алкоголем.</p><p></p><p>«Целыми днями собирала и собирала. А потом гляжу – вся кожа у меня волдырями пошла. Я маме показала – никто из нас прежде не видал, чтоб чернокожие обгорали на солнце. Обгореть – это только для белых!»</p><p></p><p>Я тогда была слишком молода, чтобы понять, что в ее рассказах нет ничего забавного.</p><p></p><p>Деметри родилась в Лэмпкине, Миссисипи, в 1927 году. Жуткий год, прямо перед Великой депрессией. Самое подходящее время, чтобы появившийся на свет ребенок с самых первых лет жизни осознал, что значит быть бедной цветной девочкой на ферме издольщиков.</p><p></p><p>Деметри начала работать в нашем доме, когда ей было двадцать восемь. Моему отцу тогда было четырнадцать, а дяде – семь. Деметри была темнокожей, тучной, замужем за жалким пьяницей по имени Клайд. Если я принималась расспрашивать о нем, она отмалчивалась. Но обо всем остальном, кроме Клайда, готова была говорить целыми днями.</p><p></p><p>Господи, как же я любила болтать с Деметри. После школы я сидела в кухне, слушала ее рассказы и смотрела, как она месит тесто для пирогов или жарит цыпленка. Готовила она невероятно вкусно. И еще долго после обедов у моей матушки люди обсуждали стряпню Деметри. Пробуя ее карамельный торт, вы чувствовали себя любимым.</p><p></p><p>Но ни мне, ни моему старшему брату, ни сестре не разрешалось приставать к Деметри во время ее обеденного перерыва. Бабушка говорила: «Оставьте ее в покое, дайте поесть, это ее время». И я в нетерпении переминалась у кухонной двери. Бабушка хотела, чтобы Деметри могла передохнуть, дабы была в состоянии продолжать работать, не говоря уже о том, что белым не пристало сидеть за одним столом с цветным, пока тот ест.</p><p></p><p>Это было обычной частью обычной жизни – граница между черными и белыми. В детстве, увидев чернокожих в цветной части города, я всегда жалела их – даже если они были хорошо одеты и выглядели вполне довольными жизнью. Мне стыдно сейчас в этом признаваться.</p><p></p><p>Впрочем, Деметри я не сочувствовала. Несколько лет я совершенно искренне считала, что ей повезло, раз она живет у нас. Спокойная работа в приличном доме, уборка за белыми христианами. Но наверное, я так думала еще и потому, что у Деметри не было собственных детей и мы словно заполняли пустоту в ее жизни. Если кто-то спрашивал, сколько у нее детей, она всегда показывала три пальца. Она имела в виду нас – мою сестру Сьюзан, моего брата Роба и меня.</p><p></p><p>Они, конечно, отрицают это, но я была Деметри ближе, чем остальные дети. Никто не смел обижать меня, если Деметри была неподалеку. Она ставила меня перед зеркалом и говорила: «Ты красавица. Ты очень красивая девочка». Что определенно не соответствовало истине. Я носила очки, а волосы у меня были совсем жидкими. И я питала странное отвращение к ванной. Мамы часто не бывало дома. Сьюзан и Робу я надоедала. Я чувствовала себя покинутой всеми. Понимая это, Деметри брала меня за руку и рассказывала, какая я хорошая.</p><p></p><p></p><p></p><p>Родители развелись, когда мне было шесть. И Деметри заняла в моей жизни еще более важное место. Однажды мама отправилась в очередное путешествие, и отец забрал нас к себе, в свой мотель, а Деметри присматривала за нами. Я все плакала и плакала на плече у Деметри, я так скучала по маме, что даже заболела.</p><p></p><p>Брат с сестрой тогда решили, что уже не маленькие, чтобы их нянчила Деметри. Они сидели в пентхаусе и играли со служащими в п.окер на соломинки.</p><p></p><p>Помню, я смотрела на них и жутко завидовала, думала: «Я уже не ребенок. Почему это я должна торчать тут с Деметри, пока остальные играют в п.окер».</p><p></p><p>Я присоединилась к игре и, разумеется, в пять минут проиграла все свои соломинки. А потом вернулась на колени к Деметри, делая вид, что смирилась с судьбой. Но уже через минуту прижалась лбом к ее мягкой шее, а она укачивала меня, словно мы с ней плыли в лодке.</p><p></p><p>– Твое место здесь, рядом со мной, – утешала она меня, поглаживая по горячей ножке. Руки у нее всегда были прохладными. Я смотрела, как остальные играют в карты, и уже не так сильно скучала по маме. Я была на своем месте.</p><p></p><p></p><p></p><p>Всплеск негативных высказываний о Миссисипи – в кино, прессе, по телевидению – превратил нас, местных жителей, в постоянно обороняющееся сообщество. Мы были исполнены гордости и стыда, но гордости – в большей степени.</p><p></p><p>Да, я сбежала оттуда. Я переехала в Нью-Йорк, когда мне исполнилось двадцать четыре. В этом городе, где нет коренных жителей, первый вопрос, который вам задают, – «Откуда вы?». Я отвечала: «Миссисипи». А потом ждала реакции.</p><p></p><p>Если человек улыбался и говорил: «Я слышал, там у вас чудесно», я отвечала: «Мой родной город занимает третье место в стране по тяжким преступлениям и убийствам». Если человек замечал: «Боже, вы, должно быть, рады, что выбрались оттуда», я мгновенно ощетинив ал ась и заявляла: «С чего вы взяли? Там чудесно».</p><p></p><p>Однажды на вечеринке подвыпивший мужчина, по виду из богатого белого пригорода, спросил, откуда я, и, услышав «Миссисипи», гнусно усмехнулся: «Извините».</p><p></p><p>Я пригвоздила его ногу каблуком-шпилькой и следующие десять минут тихо разъясняла, откуда родом Уильям Фолкнер, Эудора Уэлти, Теннесси Уильямс, Элвис Пресли, Б. Б. Кинг, Опра Уинфри, Джим Хенсон, Фэйт Хилл, Джеймс Эрл Джоунс и Крэг Клайборн, ресторанный критик «Нью-Йорк таймс». Я сообщила ему, что пересадка легких и пересадка сердце впервые были осуществлены в Миссисипи, а в Университете Миссисипи была разработана законодательная система Соединенных Штатов.</p><p></p><p>Я тосковала по дому, и мне был необходим кто-нибудь вроде него.</p><p></p><p>Я вела себя вовсе не как благовоспитанная светская дама, и остаток вечера бедняга нервно озирался и поеживался. Но я не могла сдержаться.</p><p></p><p>Миссисипи мне как мать. Только мне позволено жаловаться на нее. Но берегись любой, кто посмеет дурно отозваться о ней в моем присутствии, если, конечно, она и не его мать тоже.</p><p></p><p></p><p></p><p>«Прислугу» я написала, живя в Нью-Йорке, что, наверное, легче, чем в Миссисипи, лицом к лицу со всем этим. Расстояние позволяет взглянуть чуть более отстраненно. Среди шума большого города так славно было позволить мыслям течь медленно и неторопливо, предаваясь воспоминаниям.</p><p></p><p>Сюжет «Прислуги», в целом, вымышленный. Но, когда я писала, я очень беспокоилась, что по этому поводу станет думать моя семья и что сказала бы Деметри, хотя она давным-давно умерла. Много раз я боялась, что ступаю на опасную почву, говоря от имени чернокожих. Я боялась, что не сумею описать отношения, оказавшие столь глубокое влияние на мою жизнь, эту невероятную любовь, – отношения, ставшие таким грандиозным стереотипом в американской истории и литературе.</p><p></p><p>И я была искренне признательна, когда прочла в статье лауреата Пулитцеровской премии Хоуэлла Рэйнса такие слова:</p><p></p><p>Нет более сложной темы для писателя с Юга, нем чувство привязанности, возникающее между черными и белыми в неравноправном мире сегрегации. В силу неискренности, царящей в обществе, любые эмоции вызывают подозрения, и невозможно до конца понять – то, что происходит между двумя людьми, является искренним чувством, или просто жалостью, или проявлением прагматизма.</p><p></p><p>Я прочла и подумала: «Как он сумел выразить это так лаконично?» Это та самая вечно ускользающая мысль, с которой я мучилась и, словно мокрую рыбину, никак не могла удержать в руках. Мистер Рэйнс умудрился сформулировать ее в нескольких фразах. Я рада, что в своих мучениях оказалась не одинока.</p><p></p><p>Мои чувства по отношению к «Прислуге» противоречивы, подобно чувствам к Миссисипи. Боюсь, о границах между черными и белыми женщинами я рассказала чересчур много. Меня учили не обсуждать такие неудобные вопросы – это вульгарно, невежливо, они могут нас услышать.</p><p></p><p>Боюсь, я рассказала чересчур мало. Не потому, что жизнь многих черных женщин, работающих в белых домах в Миссисипи, гораздо хуже, но потому, что у меня не хватит бумаги и времени описать любовь между белыми семьями и черной прислугой.</p><p></p><p>Но кое в чем я действительно уверена. Я не допускаю и мысли, что точно знаю, каково быть чернокожей женщиной в Миссисипи, особенно в 1960-е. Не думаю, что белая женщина вообще в состоянии это до конца понять. Но стремление понять жизненно важно для нашей человеческой сущности. В «Прислуге» есть момент, которым я искренне горжусь:</p><p></p><p>«Разве не в этом основная идея нашей книги? Чтобы женщины поняли: мы просто два человека. Не столь многое нас разделяет. Между нами не такая уж большая разница. Совсем не такая значительная, как мне представлялось».</p><p></p><p>С уверенностью могу утверждать, что никто из членов моей семьи никогда не спрашивал Деметри, каково быть черной в Миссисипи, каково работать на белое семейство. Нам никогда не приходило в голову поинтересоваться этим. Это ведь обычная жизнь, какие тут могут быть вопросы?</p><p></p><p>Много лет я жалела, что не была достаточно взрослой и мудрой, чтобы спросить Деметри об этом. Она умерла, когда мне было шестнадцать. И не раз я представляла, каков мог быть ее ответ. Поэтому написала эту книгу.</p><p></p><p></p><p></p><p></p><p></p><p>Об авторе</p><p></p><p></p><p></p><p></p><p>Кэтрин Стокетт родилась и выросла на американском Юге, в штате Миссисипи, в городе Джексон, где и разворачивается действие ее романа «Прислуга». Окончив университет в Алабаме, где она изучала английский язык и литературу, Кэтрин Стокетт переехала в Нью-Йорк и девять лет работала в маркетинге, попутно пробуя свои силы в журналистике. Сейчас она живет в Атланте, с мужем и дочерью. «Прислуга» – ее первый роман, и никто, в том числе и сама Кэтрин Стокетт, не ожидал столь оглушительного успеха книги. Писательница работала над книгой более пяти лет, а затем последовали мытарства по литературным агентам. Она раз за разом получала отказ. Никто из агентов не желал заниматься книгой, считая, что роман на столь серьезную тему, столь бескомпромиссный и резкий, обречен на провал. Выпустить книгу согласилось крошечное американское издательство. Роман вышел в феврале 2009 года, а уже в марте занимал первую строчку в списке бестселлеров. В 2009 году роман был выбран американскими читателями «Книгой года». Первую книгу молодой писательницы сравнивают с великим американским романом «Убить пересмешника» Харпер Ли. На сегодняшний день «Прислуга» уже переведена на 40 языков.</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 387313, member: 1"] Ночью долго не могу уснуть, все размышляю, а слезы катятся и катятся у меня из глаз, стекают по вискам прямо в уши. Я очень счастлива за мисс Скитер. Она начинает совершенно новую жизнь. Представляю, как она идет по шумным улицам огромного города, который я только по телевизору видела, и длинные волосы развеваются у нее за спиной. Как бы и мне хотелось начать все заново. Писать статьи об уборке – это ведь новое дело. Но я уже немолода. Жизнь моя почти окончена. Чем больше стараюсь уснуть, тем хуже получается. Я будто слышу гул голосов – люди по всему городу обсуждают нашу книгу. Как тут уснешь при таком шуме? Думаю про Флору Лу – если бы мисс Хилли не уверяла направо и налево, что книжка не про Джексон, мисс Эстер, глядишь, и уволила бы ее. Ох, Минни, Минни. Как же благородно ты поступила. Позаботилась обо всех, кроме себя. Надеюсь, я сумею тебя защитить. Не знаю, долго ли удастся сдерживать мисс Хилли. Каждый день еще кто-нибудь объявляет, что догадывается, кто съел знаменитый торт, и мисс Хилли ведет свой бой еще яростнее. Впервые в жизни мне интересно, кто же победит. Прежде я бы наверняка поставила на мисс Хилли, но сейчас – трудно сказать. В этот раз она вполне может проиграть. Заснуть удается лишь перед рассветом. Забавно, но, поднявшись в шесть, я чувствую себя бодрой. Надеваю свежую униформу, только вчера выстиранную. Выпиваю большой стакан холодной воды. Выключаю свет в кухне, иду к двери, и тут звонит телефон. Рановато, однако. Снимаю трубку, а там – вой. – Минни? Это ты? Что… – Лероя вчера уволили! А когда он спросил, за что, начальник объяснил, что мистер Уильям Холбрук велел. Холбрук заявил, что все из-за чернозадой женушки Лероя, а Лерой как пришел домой, так сразу и кинулся меня у.бивать, прямо голыми руками! – Минни захлебывается рыданиями. – Детей во двор вышвырнул, запер меня в ванной и начал грозить, что подожжет дом вместе со мной! Господи, вот оно и случилось. Чувствую, как проваливаюсь в жуткую черную яму, которую мы сами себе выкопали. Несколько недель голос Минни звучал спокойно и уверенно, но теперь… – Эта ведьма! – кричит Минни. – Он хочет убить меня из-за нее! – Ты где сейчас, Минни, где дети? – На бензоколонке, убежала как была, босиком! Дети спрятались у соседей… – Она всхлипывает, стонет, икает. – За нами приедет Октавия. Сказала, будет мчаться как ветер. Октавия живет в Кантоне, двадцать минут к северу от дома мисс Селии. – Минни, я сейчас к тебе приду… – Нет, не вешай трубку, пожалуйста. Поговори со мной, пока она не приедет. – Ты в порядке? Он тебя не покалечил? – Я больше не могу, Эйбилин. Не могу… – И все плачет, плачет. Я впервые слышу от Минни такое. И знаю, что должна сделать. Нужные слова уже сложились у меня в голове. Прямо сейчас — единственный шанс, чтобы она меня услышала, пока стоит босиком в телефонной будке на бензоколонке. – Минни, выслушай меня. Ты никогда не потеряешь работу у мисс Селии. Мистер Джонни тебе сам пообещал. А мисс Скитер вчера рассказала, что книга принесет еще немного денег. Минни, слушай меня внимательно. Вот что я тебе скажу… Ты не должна больше терпеть побои от Лероя. Минни душат слезы. – Время настало, Минни, пора. Ты слышишь меня? Ты свободна. Рыдания стихают, медленно-медленно, но стихают. В трубке тишина. Если бы я не слышала ее дыхания, подумала бы, что Минни бросила трубку. «Пожалуйста, Минни, – заклинаю я. – Пожалуйста, это твой шанс вырваться на волю». Долгий прерывистый вздох. – Я услышала тебя, Эйбилин. – Давай я приду к тебе, побуду рядом. Мисс Лифолт скажу, что опоздаю. – Нет, – отзывается Минни. – Моя сестра… скоро подъедет. Мы сегодня переночуем у нее. – Минни, только сегодня или… Еще один долгий шумный выдох. – Нет… Я больше не могу. Я терпела слишком долго. Неужели возвращается прежняя Минни Джексон? Голос все еще дрожит, ей страшно, но все же она почти кричит: – Лерой даже не представляет, кем может стать Минни Джексон! – Минни, не убивай его, – пугаюсь я. – Ты угодишь в тюрьму, а мисс Хилли только этого и добивается. Ой. На том конце линии снова гробовое молчание. – Я не стану у.бивать его, Эйбилин. Обещаю. Мы поживем у Октавии, пока не подыщем себе новое жилье. Уф-ф… – Она уже здесь. Позвоню тебе вечером. В доме мисс Лифолт тишина. Молодой Человечек, должно быть, еще спит. Мэй Мобли уже ушла в школу. Отношу свою сумку в прачечную. Дверь в гостиную закрыта, в кухне прохладно. Ставлю кофейник и молюсь за Минни. Некоторое время она сможет пожить у Октавии. Минни рассказывала, что у сестры большой дом в деревне. До работы ей оттуда добираться удобно, детям, правда, в школу далековато. Самое главное, Лерою ее не достать. Прежде она ни разу не говорила, что хотела бы уйти от мужа, а Минни слов на ветер не бросает. Если что-то делает, то уж наверняка. Готовлю бутылочку с молоком для Молодого Человечка. Восемь утра, а у меня такое чувство, будто целый день за спиной. Но при этом я вовсе не устала – странное дело. Открываю дверь в гостиную. Мисс Лифолт и мисс Хилли сидят за столом, смотрят на меня. Мисс Лифолт в своем синем клетчатом халате, на голове бигуди. Зато мисс Хилли в строгом брючном костюме. На губе у нее мерзкая красная болячка. – Доброе утро, – бормочу я и пячусь обратно в кухню. – Росс еще спит, – говорит мисс Хилли. – Не стоит его беспокоить. Замираю на месте, жду, что скажет мисс Лифолт, но та молча разглядывает царапину на поверхности обеденного стола. – Эйбилин, – начинает мисс Хилли, нервно облизнув губы, – в том свертке с серебром, который вы вернули вчера, недоставало трех предметов. Серебряной вилки и двух серебряных ложек. – Позвольте… дайте я погляжу в кухне, может, я что-то забыла. – Смотрю на мисс Лифолт, жду, что она скажет, но она все не отводит глаз от царапины. Чувствую, как ледяные мурашки ползут по спине. – Вам прекрасно известно, Эйбилин, что никакого серебра в кухне нет, – заявляет мисс Хилли. – Мисс Лифолт, а вы смотрели в кроватке у Росса? Он таскает всякие блестящие штучки и прячет их… Мисс Хилли издевательски хохочет: – Нет, ты слышишь, Элизабет? Она пытается обвинить младенца. Судорожно стараюсь припомнить, пересчитывала я серебро перед тем, как сложить в узелок, или нет. Кажется, пересчитывала. Я всегда проверяю. Боже, она ведь не собирается произнести вслух то, о чем я подумала… – Мисс Лифолт, вы уже искали в кухне? В буфете с серебром? Мисс Лифолт? Но она на меня не глядит, а я не могу понять, насколько плохи дела. Может, причина не в серебре, а в мисс Лифолт и второй главе… – Эйбилин, – скрежещет мисс Хилли, – либо вы сегодня же вернете мне серебро, либо Элизабет подаст на вас в суд. Мисс Лифолт вскидывает беспомощный взгляд на подругу и коротко изумленно вздыхает. Интересно, чья это идея – обеих или только мисс Хилли? – Я не брала этого серебра, мисс Лифолт, – бормочу я, и от одних этих слов хочется сбежать. Мисс Лифолт шепчет: – Она говорит, что у нее нет серебра, Хилли. Мисс Хилли притворяется, будто не слышит. Приподнимает бровь и произносит: – Тогда вынуждена сообщить вам, что вы уволены, Эйбилин. Я звоню в полицию. Меня там хороню знают. – Ма-ма-а, – кричит из кроватки Молодой Человечек. Мисс Лифолт нервно оглядывается, опять смотрит на Хилли, словно не понимает, что же ей делать. Только сейчас, видать, сообразила, как же она обойдется без прислуги. – Эй-би-и!.. – Молодой Человечек уже плачет. – Эйбилин! – раздается еще один детский голосок. Мэй Мобли, оказывается, дома. Должно быть, не пошла в школу сегодня. В груди у меня все сжимается. Боже, она не должна услышать, что про меня будет говорить мисс Хилли. Из дверей в дальнем конце коридора появляется Мэй Мобли. Она кашляет. – Эйби, горлышко болит. – Я… сейчас приду, детка. Мэй Мобли вновь кашляет – нехороший кашель, лающий; я иду было к ней, но мисс Хилли командует: – Эйбилин, оставайтесь на месте. Элизабет в состоянии позаботиться о своем ребенке. Мисс Лифолт все так же растерянно смотрит на мисс Хилли: «Я что, должна сама это сделать?» Но все-таки поднимается, тащится по коридору. Уводит Мэй Мобли в комнату Молодого Человечка, прикрывает дверь. Мы остаемся вдвоем, я и мисс Хилли. Она, откинувшись на спинку стула, лениво бросает: – Я не потерплю вранья. Голова кружится, мне надо бы присесть. – Я не крала ваше серебро, мисс Хилли. – Речь не о серебре. – Она продолжает шепотом, чтобы мисс Лифолт не услышала: – Речь о том, что вы написали про Элизабет. Ей и в голову не пришло, что вторая глава про нее, а я слишком хорошая подруга, чтобы открыть ей эту печальную истину. Возможно, следовало бы упечь вас в тюрьму за то, что написали про Элизабет, но посадят вас за воровство. Я не сяду в тюрьму. Ни за что. – А для вашей подружки Минни у меня тоже есть сюрприз. Я позвоню Джонни Футу и скажу, что он должен вышвырнуть ее немедленно. Комната вокруг расплывается. Тряхнув головой, я крепко сжимаю кулаки. – Мы близкие друзья с Джонни Футом. Он прислушивается ко всему, что я… – Мисс Хилли, – в полный голос произношу я. Она замолкает. Держу пари, мисс Хилли лет десять уже никто не перебивал. – Не забывайте, мне кое-что и о вас известно. Она, прищурившись, внимательно смотрит на меня. Но молчит. – А в тюрьме достаточно свободного времени, чтобы писать письма. – Я вся дрожу, в животе все огнем горит. – Ничего не стоит написать правду о вас каждому гражданину Джексона. И будет чем заняться, и бумага бесплатная. – Никто не поверит ни единому твоему слову, черномазая. – Как сказать. Говорят, я очень неплохой писатель. Кончиком языка она касается болячки на губе. И отводит взгляд. Прежде чем она успевает хоть что-то произнести, дверь в конце коридора распахивается. Мэй Мобли, в пижамке, бежит прямо ко мне. Она плачет, икает, маленький носик совсем красный. Наверное, мама рассказала ей, что я ухожу. «Господи, – молю я, – сделай так, чтобы она не повторила ребенку ложь мисс Хиллы». Малышка хватается за подол моей униформы. Трогаю ей лоб – она вся горит. – Детка, тебе нужно лечь в кроватку. – Не-е-ет, – плачет она. – Не уходи-и-и, Эйби-и-и. Из спальни появляется мрачная мисс Лифолт с Молодым Человечком на руках. – Эйби! – радостно верещит он. – Привет… Молодой Человечек, – шепчу я. Хорошо хоть он не понимает, что происходит. – Мисс Лифолт, позвольте мне отвести девочку в кухню и дать ей лекарство. У нее очень высокая температура. Мисс Лифолт оглядывается на мисс Хилли, но та застыла как статуя, скрестив руки на груди. – Да, ступайте, – с облегчением выдавливает мисс Лифолт. Беру Малышку за горячую ручонку, веду в кухню. Она опять заходится кашлем. Я достаю детский аспирин и микстуру. Бедняжка немного успокаивается, но слезы все еще катятся по щекам. Сажаю ее на стол, разминаю розовую таблетку, смешиваю с яблочным соком и даю ей на ложечке. Малышка глотает, и сразу видно, что ей больно. Глажу ее по голове. Там, где она подстригла себя детскими ножницами, волосы уже начинают отрастать и торчат во все стороны. В последнее время мисс Лифолт мало на нее обращает внимание. – Пожалуйста, не уходи, Эйби. – Она вновь начинает плакать. – Я должна уйти, маленькая. Мне очень жаль. – Тут и я начинаю плакать. Понимаю, что ей от этого только хуже, но ничего не могу с собой поделать. – Почему? Почему ты больше не хочешь меня видеть? У тебя будет дочкой другая девочка? – Она морщит лоб точно как ее мама, когда сердится. Ох, сердце у меня кровью обливается. Беру ее личико в ладони – щеки просто пылают. – Нет, детка, я не хочу тебя оставлять, но… Как объяснить? Я не могу сказать, что меня уволили, – не хочу, чтоб она обвиняла свою маму, у них и так неважные отношения. – Мне пришло время выходить на пенсию. Ты моя последняя маленькая девочка, – говорю я, и это правда – просто не по моей воле. Позволяю ей немножко поплакать у меня на груди, а потом опять обнимаю ладонями мордашку. Глубоко вдыхаю, и ей велю сделать то же самое. – Малышка. Мне важно, чтоб ты помнила все, что я тебе говорила. Ты помнишь, что я говорила тебе? Она все плачет, но уже хотя бы не заходится. – Хорошо вытирать попку, когда покакаю? – Нет, другое. О том, какая ты. Я заглядываю в самую глубину карих глаз, а она заглядывает в мои. Боже, какой мудрый взгляд, она как будто тысячу лет прожила на свете. И там, далеко в глубине, клянусь, я разглядела взрослую женщину, которой она станет. Высокая и стройная. Гордая. С красивой прической. И она помнит слова, что я вложила ей в голову. Помнит, даже став взрослой женщиной. И тут она произносит их, именно так, как надо. – Я добрая, – говорит она. – Я умная. Я важный человек. Прижимаю к себе маленькое горячее тельце. Я словно получила от нее драгоценный подарок. – Спасибо, Малышка. – Пожалуйста, – вежливо отвечает она, как я ее учила. Потом опускает голову мне на плечо, и мы обе плачем, пока в кухню не заходит мисс Лифолт. – Эйбилин… – Мисс Лифолт, вы… уверены, что… Следом появляется мисс Хилли. Мисс Лифолт виновато отводит глаза: – Простите, Эйбилин. Хилли, если хочешь… подавай в суд, это твое дело. Мисс Хилли пренебрежительно фыркает: – Не хочется время терять. Мисс Лифолт с облегчением вздыхает. На миг наши взгляды встречаются, и я понимаю, что Хилли права. Мисс Лифолт не понимает, что глава вторая – именно о ней. А если что и заподозрила, то никогда не осмелится в этом признаться даже самой себе. Мягко отстраняю Мэй Мобли. Она переводит взгляд с меня на свою мать – глаза совсем больные и сонные. Она будто с ужасом представляет следующие пятнадцать лет своей жизни, а потом вздыхает – мол, слишком устала, чтобы думать об этом. Опускаю ее на пол, целую в лоб и делаю шаг назад. Иду за своей сумкой, надеваю пальто. Выхожу через заднюю дверь под раздирающие сердце рыдания Мэй Мобли. Иду по дорожке и тоже плачу – я знаю, как сильно буду скучать по своей Малышке. Господи, сделай так, чтобы мама любила ее чуть больше. Но в то же время меня охватывает странное чувство: я теперь свободна – как Минни. Я свободнее мисс Лифолт, которая настолько запугана, что даже не узнает себя в книжке. И гораздо свободнее мисс Хилли. Эта женщина всю оставшуюся жизнь будет пытаться убедить людей, что не ела тот злополучный торт. Вспоминаю про Юл Мэй. Мисс Хилли, она тоже в тюрьме, своей собственной, только срок у нее – пожизненный. Восемь тридцать утра, я иду по тротуару и не знаю, чем занять оставшийся день. Оставшуюся жизнь. Я горько плачу, и проходящая мимо белая леди неодобрительно косится в мою сторону. В газете будут платить десять долларов в неделю, есть деньги за книгу, и, может, она еще немного принесет. Но этого не хватит на всю оставшуюся жизнь. В прислуги меня больше никто не возьмет, раз уж мисс Лифолт и мисс Хилли объявили меня воровкой. Мэй Мобли была моим последним белым ребенком. А я только-только купила новую униформу. Солнце ярко светит. Стою на автобусной остановке, как все предыдущие сорок с чем-то лет. За каких-то полчаса вся моя жизнь… закончилась. А может, стоит продолжать писать – не только для газеты, но что-нибудь еще, про людей, которых я знала, про все, что видела и пережила? Может, я и не слитком стара, чтобы начать заново? Смеюсь и плачу одновременно. Надо же, а ведь прошлой ночью я решила, что ничего нового в моей жизни уже не случится. Слишком мало, слишком поздно Кэтрин Стокетт о себе Наша прислуга, Деметри, говорила, бывало, что нет ничего хуже, чем собирать хлопок в Миссисипи в разгар лета, если не считать уборки окры – она колючая, да еще приходится низко наклоняться. Деметри частенько рассказывала нам разные истории про то, как она девчонкой собирала хлопок. Она смеялась и грозила нам пальцем, предостерегая от этого занятия, словно богатые белые дети могли впасть в подобный грех, сравнимый с сигаретами и алкоголем. «Целыми днями собирала и собирала. А потом гляжу – вся кожа у меня волдырями пошла. Я маме показала – никто из нас прежде не видал, чтоб чернокожие обгорали на солнце. Обгореть – это только для белых!» Я тогда была слишком молода, чтобы понять, что в ее рассказах нет ничего забавного. Деметри родилась в Лэмпкине, Миссисипи, в 1927 году. Жуткий год, прямо перед Великой депрессией. Самое подходящее время, чтобы появившийся на свет ребенок с самых первых лет жизни осознал, что значит быть бедной цветной девочкой на ферме издольщиков. Деметри начала работать в нашем доме, когда ей было двадцать восемь. Моему отцу тогда было четырнадцать, а дяде – семь. Деметри была темнокожей, тучной, замужем за жалким пьяницей по имени Клайд. Если я принималась расспрашивать о нем, она отмалчивалась. Но обо всем остальном, кроме Клайда, готова была говорить целыми днями. Господи, как же я любила болтать с Деметри. После школы я сидела в кухне, слушала ее рассказы и смотрела, как она месит тесто для пирогов или жарит цыпленка. Готовила она невероятно вкусно. И еще долго после обедов у моей матушки люди обсуждали стряпню Деметри. Пробуя ее карамельный торт, вы чувствовали себя любимым. Но ни мне, ни моему старшему брату, ни сестре не разрешалось приставать к Деметри во время ее обеденного перерыва. Бабушка говорила: «Оставьте ее в покое, дайте поесть, это ее время». И я в нетерпении переминалась у кухонной двери. Бабушка хотела, чтобы Деметри могла передохнуть, дабы была в состоянии продолжать работать, не говоря уже о том, что белым не пристало сидеть за одним столом с цветным, пока тот ест. Это было обычной частью обычной жизни – граница между черными и белыми. В детстве, увидев чернокожих в цветной части города, я всегда жалела их – даже если они были хорошо одеты и выглядели вполне довольными жизнью. Мне стыдно сейчас в этом признаваться. Впрочем, Деметри я не сочувствовала. Несколько лет я совершенно искренне считала, что ей повезло, раз она живет у нас. Спокойная работа в приличном доме, уборка за белыми христианами. Но наверное, я так думала еще и потому, что у Деметри не было собственных детей и мы словно заполняли пустоту в ее жизни. Если кто-то спрашивал, сколько у нее детей, она всегда показывала три пальца. Она имела в виду нас – мою сестру Сьюзан, моего брата Роба и меня. Они, конечно, отрицают это, но я была Деметри ближе, чем остальные дети. Никто не смел обижать меня, если Деметри была неподалеку. Она ставила меня перед зеркалом и говорила: «Ты красавица. Ты очень красивая девочка». Что определенно не соответствовало истине. Я носила очки, а волосы у меня были совсем жидкими. И я питала странное отвращение к ванной. Мамы часто не бывало дома. Сьюзан и Робу я надоедала. Я чувствовала себя покинутой всеми. Понимая это, Деметри брала меня за руку и рассказывала, какая я хорошая. Родители развелись, когда мне было шесть. И Деметри заняла в моей жизни еще более важное место. Однажды мама отправилась в очередное путешествие, и отец забрал нас к себе, в свой мотель, а Деметри присматривала за нами. Я все плакала и плакала на плече у Деметри, я так скучала по маме, что даже заболела. Брат с сестрой тогда решили, что уже не маленькие, чтобы их нянчила Деметри. Они сидели в пентхаусе и играли со служащими в п.окер на соломинки. Помню, я смотрела на них и жутко завидовала, думала: «Я уже не ребенок. Почему это я должна торчать тут с Деметри, пока остальные играют в п.окер». Я присоединилась к игре и, разумеется, в пять минут проиграла все свои соломинки. А потом вернулась на колени к Деметри, делая вид, что смирилась с судьбой. Но уже через минуту прижалась лбом к ее мягкой шее, а она укачивала меня, словно мы с ней плыли в лодке. – Твое место здесь, рядом со мной, – утешала она меня, поглаживая по горячей ножке. Руки у нее всегда были прохладными. Я смотрела, как остальные играют в карты, и уже не так сильно скучала по маме. Я была на своем месте. Всплеск негативных высказываний о Миссисипи – в кино, прессе, по телевидению – превратил нас, местных жителей, в постоянно обороняющееся сообщество. Мы были исполнены гордости и стыда, но гордости – в большей степени. Да, я сбежала оттуда. Я переехала в Нью-Йорк, когда мне исполнилось двадцать четыре. В этом городе, где нет коренных жителей, первый вопрос, который вам задают, – «Откуда вы?». Я отвечала: «Миссисипи». А потом ждала реакции. Если человек улыбался и говорил: «Я слышал, там у вас чудесно», я отвечала: «Мой родной город занимает третье место в стране по тяжким преступлениям и убийствам». Если человек замечал: «Боже, вы, должно быть, рады, что выбрались оттуда», я мгновенно ощетинив ал ась и заявляла: «С чего вы взяли? Там чудесно». Однажды на вечеринке подвыпивший мужчина, по виду из богатого белого пригорода, спросил, откуда я, и, услышав «Миссисипи», гнусно усмехнулся: «Извините». Я пригвоздила его ногу каблуком-шпилькой и следующие десять минут тихо разъясняла, откуда родом Уильям Фолкнер, Эудора Уэлти, Теннесси Уильямс, Элвис Пресли, Б. Б. Кинг, Опра Уинфри, Джим Хенсон, Фэйт Хилл, Джеймс Эрл Джоунс и Крэг Клайборн, ресторанный критик «Нью-Йорк таймс». Я сообщила ему, что пересадка легких и пересадка сердце впервые были осуществлены в Миссисипи, а в Университете Миссисипи была разработана законодательная система Соединенных Штатов. Я тосковала по дому, и мне был необходим кто-нибудь вроде него. Я вела себя вовсе не как благовоспитанная светская дама, и остаток вечера бедняга нервно озирался и поеживался. Но я не могла сдержаться. Миссисипи мне как мать. Только мне позволено жаловаться на нее. Но берегись любой, кто посмеет дурно отозваться о ней в моем присутствии, если, конечно, она и не его мать тоже. «Прислугу» я написала, живя в Нью-Йорке, что, наверное, легче, чем в Миссисипи, лицом к лицу со всем этим. Расстояние позволяет взглянуть чуть более отстраненно. Среди шума большого города так славно было позволить мыслям течь медленно и неторопливо, предаваясь воспоминаниям. Сюжет «Прислуги», в целом, вымышленный. Но, когда я писала, я очень беспокоилась, что по этому поводу станет думать моя семья и что сказала бы Деметри, хотя она давным-давно умерла. Много раз я боялась, что ступаю на опасную почву, говоря от имени чернокожих. Я боялась, что не сумею описать отношения, оказавшие столь глубокое влияние на мою жизнь, эту невероятную любовь, – отношения, ставшие таким грандиозным стереотипом в американской истории и литературе. И я была искренне признательна, когда прочла в статье лауреата Пулитцеровской премии Хоуэлла Рэйнса такие слова: Нет более сложной темы для писателя с Юга, нем чувство привязанности, возникающее между черными и белыми в неравноправном мире сегрегации. В силу неискренности, царящей в обществе, любые эмоции вызывают подозрения, и невозможно до конца понять – то, что происходит между двумя людьми, является искренним чувством, или просто жалостью, или проявлением прагматизма. Я прочла и подумала: «Как он сумел выразить это так лаконично?» Это та самая вечно ускользающая мысль, с которой я мучилась и, словно мокрую рыбину, никак не могла удержать в руках. Мистер Рэйнс умудрился сформулировать ее в нескольких фразах. Я рада, что в своих мучениях оказалась не одинока. Мои чувства по отношению к «Прислуге» противоречивы, подобно чувствам к Миссисипи. Боюсь, о границах между черными и белыми женщинами я рассказала чересчур много. Меня учили не обсуждать такие неудобные вопросы – это вульгарно, невежливо, они могут нас услышать. Боюсь, я рассказала чересчур мало. Не потому, что жизнь многих черных женщин, работающих в белых домах в Миссисипи, гораздо хуже, но потому, что у меня не хватит бумаги и времени описать любовь между белыми семьями и черной прислугой. Но кое в чем я действительно уверена. Я не допускаю и мысли, что точно знаю, каково быть чернокожей женщиной в Миссисипи, особенно в 1960-е. Не думаю, что белая женщина вообще в состоянии это до конца понять. Но стремление понять жизненно важно для нашей человеческой сущности. В «Прислуге» есть момент, которым я искренне горжусь: «Разве не в этом основная идея нашей книги? Чтобы женщины поняли: мы просто два человека. Не столь многое нас разделяет. Между нами не такая уж большая разница. Совсем не такая значительная, как мне представлялось». С уверенностью могу утверждать, что никто из членов моей семьи никогда не спрашивал Деметри, каково быть черной в Миссисипи, каково работать на белое семейство. Нам никогда не приходило в голову поинтересоваться этим. Это ведь обычная жизнь, какие тут могут быть вопросы? Много лет я жалела, что не была достаточно взрослой и мудрой, чтобы спросить Деметри об этом. Она умерла, когда мне было шестнадцать. И не раз я представляла, каков мог быть ее ответ. Поэтому написала эту книгу. Об авторе Кэтрин Стокетт родилась и выросла на американском Юге, в штате Миссисипи, в городе Джексон, где и разворачивается действие ее романа «Прислуга». Окончив университет в Алабаме, где она изучала английский язык и литературу, Кэтрин Стокетт переехала в Нью-Йорк и девять лет работала в маркетинге, попутно пробуя свои силы в журналистике. Сейчас она живет в Атланте, с мужем и дочерью. «Прислуга» – ее первый роман, и никто, в том числе и сама Кэтрин Стокетт, не ожидал столь оглушительного успеха книги. Писательница работала над книгой более пяти лет, а затем последовали мытарства по литературным агентам. Она раз за разом получала отказ. Никто из агентов не желал заниматься книгой, считая, что роман на столь серьезную тему, столь бескомпромиссный и резкий, обречен на провал. Выпустить книгу согласилось крошечное американское издательство. Роман вышел в феврале 2009 года, а уже в марте занимал первую строчку в списке бестселлеров. В 2009 году роман был выбран американскими читателями «Книгой года». Первую книгу молодой писательницы сравнивают с великим американским романом «Убить пересмешника» Харпер Ли. На сегодняшний день «Прислуга» уже переведена на 40 языков. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Стоккет "Прислуга"