Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Холед "Бегущий за ветром"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387878" data-attributes="member: 1"><p><em>Где я? </em>– хочется мне спросить. Но рот не открыть. Тужусь, мычу и хрюкаю.</p><p></p><p>Арманд улыбается, зубы сверкают ослепительной белизной.</p><p></p><p>– Еще не время, Амир. Но уже скоро. Когда снимем проволочный каркас.</p><p></p><p>По– английски он говорит с раскатистым акцентом.</p><p></p><p><em>Каркас?</em></p><p></p><p>Арманд скрещивает на груди руки. На волосатом пальце золотится обручальное кольцо.</p><p></p><p>– Вы, вероятно, не совсем понимаете, где оказались и что с вами произошло? Для послеоперационного состояния это в порядке вещей. Расскажу вам, что сам знаю.</p><p></p><p>Послеоперационное состояние? А зачем каркас? И где Айша? Пусть улыбнется мне, ласково коснется моей руки.</p><p></p><p>Арманд хмурится. Вид у него очень значительный.</p><p></p><p>– Вы в госпитале в Пешаваре. Попали к нам два дня назад с очень серьезными травмами. Вам повезло, что вы остались в живых, друг мой.</p><p></p><p>Указательный палец доктора качается, словно маятник.</p><p></p><p>– У вас разрыв селезенки – но, к вашему счастью, она, по-видимому, покровила и перестала, иначе бы вас просто не успели довезти до больницы. Моим коллегам из отделения общей хирургии пришлось вам селезенку удалить. – Он похлопал меня по руке, в которую была воткнута игла капельницы. – Вдобавок у вас сломано семь ребер. Одно из них вызвало пневмоторакс.</p><p></p><p>Я бы разинул рот, да не могу.</p><p></p><p>– Иными словами, у вас пробито легкое, – поясняет Арманд и касается пластмассовой прозрачной трубки, которая торчит из груди. – Мы вставили вам плевральный дренаж.</p><p></p><p>Трубка подходит к стойке со стеклянными цилиндрами, наполовину заполненными водой. Так вот откуда бульканье.</p><p></p><p>– На теле у вас были многочисленные рваные раны, самая неприятная – на верхней губе. Мало того, что она рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани. Не волнуйтесь, наши пластические хирурги сошьют все в лучшем виде, только небольшой шрам останется. От этого никуда не денешься.</p><p></p><p>Еще у вас перелом скуловой кости у самой левой глазницы. Чуть повыше – и остались бы без глаза. В общем, каркас с челюсти снимем недель через шесть. А пока будем кушать только жидкое и протертое. Зато похудеем. Первое время будете говорить как Аль Пачино в «Крестном отце». – Арманд усмехается. – И еще: сегодня придется потрудиться. Знаете, чем нужно заняться? Мотаю головой.</p><p></p><p>– Надо выпустить газы. Только после этого вы сможете принимать жидкую пищу. Не пукнешь – не поешь.</p><p></p><p>Доктор громко смеется.</p><p></p><p>Позже, когда Айша сменила капельницу и поправила по моей просьбе подушки, чтобы голова была повыше, сознание у меня немного прояснилось.</p><p></p><p>Ничего себе. Разорвана селезенка. Выбиты зубы. Проткнуто легкое. Сломана скуловая кость. Но главное-то, главное! Глядя на голубя, клюющего кусок хлеба за окном, я повторял про себя слова доктора Фаруки. <em>Мало того, что верхняя губа рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани.</em></p><p></p><p>Вот это да. Теперь у меня заячья губа.</p><p></p><p>На следующий день пришли Фарид с Сохрабом.</p><p></p><p>– Вспомнил, кто мы такие? Узнал? – изображал веселье Фарид.</p><p></p><p>Я кивнул.</p><p></p><p>– Слава Аллаху! – просиял он. – Бред миновал!</p><p></p><p>– Спасибо, Фарид, – промычал я сквозь зубы. Ну точно Аль Пачино, доктор был прав. Да еще язык натыкается на пустые места, которых раньше во рту не было. Часть зубов-то я проглотил. – Благодарю тебя за все.</p><p></p><p>Он покраснел и отмахнулся:</p><p></p><p>– Бас, не стоит благодарности.</p><p></p><p>Я посмотрел на Сохраба. На нем был новый наряд: легкий коричневый пирхан-тюмбан (он ему великоват) и черная тюбетейка. Глаза у Сохраба опущены.</p><p></p><p>– Нас так и не представили друг другу, – протянул я мальчику руку. – Меня зовут Амир.</p><p></p><p>Сохраб перевел взгляд на меня:</p><p></p><p>– Вы тот самый Амир-ага, про которого мне рассказывал папа?</p><p></p><p>– Да.</p><p></p><p>Мне вспомнились слова из письма Хасана: «Я много рассказывал Фарзане-джан и Сохрабу о тебе, о днях нашей юности, играх и забавах. Они очень смеялись нашим проделкам!»</p><p></p><p>– Ты спас мне жизнь, – сказал я племяннику. Он молчал. Рука моя так и повисла в воздухе, пока я не уронил ее на одеяло.</p><p></p><p>– Мне нравится твоя новая одежда.</p><p></p><p>– Это моего сына, – пояснил Фарид. – Он уже из нее вырос. А Сохрабу в самый раз.</p><p></p><p>Оказалось, мальчик пока жил у него.</p><p></p><p>– В тесноте, да не в обиде. Не на улицу же его гнать. Да и моим он по душе пришелся. А, Сохраб?</p><p></p><p>Мой племянник безучастно смотрел в пол.</p><p></p><p>– Все хочу спросить, – с заминкой произнес Фарид. – Что произошло в том доме между тобой и талибом?</p><p></p><p>– Скажем так: мы оба получили по заслугам. Фарид кивнул и не стал настаивать.</p><p></p><p>Оказывается, за время поездки я приобрел друга.</p><p></p><p>– Я тоже хочу спросить.</p><p></p><p>– Да?</p><p></p><p>Страшно спрашивать.</p><p></p><p>– Рахим-хан?</p><p></p><p>– Его нет.</p><p></p><p>Сердце у меня сжалось.</p><p></p><p>– Он…</p><p></p><p>– Нет. Он просто пропал. – Фарид вручил мне сложенный листок и маленький ключ. – Мне передал хозяин его квартиры. Он сказал, Рахим-хан уехал в тот же день, что и мы.</p><p></p><p>– А куда?</p><p></p><p>– Хозяин не в курсе. Рахим-хан оставил ему письмо с ключом и распрощался. – Фарид взглянул на часы. – Мне пора. Биа, Сохраб.</p><p></p><p>– Пусть останется ненадолго, – попросил я. – Заберешь его попозже. – Я посмотрел на Сохраба: – Не хочешь немного побыть со мной?</p><p></p><p>Мальчик молча пожал плечами.</p><p></p><p>– Ну конечно, – согласился Фарид. – Зайду за ним перед вечерним намазом.</p><p></p><p>В палате было еще трое пациентов, двое пожилых (один со сломанной ногой, другой с астмой) и юноша лет пятнадцати, которому вырезали аппендикс. Старик с загипсованной ногой смотрел на маленького хазарейца не отрываясь. К моим соседям гурьбой приходили родственники, пожилые женщины в ярких шальвар-камизах, Дети, мужчины в тюбетейках то и дело вваливались в комнату шумной толпой. С собой они приносили пакору, нан, <em>самсу, бириани</em> [44] . В палате объявлялись и совершенно посторонние люди – перед приходом Фарида и Сохраба возник откуда-то высокий бородач в коричневом. Айша спросила его о чем-то на урду. Он не удостоил ее ответом, только обшарил глазами комнату. По-моему, на меня он смотрел дольше, чем на остальных. Когда медсестра опять заговорила с ним, он просто повернулся и вышел.</p><p></p><p>– Ты не заболел? – спросил я у племянника. Пожатие плечами.</p><p></p><p>– Ты не голоден? Меня тут угостили бириани – вот целая тарелка, – но эта пища не для меня. Хочешь?</p><p></p><p>Он покачал головой.</p><p></p><p>Ну как мне его разговорить?</p><p></p><p>– Может, расскажешь что-нибудь? Он опять покачал головой.</p><p></p><p>Я полулежал в кровати, Сохраб сидел рядом на трехногом табурете. Мы молчали. Я задремал и очнулся, когда день уже клонился к вечеру. Сохраб был на месте, сидел и рассматривал свои руки.</p><p></p><p>Когда Фарид забрал Сохраба, я развернул письмо Рахим-хана. Дальше тянуть уже не годилось. Вот что он писал.</p><p></p><p><em>Амир-джан,</em></p><p></p><p><em>Иншалла, мое письмо попало тебе в руки. Значит, ты вернулся из своей поездки. Молюсь, чтобы в Афганистане тебя ждал не слишком враждебный прием и чтобы с тобой не приключилось ничего дурного.</em></p><p></p><p><em>Ты прав: все эти годы я знал, что произошло между тобой и Хасаном, он сам мне все рассказал еще тогда, по горячим следам. Ты поступил дурно, Амир-джан, но не забывай: ты был еще мальчик, неопытный и напуганный. Ты сурово судил самого себя, и даже сейчас, в Пешаваре, я видел муки совести в твоих глазах. Это добрый знак, подлец не испытывает никаких угрызений. Надеюсь, поездка в Афганистан положит конец твоим страданиям.</em></p><p></p><p><em>Амир-джан, мне очень стыдно за ложь, которой мы пичкали тебя все эти годы. Понимаю твое возмущение. Ужасно, что вы с Хасаном не знали правды. Это, конечно, не может послужить никому оправданием, но в те годы в Кабуле предрассудки были порой важнее правды.</em></p><p></p><p><em>Амир-джан, я знаю: в детстве отец был излишне строг к тебе. Ты страдал и старался завоевать его любовь. Мне было тебя очень жалко. Только прими во внимание: отец разрывался между тобой и Хасаном. Он любил вас обоих, но свое чувство к Хасану вынужден был скрывать. И он лишил своей любви также и тебя, законного сына, наследника всего, что он нажил, в том числе и неискупленных грехов. Со временем, когда обида потеряет остроту, ты поймешь: в тебе отец видел себя. Он был безжалостен к самому себе, а значит, и к тебе тоже. Оба вы на своей шкуре познали, что такое муки совести.</em></p><p></p><p><em>Невозможно описать всю глубину и беспросветность моего отчаяния, когда до меня дошла весть о его кончине. Я любил его как друга и как прекрасного человека. Хочу, чтобы ты понял: в своем раскаянии отец совершил массу добрых дел. Он щедро раздавал милостыню, построил приют, помогал друзьям деньгами… Порой мне кажется, что всем этим он старался искупить свой грех, и преуспел в этом.</em></p><p></p><p><em>Знаю, Бог милостив. Он простит и твоего отца, и меня, и тебя. Так прости же и ты – отца, если сможешь, меня, если захочешь. Но самое главное, прости себя самого.</em></p><p></p><p><em>Тебе понадобятся деньги, воспользуйся моими. Это почти все, что осталось от моего богатства. На покрытие расходов должно хватить. Они в ячейке одного пешаварского банка, Фарид знает какого. Ключ прилагаю.</em></p><p></p><p><em>Что до меня, то мне пора. Время не ждет. Хочу провести свои последние дни в одиночестве. Не ищи меня. Это моя последняя к тебе просьба.</em></p><p></p><p><em>Да пребудет с тобой Господь.</em></p><p></p><p><em>Твой друг навеки, Рахим.</em></p><p></p><p>Я вытер глаза рукавом больничного халата, сложил письмо и спрятал под тюфяк.</p><p></p><p><em>Амир, законный сын, наследник всего нажитого, в том числе и неискупленных грехов.</em> Наверное, поэтому в Америке мы с отцом сблизились. Ведь такая перемена. Толкучка, низкооплачиваемая работа, грязноватая квартира – американский вариант саманной хижины… Сына-барчука и сына-слуги больше не было, и это примирило Бабу со мной.</p><p></p><p>Оба вы на своей шкуре познали, что такое муки совести. Может быть. И на мне, и на отце лежал грех предательства. Только я-то не совершил ничего, чтобы свой грех искупить, только усугубил его. Не бессонницу же считать искуплением.</p><p></p><p>Какие добрые дела числятся за мной?</p><p></p><p>Когда появилась медсестра – не Айша, другая, рыжая, только вот имя вылетело из головы, – я попросил ее вколоть мне морфий.</p><p></p><p>На следующее утро трубку у меня из груди вынули. Арманд разрешил жидкую пищу, и Айша поставила на тумбочку стаканчик с яблочным соком. Я попросил ее принести зеркало. Она сдвинула на лоб свои бифокальные очки и отдернула занавеску. Палату залил солнечный свет.</p><p></p><p>– Только помните, – предупредила меня Айша, – через пару дней вы будете выглядеть куда лучше. Мой зять в прошлом году попал в аварию и проехался лицом по асфальту. Оно у него стало синее как баклажан. А сейчас все вернулось в норму, прямо кинозвезда Лолливуда [45] .</p><p></p><p>Ее заверения не достигли цели. Как только я взглянул в зеркало, меня пробрала дрожь. Зрелище было такое, будто кто-то взял насос и постарался закачать мне под кожу побольше воздуха. Одни глаза-щелки чего стоят. А рот-то, рот! Просто какой-то раздувшийся кукиш. Все красно-синее, на левой щеке, у подбородка и на лбу швы, нитки… Я попробовал улыбнуться и чуть не завопил от боли.</p><p></p><p>Старик со сломанной ногой сказал что-то на урду. В ответ я покачал головой. Старик похлопал себя по щекам и усмехнулся беззубой улыбкой.</p><p></p><p>– Очень хорошо, – сказал он по-английски. – Иншалла.</p><p></p><p>– Спасибо, – прошептал я и попросил забрать зеркало.</p><p></p><p>Пришли Фарид и Сохраб. Мальчик сел на табурет и оперся лбом о спинку кровати.</p><p></p><p>– Знаешь, чем быстрее мы отсюда исчезнем, тем лучше, – начал Фарид.</p><p></p><p>– Доктор Фаруки говорит…</p><p></p><p>– Я не про госпиталь. Я про Пешавар.</p><p></p><p>– А в чем причина?</p><p></p><p>– Рано или поздно до тебя доберутся. – Фарид понизил голос: – У талибов здесь много друзей. Они будут тебя искать.</p><p></p><p>– Похоже, уже нашли, – пробормотал я и вспомнил вчерашнего человека в коричневом, который зашел в палату и долго смотрел на меня.</p><p></p><p>Фарид наклонился поближе:</p><p></p><p>– Как только начнешь ходить, увезу тебя в Исламабад. Там тоже не очень безопасно, как и всюду в Пакистане, но все лучше, чем здесь. По крайней мере, выиграешь время.</p><p></p><p>– Фарид, ты же сам в опасности. Может, тебе не стоит возиться со мной? У тебя ведь семья.</p><p></p><p>Он только усмехнулся:</p><p></p><p>– Я не работаю даром. Ты заплатишь за мой труд.</p><p></p><p>– Еще бы нет!</p><p></p><p>Я опять попробовал улыбнуться. По подбородку потекла струйка крови.</p><p></p><p>– Окажи мне услугу.</p><p></p><p>– Для тебя хоть тысячу раз подряд.</p><p></p><p>Тут из глаз у меня полились слезы. Соленые, едкие. Всхлипывать было ужасно больно.</p><p></p><p>– Ты что? – забеспокоился Фарид.</p><p></p><p>Я прикрыл лицо рукой. Вся палата уставилась на меня. Напрягшись всем телом, я сдержал рыдания.</p><p></p><p>Навалилась свинцовая усталость.</p><p></p><p>– Извини, – пробормотал я. Какое мрачное у Сохраба лицо!</p><p></p><p>– Рахим-хан сказал, они живут в Пешаваре, – выговорил я.</p><p></p><p>– Запиши их имена, – предложил Фарид, не отрывая от меня встревоженных глаз.</p><p></p><p>«Джон и Бетти Колдуэлл», – нацарапал я на клочке туалетной бумаги.</p><p></p><p>Фарид спрятал бумажку в карман.</p><p></p><p>– Срочно разыщу их. – И Сохрабу: – Вечером я тебя заберу. Постарайся не очень надоедать Амир-джану.</p><p></p><p>Штук шесть голубей, сгрудившись, клевали крошки за окном. Сохраб не отрывал от птиц глаз.</p><p></p><p>В среднем ящике тумбочки я обнаружил старый номер «Нэшнл джиографик», огрызок карандаша и щербатую гребенку. Лицо заливал пот, но усилия мои не прошли даром: в дальнем углу ящика я нащупал колоду карт.</p><p></p><p>Пересчитал. Все карты налицо.</p><p></p><p>– Хочешь сыграть? – спросил я у Сохраба, не особенно надеясь на ответ.</p><p></p><p>– Я только в панджпар умею. Ответил все-таки.</p><p></p><p>– Мне тебя жалко. Я большой мастер панджпара. Мировая знаменитость.</p><p></p><p>Сохраб отошел от окна и сел на табурет рядом с моей койкой. Я сдал ему пять карт.</p><p></p><p>– В твои годы мы с твоим отцом частенько играли в эту игру. Особенно зимой, когда шел снег и на улицу было не выйти. Мы просиживали за картами до самого заката.</p><p></p><p>Он зашел и взял карту из колоды. Пока Сохраб обдумывал ход, я украдкой наблюдал за ним. Во многом он был вылитый отец, так же держал карты двумя руками, так же щурился, так же старался не смотреть партнеру в глаза.</p><p></p><p>Игра шла в молчании. Первую игру я выиграл, вторую отдал ему. В следующих пяти по-честному победил Сохраб.</p><p></p><p>– Ты играешь так же здорово, как твой отец, может, даже лучше, – похвалил я мальчика. – Иногда я у него выигрывал, но, по-моему, он поддавался.</p><p></p><p>Помолчали.</p><p></p><p>– У нас с твоим отцом была одна кормилица, – сказал я неожиданно.</p><p></p><p>– Я знаю.</p><p></p><p>– А что еще… он рассказывал про нас?</p><p></p><p>– Говорил, ты был его самый лучший друг. Я вертел в руках бубнового валета.</p><p></p><p>– Не такой уж хороший друг из меня вышел. Лучше мне подружиться с тобой. Тебе бы я стал настоящим другом. Что скажешь?</p><p></p><p>Я хотел положить руку Сохрабу на плечо. Он отодвинулся вместе с табуретом, бросил карты на кровать, вскочил и подошел к окну.</p><p></p><p>Закат окрашивал безоблачное небо в алые и пурпурные тона. С улицы доносились вопли осла, автомобильные гудки, свистки полицейского. Спрятав кулачки под мышками, Сохраб прижался лбом к стеклу.</p><p></p><p>Айша привела медбрата, чтобы тот помог мне сделать первые шаги. Опираясь одной рукой на стойку капельницы (она на колесиках), а другой ухватившись за плечо подручного, я, обливаясь потом, сделал по палате один круг. Это заняло у меня минут десять. Потом пришлось лечь – разболелся разрезанный живот и заколотилось сердце.</p><p></p><p>Где ты, Сорая, любимая моя жена?</p><p></p><p>Большую часть следующего дня мы с Сохрабом в молчании играли в панджпар. Время от времени я вставал с кровати и ковылял по палате, пару раз выходил в туалет. А так карты и карты.</p><p></p><p>Ночью мне приснилось, что в дверях палаты стоит Асеф с медным шариком в глазнице. «Ты такой же, как я, – объявил мне Асеф. – У вас с ним была одна кормилица, но ты мой близнец».</p><p></p><p>Назавтра я сказал Арманду, что собираюсь покинуть госпиталь.</p><p></p><p>– Для выписки еще слишком рано, – заволновался тот. Вместо халата на нем были синий пиджак и желтый галстук, волосы лоснились от бриолина. – Вам еще не отменили внутривенные антибиотики и…</p><p></p><p>– Мне надо торопиться, – решительно произнес я. – Спасибо за все, что вы для меня сделали, но мне пора.</p><p></p><p>– Куда отправитесь? – спросил Арманд.</p><p></p><p>– Не скажу.</p><p></p><p>– Вы же еле ходите.</p><p></p><p>– Я уже могу дойти до конца коридора и обратно, – возразил я. – Справлюсь.</p><p></p><p>План у меня был такой: выписаться, забрать из банка деньги, оплатить больничные счета, отвезти Сохраба в детский дом к Колдуэллам и уехать в Исламабад. Там можно будет отдохнуть пару дней перед отлетом домой.</p><p></p><p>План как план. А тут Фарид.</p><p></p><p>Раннее утро.</p><p></p><p>– Твоих друзей, этих самых Бетти и Джона Колдуэлл, в Пешаваре нет.</p><p></p><p>Я уже сидел на кровати при полном параде. На то, чтобы натянуть пирхан-тюмбан, у меня ушло целых десять минут. Подниму руку – болит грудь. Опущу руку – болит живот. Нагнусь – болит все тело. С грехом пополам попихал скарб в бумажный пакет. Но, как бы там ни было, Фарида я встретил во всеоружии.</p><p></p><p>Сохраб сел рядом со мной.</p><p></p><p>– С чего начнем? – осведомился я.</p><p></p><p>Фарид только головой покачал:</p><p></p><p>– Ты что, не понял? Колдуэллов в Пешаваре нет. И не было никогда. Так мне сказали в американском консульстве. Правда, может, они в каком другом городе.</p><p></p><p>Сохраб рядом со мной перелистывал страницы «Нэшнл джиографик».</p><p></p><p>Мы забрали деньги из банка. Пузатый менеджер с мокрыми пятнами под мышками источал улыбки и заверял, что вся сумма в целости и сохранности.</p><p></p><p>– Никто и близко к деньгам не приближался, – качал он в воздухе указательным пальцем. Ну совсем как Арманд.</p><p></p><p>Мотаться по Пешавару с такой кучей денег в пакете – предприятие весьма рискованное. Да тут еще в каждом бородаче я видел наемного убийцу, подосланного Асефом. Как назло, бородатых по дороге попадалось хоть пруд пруди. И каждый выпучивал на меня глаза.</p><p></p><p>– А с ним что будем делать? – спросил Фарид, когда мы медленно шли от бухгалтерии госпиталя к машине.</p><p></p><p>Сохраб сидел на заднем сиденье «тойоты» и бездумно смотрел в окно. Стекла были опущены.</p><p></p><p>– Ему нельзя оставаться в Пешаваре, – пропыхтел я.</p><p></p><p>– Никак нельзя, Амир-ага. – Фарид уловил в моих словах скрытый вопрос. – Ничем не могу…</p><p></p><p>– Ладно, Фарид. – Я таки вымучил улыбку. – У тебя и так семья на шее.</p><p></p><p>Уличная собака подошла к машине и встала на задние лапы, передними опершись о дверь и виляя хвостом. Сохраб погладил пса.</p><p></p><p>– Мальчик едет с нами в Исламабад, – решительно сказал я.</p><p></p><p>Езды до Исламабада было часа четыре. Почти всю дорогу я проспал. В голове беспорядочно мелькали разноцветные картинки. Вот Баба маринует баранину на мой тринадцатый день рождения. Вот я и Сорая вместе, восходит солнце, в ушах звенят отголоски свадебной музыки, ее выкрашенные хной пальцы лежат в моей руке. Вот мы с Хасаном на земляничном поле в Джелалабаде, хозяин сказал Бабе, мы можем есть сколько влезет, только пусть заплатит за четыре килограмма (потом у нас болели животы). Вот капельки крови на снегу – какая у Хасана темная кровь, почти черная! <em>Кровь</em> – <em>могучая сила, бачем</em>. Вот Хала Джамиля похлопывает Сораю по коленке. <em>Все в руках Господа, бачем. Может быть, все еще уложится.</em> Вот я сплю на крыше отцовского дома. Слова Бабы: <em>Лгун отнимает у других право на правду</em>. Звонок Рахим-хана: <em>Тебе выпала возможность снова встать на стезю добродетели.</em></p><p><em></em></p><p><em>Добродетели…</em></p><p><em></em></p><p>24</p><p>Если Пешавар напоминал мне старый Кабул, то до Исламабада Кабулу было далеко. Мой родной город мог стать таким разве что в будущем. Широкие чистые улицы, масса зелени, меньше народу на ухоженных базарах, современная элегантная архитектура, цветущие в тени деревьев кусты роз и жасмина…</p><p></p><p>Фарид привез нас в маленькую гостиницу где-то в переулке у подножия Маргаллы [46] . По пути мы миновали знаменитую соборную мечеть Шаха Фейсала, по общему мнению, самую большую мечеть в мире [47] . При виде громадины Сохраб как-то встрепенулся, высунулся из окна и смотрел на грандиозные минареты, пока машина не свернула за угол.</p><p></p><p>Кабульский отель, где ночевали мы с Фаридом, сравнения не выдерживал вовсе. Белье здесь было свежее, ковер чистый, полотенца в сверкающей ванной пахли лимоном, да тут еще шампунь, мыло, лезвия для бритья… И кровавых пятен на стенах не было. Зато на тумбочке между Двух кроватей стоял телевизор.</p><p></p><p>– Смотри! – сказал я Сохрабу, включил телевизор (пульт, правда, отсутствовал) и сразу же наткнулся на детский канал: кудлатые овечки-куклы распевали что-то на урду.</p><p></p><p>Сохраб сел на кровать, поджал колени к подбородку и принялся раскачиваться взад-вперед. Лицо у него было застывшее, зеленые глаза глядели на экран.</p><p></p><p>А ведь я обещал купить Хасану телевизор, когда вырасту.</p><p></p><p>– Я поехал, Амир-ага, – сказал Фарид.</p><p></p><p>– Останься на ночь. Путь-то неблизкий. Поедешь завтра.</p><p></p><p>– Ташакор. Только лучше уж я вернусь сегодня. А то буду волноваться, как там дети. – В дверях номера Фарид остановился. – Счастливо, Сохраб-джан.</p><p></p><p>Ответа он так и не дождался. Пожалуй, мальчик его даже не слышал. Серебристые отблески освещали качающуюся фигурку.</p><p></p><p>В коридоре я вручил Фариду конверт. Тот разорвал его и разинул рот.</p><p></p><p>– Не знаю, как тебя благодарить, – сказал я. – Ты столько сделал для меня.</p><p></p><p>– Сколько здесь? – Лицо у моего водителя было обалделое.</p><p></p><p>– Чуть больше двух тысяч долларов.</p><p></p><p>– Двух ты… – Нижняя губа у Фарида задрожала.</p><p></p><p>Мы вместе вышли на улицу. Машина тронулась с места. На прощанье Фарид дважды нажал на клаксон и помахал мне рукой. Я махнул ему в ответ.</p><p></p><p>Больше мы с ним не виделись.</p><p></p><p>Я дотащился до номера. Сохраб лежал на кровати, свернувшись в калачик. Глаза у него были закрыты. Спит или нет? Телевизор он выключил сам.</p><p></p><p>Я сел, кривясь от боли. Лоб был в ледяном поту. Долго еще мне мучиться? Ни лечь толком, ни встать, ни поесть. А с мальчиком что делать?</p><p></p><p>Хотя в глубине души я уже знал ответ.</p><p></p><p>Налив в стакан воды из графина, я запил две обезболивающие таблетки, полученные от Арманда (вода была теплая и горьковатая), подошел к окну, задернул шторы и лег. Грудь моя разрывалась от боли. Когда стало чуть полегче и уже можно было дышать, я натянул на себя одеяло и принялся ждать, когда пилюли подействуют.</p><p></p><p>Когда я проснулся, уже темнело. В щели между занавесками алел закат. Простыни были мокрые от пота, в голове гудело.</p><p></p><p>Опять мне что-то снилось, только что?</p><p></p><p>Постель Сохраба была пуста. Сердце у меня екнуло. Я позвал его. Голос мой был слаб и дик. Нереальность происходящего ужаснула меня. За тысячи миль от дома, в темном гостиничном номере, наполненном болью, с уст моих срывается имя мальчика, с которым я и знаком-то всего несколько дней.</p><p></p><p>Я опять позвал Сохраба. Тишина.</p><p></p><p>С трудом стащил себя с кровати, заглянул в ванную, распахнул дверь номера, окинул взглядом крошечный коридор. Мальчика нигде не было.</p><p></p><p>Заперев дверь, вцепился в перила лестницы и поковылял вниз, к стойке портье. Холл был оклеен розовыми обоями с фламинго, из кадки торчала пыльная искусственная пальма. Портье читал газету. Я описал ему Сохраба.</p><p></p><p>Портье отложил газету и снял очки. Прямоугольной формы усики были тронуты сединой, легкий изысканный аромат каких-то тропических фруктов щекотал ноздри.</p><p></p><p>– Мальчишки такие непоседы, – вздохнул он. – У меня своих трое. Носятся весь день напролет, а мамаша волнуется. Ну, что ты так на меня уставился?</p><p></p><p>– Этот мальчик вряд ли где-то носится, – промычал я. – Да и сами мы нездешние. Как бы он не потерялся.</p><p></p><p>Портье покачал головой:</p><p></p><p>– Присматривать надо за детишками, господин хороший.</p><p></p><p>– Я знаю. Только стоило мне уснуть, как его уже нет.</p><p></p><p>– Мальчишки – они такие.</p><p></p><p>– Ну да. – Пульс у меня участился. Вот ведь чурбан бесчувственный! Господин за стойкой принялся обмахиваться газетой.</p><p></p><p>– Велосипеды им подавай.</p><p></p><p>– Что?</p><p></p><p>– Я про своих. Требуют купить им велосипеды. «Мы больше никогда ничего у тебя не попросим, папочка». Как же. – Он хрюкнул. – Мамаша меня убьет на месте.</p><p></p><p>А Сохраб без сознания сейчас валяется где-нибудь в канаве. Или, связанный, в кузове грузовика. Кровь его падет на мои руки. Нет, не только. Вина ляжет и на этого типа тоже.</p><p></p><p>– Прошу вас… – скосив глаза, я прочитал его имя на приколотом к голубой рубашке тэге, – господин Фаяз, скажите, вы его не видели?</p><p></p><p>– Мальчика-то?</p><p></p><p>Я рассвирепел:</p><p></p><p>– Ну да, мальчика! Который приехал со мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался он вам на глаза или нет?</p><p></p><p>Портье перестал обмахиваться и сузил глаза:</p><p></p><p>– Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что он у вас потерялся.</p><p></p><p>Лицо мое, наверное, приобрело малиновый оттенок.</p><p></p><p>– Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так вы его видели?</p><p></p><p>Портье опять надел очки и развернул газету.</p><p></p><p>– Нет, к сожалению, не видел.</p><p></p><p>Я еще минутку постоял у стойки, стараясь взять себя в руки, затем направился к выходу.</p><p></p><p>– Вы хоть представляете себе, где его искать?</p><p></p><p>– Нет. – Меня колотила нервная дрожь.</p><p></p><p>– Он чем-нибудь интересуется? Мои, например, без ума от американских боевиков, особенно с Арнольдом Шварценеггером.</p><p></p><p>– Мечеть! – воскликнул я. – Огромная мечеть! Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то ожил. Смотрел на нее во все глаза.</p><p></p><p>– Шах Фейсал?</p><p></p><p>– Да. Можете меня туда отвезти?</p><p></p><p>– А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире?</p><p></p><p>– Нет, но…</p><p></p><p>– Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек.</p><p></p><p>– Отвезете меня туда?</p><p></p><p>– Да тут и километра не будет. Но он уже выходил из-за стойки.</p><p></p><p>– Я заплачу за услугу.</p><p></p><p>Портье вздохнул и покачал головой.</p><p></p><p>– Подождите здесь.</p><p></p><p>И он скрылся за дверью.</p><p></p><p>Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари.</p><p></p><p>– Денег я с вас не возьму, – гордо заявил Фаяз. – Отвезу так. Я ведь сам отец.</p><p></p><p>Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка!</p><p></p><p>Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто.</p><p></p><p>Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти.</p><p></p><p>– Мне пора возвращаться.</p><p></p><p>– Ничего страшного, мы немного пройдемся, – успокоил я его. – Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца.</p><p></p><p>Он наклонился ко мне поближе:</p><p></p><p>– Можно мне вам сказать кое-что?</p><p></p><p>– Конечно.</p><p></p><p>Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели.</p><p></p><p>– Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные.</p><p></p><p>Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся.</p><p></p><p>– Что такого я сказал? – недоуменно спросил Фаяз.</p><p></p><p>А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.</p><p></p><p>– Ненормальные, – пробормотал портье.</p><p></p><p>Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте.</p><p></p><p>– Как ты меня напугал! – Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.</p><p></p><p>Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали автомобили, правоверные, одетые в белое, степенно поднимались и спускались по ступенькам. Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сотнями огней, доносился призыв к молитве. Во мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая в небо столб света. Светилось и лицо мальчика.</p><p></p><p>– Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? – неожиданно спросил он.</p><p></p><p>Колени его были поджаты к подбородку.</p><p></p><p>– Очень давно, Я уж и не помню ничего.</p><p></p><p>– Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.</p><p></p><p>– В детстве у меня, наверное, тоже была такая.</p><p></p><p>– Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было.</p><p></p><p>– Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, – сказал я.</p><p></p><p>Видел он, как талибы их убивали, или нет?</p><p></p><p>– А ты скучаешь по своим папе и маме? – склонил голову набок Сохраб.</p><p></p><p>– Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно.</p><p></p><p>– Ты помнишь, какой он был?</p><p></p><p>Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна.</p><p></p><p>– Помню. И помню его запах.</p><p></p><p>– А я стал забывать их лица. Это плохо?</p><p></p><p>– Нет, – ответил я. – Время все стирает. И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане!</p><p></p><p>– Держи, – протянул я мальчику снимок. Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец.</p><p></p><p>Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. «В Афганистане много детей, но мало детства».</p><p></p><p>– Возьми себе, – устало сказал я. – Фотография твоя.</p><p></p><p>– Спасибо.</p><p></p><p>Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе.</p><p></p><p>– Я последнее время много думал о мечетях, – вымолвил Сохраб.</p><p></p><p>– Да? Почему вдруг?</p><p></p><p>– Просто они не шли у меня из головы. – Он взглянул на меня. Только сейчас из глаз у него полились слезы. – Можно тебя спросить, Амир-ага?</p><p></p><p>– Разумеется.</p><p></p><p>– А Господь… – Сохраб всхлипнул, – Господь низвергнет меня в ад за то, что я сделал тому человеку?</p><p></p><p>Я попытался его обнять. Мальчик отшатнулся.</p><p></p><p>– Конечно, нет.</p><p></p><p>Как мне хотелось прижать его к себе, приласкать, утешить, объяснить, что ему не в чем себя винить. Слишком сурово судьба обошлась с ним самим.</p><p></p><p>Лицо у Сохраба немного разгладилось.</p><p></p><p>– Папа мне говорил, что нельзя никому причинять зло, даже плохим людям. Вдруг они просто не умеют иначе. И потом, самый плохой человек может однажды исправиться.</p><p></p><p>– Не всегда, Сохраб.</p><p></p><p>Он вопросительно посмотрел на меня.</p><p></p><p>– Асефа, человека, который обидел тебя, я знаю с детства. Наверное, ты сам это понял из нашего с ним разговора. Когда-то давно (лет мне было, как сейчас тебе) он пытался… побить меня. Хасан меня спас. Он был очень смелый и встал за меня горой. И вот однажды Асеф жестоко оскорбил твоего папу. Это была месть с его стороны. А я не сделал ничего, чтобы помочь Хасану, как он когда-то помог мне.</p><p></p><p>– Почему люди так цепляются к папе? – спросил Сохраб дрожащим голоском. – Он в жизни никому не сделал ничего плохого.</p><p></p><p>– Твой папа был очень хороший человек, ты прав. Только вот что я стараюсь тебе втолковать, Сохраб-джан. В этом мире есть плохие люди, которые никогда не станут хорошими. Иногда приходится давать им отпор. Мне следовало разделаться с Асефом, еще когда я был мальчишкой. Ты сделал это за меня. Он получил по заслугам.</p><p></p><p>– Думаешь, папа рассердился бы на меня?</p><p></p><p>– Наверняка нет. В Кабуле ты спас мне жизнь. Он бы гордился тобой.</p><p></p><p>Сохраб вытер лицо рукавом. Рыдания сотрясали его маленькое тело.</p><p></p><p>– Я скучаю по отцу и по маме, – прохрипел он. – И я скучаю по Сасе и Рахим-хан-сагибу. Только… хорошо, что их со мной нет. Так мне порой кажется.</p><p></p><p>– Почему это? – Я коснулся его руки, и мальчик резко отдернул ее.</p><p></p><p>– Потому что… я не хочу, чтобы они видели меня таким. Я грязный. – Сохраб всхлипнул. – Я полон греха.</p><p></p><p>– На тебе нет грязи, – возразил я.</p><p></p><p>– Эти люди…</p><p></p><p>– И не смей так думать о себе.</p><p></p><p>– …они такое вытворяли… со мной… главный и два его помощника…</p><p></p><p>– На тебе нет грязи и нет греха. – Я взял-таки его за руку, как он ни выдирался. – Я не обижу тебя. Обещаю.</p><p></p><p>Обнять его. Привлечь к себе.</p><p></p><p>Сохраб весь напрягся. Обмяк. Спрятал лицо у меня на груди.</p><p></p><p>Между теми, кто вскормлен одной грудью, существует братство. Но оно есть и между мною и маленьким мальчиком, смочившим слезами мою рубаху. Нас навеки связала победа над Асефом.</p><p></p><p>Когда же задать ему вопрос, который не дает мне уснуть по ночам? Может быть, сейчас и настал подходящий момент?</p><p></p><p>– Поедешь со мной в Америку? Будешь жить со мной и моей женой.</p><p></p><p>Сохраб не ответил.</p><p></p><p>Ведь ему надо было выплакаться.</p><p></p><p>Целую неделю я не заговаривал про Америку, будто этот вопрос меня вовсе не интересовал. И вот в один прекрасный день мы с Сохрабом взяли такси и отправились на смотровую площадку Дамани-Ко, «край горы». Отсюда, со скалистого выступа на склоне одного из холмов Маргаллы, открывался прекрасный вид на Исламабад с его зелеными проспектами и белыми зданиями. Таксист сказал нам, что оттуда можно разглядеть президентский дворец, а после дождя, когда воздух чист, видны даже земли за Равалпинди [48] . Глаза его в зеркале заднего вида перебегали с меня на Сохраба и обратно. Моя физиономия была уже не такая опухшая, зато желтизны прибавилось.</p><p></p><p>Мы сели на скамеечку в тени эвкалипта, идеальное место для любителей пикников на природе. Был жаркий день, солнце стояло высоко, небо словно выцвело. На соседних лавках лакомились самсой и пакорой, слышалась знакомая мне индийская мелодия из какого-то старого фильма, по-моему, из «Пакизы». Ребятишки играли в мяч, заливисто смеялись, кричали. Вспомнилась крыса в кабинете директора детского дома в Карте-Се, и у меня вдруг дыхание перехватило.</p><p></p><p>Во что мои соотечественники превратили родную землю!</p><p></p><p>– Что с тобой? – спросил Сохраб.</p><p></p><p>– Ничего страшного, – улыбнулся я. – Уже прошло.</p><p></p><p>Мы расстелили на нагретом солнцем столе гостиничное полотенце и принялись играть в панджпар. Музыка не утихала, теперь мотивы шли все больше незнакомые.</p><p></p><p>– Смотри, – Сохраб картами указал на ястреба, кружившего в неохватном небе.</p><p></p><p>– Я и не знал, что в Исламабаде есть ястребы, – сказал я.</p><p></p><p>– И я не знал. – Мальчик не отрывал глаз от птицы. – А там, где ты живешь, они есть?</p><p></p><p>– В Сан-Франциско-то? Наверное. Только они как-то не попадались мне на глаза.</p><p></p><p>Я надеялся, он спросит еще о чем-нибудь. Но Сохраб перетасовал карты и сказал, что хочет есть. Пришлось достать из бумажного пакета кофту. Сам-то я питался исключительно протертыми бананами и апельсинами – с этой целью пришлось одолжить у госпожи Фаяз на неделю блендер. Чашка вместо тарелки, соломинка вместо ложки.</p><p></p><p>Сохраб подал мне салфетку и проследил, чтобы я хорошо вытер губы. Я благодарно улыбнулся, и он ответил мне улыбкой.</p><p></p><p>– Твой папа и я были братьями, – неожиданно вырвалось у меня. Тогда, у мечети, я почему-то не смог ему об этом сказать. Только тайнам между нами места теперь не было. – У нас был один отец.</p><p></p><p>Сохраб отложил лепешку.</p><p></p><p>– Папа никогда не говорил, что у него есть брат.</p><p></p><p>– Он и не знал.</p><p></p><p>– Почему?</p><p></p><p>– Ему не сказали. И мне никто ничего не сказал. Все выяснилось совсем недавно.</p><p></p><p>У Сохраба сделалось такое лицо, будто он видит меня впервые в жизни.</p><p></p><p>– А почему люди скрывали это от папы?</p><p></p><p>– Я сам себе задавал этот вопрос. И ответ мне совсем не понравился. Скажем так: в глазах других мы не годились друг другу в братья.</p><p></p><p>– Потому что он был хазареец?</p><p></p><p>Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза.</p><p></p><p>– Да.</p><p></p><p>– А ваш отец одинаково любил тебя и папу? Озеро Карга. Мы пускаем камешки по воде, и плоский голыш Хасана рикошетит целых восемь раз. Баба хлопает Хасана по плечу.</p><p></p><p>Больничная палата, с лица Хасана сняли повязки, волнение и радость отца.</p><p></p><p>– Думаю, он любил нас одинаково, только каждого по-своему.</p><p></p><p>– Ему было стыдно за папу?</p><p></p><p>– Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя.</p><p></p><p>Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба.</p><p></p><p>Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты.</p><p></p><p>Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны.</p><p></p><p>– Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, – сообщил Сохраб.</p><p></p><p>– Правда?</p><p></p><p>– Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой.</p><p></p><p>– Тебе бы на улицы посмотреть, – сказал я.</p><p></p><p>– Они такие интересные?</p><p></p><p>Муллы на экране оживленно обсуждали тему.</p><p></p><p>– Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо.</p><p></p><p>– Страшно, наверное. – Сохраб повернулся спиной к телевизору.</p><p></p><p>– Только на первых порах. Быстро привыкаешь.</p><p></p><p>– А снег там идет?</p><p></p><p>– Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом?</p><p></p><p>– Да.</p><p></p><p>– Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни.</p><p></p><p>– Ух ты! – В его улыбке было удивление.</p><p></p><p>– Сохраб?</p><p></p><p>– Да?</p><p></p><p>– Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил?</p><p></p><p>Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны.</p><p></p><p>– Я подумал, – выговорил Сохраб.</p><p></p><p>– И что?</p><p></p><p>– Мне страшно.</p><p></p><p>– Понятное дело, – ухватился я за соломинку. – Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь…</p><p></p><p>– Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое…</p><p></p><p>– Что?</p><p></p><p>Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку.</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 387878, member: 1"] [I]Где я? [/I]– хочется мне спросить. Но рот не открыть. Тужусь, мычу и хрюкаю. Арманд улыбается, зубы сверкают ослепительной белизной. – Еще не время, Амир. Но уже скоро. Когда снимем проволочный каркас. По– английски он говорит с раскатистым акцентом. [I]Каркас?[/I] Арманд скрещивает на груди руки. На волосатом пальце золотится обручальное кольцо. – Вы, вероятно, не совсем понимаете, где оказались и что с вами произошло? Для послеоперационного состояния это в порядке вещей. Расскажу вам, что сам знаю. Послеоперационное состояние? А зачем каркас? И где Айша? Пусть улыбнется мне, ласково коснется моей руки. Арманд хмурится. Вид у него очень значительный. – Вы в госпитале в Пешаваре. Попали к нам два дня назад с очень серьезными травмами. Вам повезло, что вы остались в живых, друг мой. Указательный палец доктора качается, словно маятник. – У вас разрыв селезенки – но, к вашему счастью, она, по-видимому, покровила и перестала, иначе бы вас просто не успели довезти до больницы. Моим коллегам из отделения общей хирургии пришлось вам селезенку удалить. – Он похлопал меня по руке, в которую была воткнута игла капельницы. – Вдобавок у вас сломано семь ребер. Одно из них вызвало пневмоторакс. Я бы разинул рот, да не могу. – Иными словами, у вас пробито легкое, – поясняет Арманд и касается пластмассовой прозрачной трубки, которая торчит из груди. – Мы вставили вам плевральный дренаж. Трубка подходит к стойке со стеклянными цилиндрами, наполовину заполненными водой. Так вот откуда бульканье. – На теле у вас были многочисленные рваные раны, самая неприятная – на верхней губе. Мало того, что она рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани. Не волнуйтесь, наши пластические хирурги сошьют все в лучшем виде, только небольшой шрам останется. От этого никуда не денешься. Еще у вас перелом скуловой кости у самой левой глазницы. Чуть повыше – и остались бы без глаза. В общем, каркас с челюсти снимем недель через шесть. А пока будем кушать только жидкое и протертое. Зато похудеем. Первое время будете говорить как Аль Пачино в «Крестном отце». – Арманд усмехается. – И еще: сегодня придется потрудиться. Знаете, чем нужно заняться? Мотаю головой. – Надо выпустить газы. Только после этого вы сможете принимать жидкую пищу. Не пукнешь – не поешь. Доктор громко смеется. Позже, когда Айша сменила капельницу и поправила по моей просьбе подушки, чтобы голова была повыше, сознание у меня немного прояснилось. Ничего себе. Разорвана селезенка. Выбиты зубы. Проткнуто легкое. Сломана скуловая кость. Но главное-то, главное! Глядя на голубя, клюющего кусок хлеба за окном, я повторял про себя слова доктора Фаруки. [I]Мало того, что верхняя губа рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани.[/I] Вот это да. Теперь у меня заячья губа. На следующий день пришли Фарид с Сохрабом. – Вспомнил, кто мы такие? Узнал? – изображал веселье Фарид. Я кивнул. – Слава Аллаху! – просиял он. – Бред миновал! – Спасибо, Фарид, – промычал я сквозь зубы. Ну точно Аль Пачино, доктор был прав. Да еще язык натыкается на пустые места, которых раньше во рту не было. Часть зубов-то я проглотил. – Благодарю тебя за все. Он покраснел и отмахнулся: – Бас, не стоит благодарности. Я посмотрел на Сохраба. На нем был новый наряд: легкий коричневый пирхан-тюмбан (он ему великоват) и черная тюбетейка. Глаза у Сохраба опущены. – Нас так и не представили друг другу, – протянул я мальчику руку. – Меня зовут Амир. Сохраб перевел взгляд на меня: – Вы тот самый Амир-ага, про которого мне рассказывал папа? – Да. Мне вспомнились слова из письма Хасана: «Я много рассказывал Фарзане-джан и Сохрабу о тебе, о днях нашей юности, играх и забавах. Они очень смеялись нашим проделкам!» – Ты спас мне жизнь, – сказал я племяннику. Он молчал. Рука моя так и повисла в воздухе, пока я не уронил ее на одеяло. – Мне нравится твоя новая одежда. – Это моего сына, – пояснил Фарид. – Он уже из нее вырос. А Сохрабу в самый раз. Оказалось, мальчик пока жил у него. – В тесноте, да не в обиде. Не на улицу же его гнать. Да и моим он по душе пришелся. А, Сохраб? Мой племянник безучастно смотрел в пол. – Все хочу спросить, – с заминкой произнес Фарид. – Что произошло в том доме между тобой и талибом? – Скажем так: мы оба получили по заслугам. Фарид кивнул и не стал настаивать. Оказывается, за время поездки я приобрел друга. – Я тоже хочу спросить. – Да? Страшно спрашивать. – Рахим-хан? – Его нет. Сердце у меня сжалось. – Он… – Нет. Он просто пропал. – Фарид вручил мне сложенный листок и маленький ключ. – Мне передал хозяин его квартиры. Он сказал, Рахим-хан уехал в тот же день, что и мы. – А куда? – Хозяин не в курсе. Рахим-хан оставил ему письмо с ключом и распрощался. – Фарид взглянул на часы. – Мне пора. Биа, Сохраб. – Пусть останется ненадолго, – попросил я. – Заберешь его попозже. – Я посмотрел на Сохраба: – Не хочешь немного побыть со мной? Мальчик молча пожал плечами. – Ну конечно, – согласился Фарид. – Зайду за ним перед вечерним намазом. В палате было еще трое пациентов, двое пожилых (один со сломанной ногой, другой с астмой) и юноша лет пятнадцати, которому вырезали аппендикс. Старик с загипсованной ногой смотрел на маленького хазарейца не отрываясь. К моим соседям гурьбой приходили родственники, пожилые женщины в ярких шальвар-камизах, Дети, мужчины в тюбетейках то и дело вваливались в комнату шумной толпой. С собой они приносили пакору, нан, [I]самсу, бириани[/I] [44] . В палате объявлялись и совершенно посторонние люди – перед приходом Фарида и Сохраба возник откуда-то высокий бородач в коричневом. Айша спросила его о чем-то на урду. Он не удостоил ее ответом, только обшарил глазами комнату. По-моему, на меня он смотрел дольше, чем на остальных. Когда медсестра опять заговорила с ним, он просто повернулся и вышел. – Ты не заболел? – спросил я у племянника. Пожатие плечами. – Ты не голоден? Меня тут угостили бириани – вот целая тарелка, – но эта пища не для меня. Хочешь? Он покачал головой. Ну как мне его разговорить? – Может, расскажешь что-нибудь? Он опять покачал головой. Я полулежал в кровати, Сохраб сидел рядом на трехногом табурете. Мы молчали. Я задремал и очнулся, когда день уже клонился к вечеру. Сохраб был на месте, сидел и рассматривал свои руки. Когда Фарид забрал Сохраба, я развернул письмо Рахим-хана. Дальше тянуть уже не годилось. Вот что он писал. [I]Амир-джан,[/I] [I]Иншалла, мое письмо попало тебе в руки. Значит, ты вернулся из своей поездки. Молюсь, чтобы в Афганистане тебя ждал не слишком враждебный прием и чтобы с тобой не приключилось ничего дурного.[/I] [I]Ты прав: все эти годы я знал, что произошло между тобой и Хасаном, он сам мне все рассказал еще тогда, по горячим следам. Ты поступил дурно, Амир-джан, но не забывай: ты был еще мальчик, неопытный и напуганный. Ты сурово судил самого себя, и даже сейчас, в Пешаваре, я видел муки совести в твоих глазах. Это добрый знак, подлец не испытывает никаких угрызений. Надеюсь, поездка в Афганистан положит конец твоим страданиям.[/I] [I]Амир-джан, мне очень стыдно за ложь, которой мы пичкали тебя все эти годы. Понимаю твое возмущение. Ужасно, что вы с Хасаном не знали правды. Это, конечно, не может послужить никому оправданием, но в те годы в Кабуле предрассудки были порой важнее правды.[/I] [I]Амир-джан, я знаю: в детстве отец был излишне строг к тебе. Ты страдал и старался завоевать его любовь. Мне было тебя очень жалко. Только прими во внимание: отец разрывался между тобой и Хасаном. Он любил вас обоих, но свое чувство к Хасану вынужден был скрывать. И он лишил своей любви также и тебя, законного сына, наследника всего, что он нажил, в том числе и неискупленных грехов. Со временем, когда обида потеряет остроту, ты поймешь: в тебе отец видел себя. Он был безжалостен к самому себе, а значит, и к тебе тоже. Оба вы на своей шкуре познали, что такое муки совести.[/I] [I]Невозможно описать всю глубину и беспросветность моего отчаяния, когда до меня дошла весть о его кончине. Я любил его как друга и как прекрасного человека. Хочу, чтобы ты понял: в своем раскаянии отец совершил массу добрых дел. Он щедро раздавал милостыню, построил приют, помогал друзьям деньгами… Порой мне кажется, что всем этим он старался искупить свой грех, и преуспел в этом.[/I] [I]Знаю, Бог милостив. Он простит и твоего отца, и меня, и тебя. Так прости же и ты – отца, если сможешь, меня, если захочешь. Но самое главное, прости себя самого.[/I] [I]Тебе понадобятся деньги, воспользуйся моими. Это почти все, что осталось от моего богатства. На покрытие расходов должно хватить. Они в ячейке одного пешаварского банка, Фарид знает какого. Ключ прилагаю.[/I] [I]Что до меня, то мне пора. Время не ждет. Хочу провести свои последние дни в одиночестве. Не ищи меня. Это моя последняя к тебе просьба.[/I] [I]Да пребудет с тобой Господь.[/I] [I]Твой друг навеки, Рахим.[/I] Я вытер глаза рукавом больничного халата, сложил письмо и спрятал под тюфяк. [I]Амир, законный сын, наследник всего нажитого, в том числе и неискупленных грехов.[/I] Наверное, поэтому в Америке мы с отцом сблизились. Ведь такая перемена. Толкучка, низкооплачиваемая работа, грязноватая квартира – американский вариант саманной хижины… Сына-барчука и сына-слуги больше не было, и это примирило Бабу со мной. Оба вы на своей шкуре познали, что такое муки совести. Может быть. И на мне, и на отце лежал грех предательства. Только я-то не совершил ничего, чтобы свой грех искупить, только усугубил его. Не бессонницу же считать искуплением. Какие добрые дела числятся за мной? Когда появилась медсестра – не Айша, другая, рыжая, только вот имя вылетело из головы, – я попросил ее вколоть мне морфий. На следующее утро трубку у меня из груди вынули. Арманд разрешил жидкую пищу, и Айша поставила на тумбочку стаканчик с яблочным соком. Я попросил ее принести зеркало. Она сдвинула на лоб свои бифокальные очки и отдернула занавеску. Палату залил солнечный свет. – Только помните, – предупредила меня Айша, – через пару дней вы будете выглядеть куда лучше. Мой зять в прошлом году попал в аварию и проехался лицом по асфальту. Оно у него стало синее как баклажан. А сейчас все вернулось в норму, прямо кинозвезда Лолливуда [45] . Ее заверения не достигли цели. Как только я взглянул в зеркало, меня пробрала дрожь. Зрелище было такое, будто кто-то взял насос и постарался закачать мне под кожу побольше воздуха. Одни глаза-щелки чего стоят. А рот-то, рот! Просто какой-то раздувшийся кукиш. Все красно-синее, на левой щеке, у подбородка и на лбу швы, нитки… Я попробовал улыбнуться и чуть не завопил от боли. Старик со сломанной ногой сказал что-то на урду. В ответ я покачал головой. Старик похлопал себя по щекам и усмехнулся беззубой улыбкой. – Очень хорошо, – сказал он по-английски. – Иншалла. – Спасибо, – прошептал я и попросил забрать зеркало. Пришли Фарид и Сохраб. Мальчик сел на табурет и оперся лбом о спинку кровати. – Знаешь, чем быстрее мы отсюда исчезнем, тем лучше, – начал Фарид. – Доктор Фаруки говорит… – Я не про госпиталь. Я про Пешавар. – А в чем причина? – Рано или поздно до тебя доберутся. – Фарид понизил голос: – У талибов здесь много друзей. Они будут тебя искать. – Похоже, уже нашли, – пробормотал я и вспомнил вчерашнего человека в коричневом, который зашел в палату и долго смотрел на меня. Фарид наклонился поближе: – Как только начнешь ходить, увезу тебя в Исламабад. Там тоже не очень безопасно, как и всюду в Пакистане, но все лучше, чем здесь. По крайней мере, выиграешь время. – Фарид, ты же сам в опасности. Может, тебе не стоит возиться со мной? У тебя ведь семья. Он только усмехнулся: – Я не работаю даром. Ты заплатишь за мой труд. – Еще бы нет! Я опять попробовал улыбнуться. По подбородку потекла струйка крови. – Окажи мне услугу. – Для тебя хоть тысячу раз подряд. Тут из глаз у меня полились слезы. Соленые, едкие. Всхлипывать было ужасно больно. – Ты что? – забеспокоился Фарид. Я прикрыл лицо рукой. Вся палата уставилась на меня. Напрягшись всем телом, я сдержал рыдания. Навалилась свинцовая усталость. – Извини, – пробормотал я. Какое мрачное у Сохраба лицо! – Рахим-хан сказал, они живут в Пешаваре, – выговорил я. – Запиши их имена, – предложил Фарид, не отрывая от меня встревоженных глаз. «Джон и Бетти Колдуэлл», – нацарапал я на клочке туалетной бумаги. Фарид спрятал бумажку в карман. – Срочно разыщу их. – И Сохрабу: – Вечером я тебя заберу. Постарайся не очень надоедать Амир-джану. Штук шесть голубей, сгрудившись, клевали крошки за окном. Сохраб не отрывал от птиц глаз. В среднем ящике тумбочки я обнаружил старый номер «Нэшнл джиографик», огрызок карандаша и щербатую гребенку. Лицо заливал пот, но усилия мои не прошли даром: в дальнем углу ящика я нащупал колоду карт. Пересчитал. Все карты налицо. – Хочешь сыграть? – спросил я у Сохраба, не особенно надеясь на ответ. – Я только в панджпар умею. Ответил все-таки. – Мне тебя жалко. Я большой мастер панджпара. Мировая знаменитость. Сохраб отошел от окна и сел на табурет рядом с моей койкой. Я сдал ему пять карт. – В твои годы мы с твоим отцом частенько играли в эту игру. Особенно зимой, когда шел снег и на улицу было не выйти. Мы просиживали за картами до самого заката. Он зашел и взял карту из колоды. Пока Сохраб обдумывал ход, я украдкой наблюдал за ним. Во многом он был вылитый отец, так же держал карты двумя руками, так же щурился, так же старался не смотреть партнеру в глаза. Игра шла в молчании. Первую игру я выиграл, вторую отдал ему. В следующих пяти по-честному победил Сохраб. – Ты играешь так же здорово, как твой отец, может, даже лучше, – похвалил я мальчика. – Иногда я у него выигрывал, но, по-моему, он поддавался. Помолчали. – У нас с твоим отцом была одна кормилица, – сказал я неожиданно. – Я знаю. – А что еще… он рассказывал про нас? – Говорил, ты был его самый лучший друг. Я вертел в руках бубнового валета. – Не такой уж хороший друг из меня вышел. Лучше мне подружиться с тобой. Тебе бы я стал настоящим другом. Что скажешь? Я хотел положить руку Сохрабу на плечо. Он отодвинулся вместе с табуретом, бросил карты на кровать, вскочил и подошел к окну. Закат окрашивал безоблачное небо в алые и пурпурные тона. С улицы доносились вопли осла, автомобильные гудки, свистки полицейского. Спрятав кулачки под мышками, Сохраб прижался лбом к стеклу. Айша привела медбрата, чтобы тот помог мне сделать первые шаги. Опираясь одной рукой на стойку капельницы (она на колесиках), а другой ухватившись за плечо подручного, я, обливаясь потом, сделал по палате один круг. Это заняло у меня минут десять. Потом пришлось лечь – разболелся разрезанный живот и заколотилось сердце. Где ты, Сорая, любимая моя жена? Большую часть следующего дня мы с Сохрабом в молчании играли в панджпар. Время от времени я вставал с кровати и ковылял по палате, пару раз выходил в туалет. А так карты и карты. Ночью мне приснилось, что в дверях палаты стоит Асеф с медным шариком в глазнице. «Ты такой же, как я, – объявил мне Асеф. – У вас с ним была одна кормилица, но ты мой близнец». Назавтра я сказал Арманду, что собираюсь покинуть госпиталь. – Для выписки еще слишком рано, – заволновался тот. Вместо халата на нем были синий пиджак и желтый галстук, волосы лоснились от бриолина. – Вам еще не отменили внутривенные антибиотики и… – Мне надо торопиться, – решительно произнес я. – Спасибо за все, что вы для меня сделали, но мне пора. – Куда отправитесь? – спросил Арманд. – Не скажу. – Вы же еле ходите. – Я уже могу дойти до конца коридора и обратно, – возразил я. – Справлюсь. План у меня был такой: выписаться, забрать из банка деньги, оплатить больничные счета, отвезти Сохраба в детский дом к Колдуэллам и уехать в Исламабад. Там можно будет отдохнуть пару дней перед отлетом домой. План как план. А тут Фарид. Раннее утро. – Твоих друзей, этих самых Бетти и Джона Колдуэлл, в Пешаваре нет. Я уже сидел на кровати при полном параде. На то, чтобы натянуть пирхан-тюмбан, у меня ушло целых десять минут. Подниму руку – болит грудь. Опущу руку – болит живот. Нагнусь – болит все тело. С грехом пополам попихал скарб в бумажный пакет. Но, как бы там ни было, Фарида я встретил во всеоружии. Сохраб сел рядом со мной. – С чего начнем? – осведомился я. Фарид только головой покачал: – Ты что, не понял? Колдуэллов в Пешаваре нет. И не было никогда. Так мне сказали в американском консульстве. Правда, может, они в каком другом городе. Сохраб рядом со мной перелистывал страницы «Нэшнл джиографик». Мы забрали деньги из банка. Пузатый менеджер с мокрыми пятнами под мышками источал улыбки и заверял, что вся сумма в целости и сохранности. – Никто и близко к деньгам не приближался, – качал он в воздухе указательным пальцем. Ну совсем как Арманд. Мотаться по Пешавару с такой кучей денег в пакете – предприятие весьма рискованное. Да тут еще в каждом бородаче я видел наемного убийцу, подосланного Асефом. Как назло, бородатых по дороге попадалось хоть пруд пруди. И каждый выпучивал на меня глаза. – А с ним что будем делать? – спросил Фарид, когда мы медленно шли от бухгалтерии госпиталя к машине. Сохраб сидел на заднем сиденье «тойоты» и бездумно смотрел в окно. Стекла были опущены. – Ему нельзя оставаться в Пешаваре, – пропыхтел я. – Никак нельзя, Амир-ага. – Фарид уловил в моих словах скрытый вопрос. – Ничем не могу… – Ладно, Фарид. – Я таки вымучил улыбку. – У тебя и так семья на шее. Уличная собака подошла к машине и встала на задние лапы, передними опершись о дверь и виляя хвостом. Сохраб погладил пса. – Мальчик едет с нами в Исламабад, – решительно сказал я. Езды до Исламабада было часа четыре. Почти всю дорогу я проспал. В голове беспорядочно мелькали разноцветные картинки. Вот Баба маринует баранину на мой тринадцатый день рождения. Вот я и Сорая вместе, восходит солнце, в ушах звенят отголоски свадебной музыки, ее выкрашенные хной пальцы лежат в моей руке. Вот мы с Хасаном на земляничном поле в Джелалабаде, хозяин сказал Бабе, мы можем есть сколько влезет, только пусть заплатит за четыре килограмма (потом у нас болели животы). Вот капельки крови на снегу – какая у Хасана темная кровь, почти черная! [I]Кровь[/I] – [I]могучая сила, бачем[/I]. Вот Хала Джамиля похлопывает Сораю по коленке. [I]Все в руках Господа, бачем. Может быть, все еще уложится.[/I] Вот я сплю на крыше отцовского дома. Слова Бабы: [I]Лгун отнимает у других право на правду[/I]. Звонок Рахим-хана: [I]Тебе выпала возможность снова встать на стезю добродетели. Добродетели… [/I] 24 Если Пешавар напоминал мне старый Кабул, то до Исламабада Кабулу было далеко. Мой родной город мог стать таким разве что в будущем. Широкие чистые улицы, масса зелени, меньше народу на ухоженных базарах, современная элегантная архитектура, цветущие в тени деревьев кусты роз и жасмина… Фарид привез нас в маленькую гостиницу где-то в переулке у подножия Маргаллы [46] . По пути мы миновали знаменитую соборную мечеть Шаха Фейсала, по общему мнению, самую большую мечеть в мире [47] . При виде громадины Сохраб как-то встрепенулся, высунулся из окна и смотрел на грандиозные минареты, пока машина не свернула за угол. Кабульский отель, где ночевали мы с Фаридом, сравнения не выдерживал вовсе. Белье здесь было свежее, ковер чистый, полотенца в сверкающей ванной пахли лимоном, да тут еще шампунь, мыло, лезвия для бритья… И кровавых пятен на стенах не было. Зато на тумбочке между Двух кроватей стоял телевизор. – Смотри! – сказал я Сохрабу, включил телевизор (пульт, правда, отсутствовал) и сразу же наткнулся на детский канал: кудлатые овечки-куклы распевали что-то на урду. Сохраб сел на кровать, поджал колени к подбородку и принялся раскачиваться взад-вперед. Лицо у него было застывшее, зеленые глаза глядели на экран. А ведь я обещал купить Хасану телевизор, когда вырасту. – Я поехал, Амир-ага, – сказал Фарид. – Останься на ночь. Путь-то неблизкий. Поедешь завтра. – Ташакор. Только лучше уж я вернусь сегодня. А то буду волноваться, как там дети. – В дверях номера Фарид остановился. – Счастливо, Сохраб-джан. Ответа он так и не дождался. Пожалуй, мальчик его даже не слышал. Серебристые отблески освещали качающуюся фигурку. В коридоре я вручил Фариду конверт. Тот разорвал его и разинул рот. – Не знаю, как тебя благодарить, – сказал я. – Ты столько сделал для меня. – Сколько здесь? – Лицо у моего водителя было обалделое. – Чуть больше двух тысяч долларов. – Двух ты… – Нижняя губа у Фарида задрожала. Мы вместе вышли на улицу. Машина тронулась с места. На прощанье Фарид дважды нажал на клаксон и помахал мне рукой. Я махнул ему в ответ. Больше мы с ним не виделись. Я дотащился до номера. Сохраб лежал на кровати, свернувшись в калачик. Глаза у него были закрыты. Спит или нет? Телевизор он выключил сам. Я сел, кривясь от боли. Лоб был в ледяном поту. Долго еще мне мучиться? Ни лечь толком, ни встать, ни поесть. А с мальчиком что делать? Хотя в глубине души я уже знал ответ. Налив в стакан воды из графина, я запил две обезболивающие таблетки, полученные от Арманда (вода была теплая и горьковатая), подошел к окну, задернул шторы и лег. Грудь моя разрывалась от боли. Когда стало чуть полегче и уже можно было дышать, я натянул на себя одеяло и принялся ждать, когда пилюли подействуют. Когда я проснулся, уже темнело. В щели между занавесками алел закат. Простыни были мокрые от пота, в голове гудело. Опять мне что-то снилось, только что? Постель Сохраба была пуста. Сердце у меня екнуло. Я позвал его. Голос мой был слаб и дик. Нереальность происходящего ужаснула меня. За тысячи миль от дома, в темном гостиничном номере, наполненном болью, с уст моих срывается имя мальчика, с которым я и знаком-то всего несколько дней. Я опять позвал Сохраба. Тишина. С трудом стащил себя с кровати, заглянул в ванную, распахнул дверь номера, окинул взглядом крошечный коридор. Мальчика нигде не было. Заперев дверь, вцепился в перила лестницы и поковылял вниз, к стойке портье. Холл был оклеен розовыми обоями с фламинго, из кадки торчала пыльная искусственная пальма. Портье читал газету. Я описал ему Сохраба. Портье отложил газету и снял очки. Прямоугольной формы усики были тронуты сединой, легкий изысканный аромат каких-то тропических фруктов щекотал ноздри. – Мальчишки такие непоседы, – вздохнул он. – У меня своих трое. Носятся весь день напролет, а мамаша волнуется. Ну, что ты так на меня уставился? – Этот мальчик вряд ли где-то носится, – промычал я. – Да и сами мы нездешние. Как бы он не потерялся. Портье покачал головой: – Присматривать надо за детишками, господин хороший. – Я знаю. Только стоило мне уснуть, как его уже нет. – Мальчишки – они такие. – Ну да. – Пульс у меня участился. Вот ведь чурбан бесчувственный! Господин за стойкой принялся обмахиваться газетой. – Велосипеды им подавай. – Что? – Я про своих. Требуют купить им велосипеды. «Мы больше никогда ничего у тебя не попросим, папочка». Как же. – Он хрюкнул. – Мамаша меня убьет на месте. А Сохраб без сознания сейчас валяется где-нибудь в канаве. Или, связанный, в кузове грузовика. Кровь его падет на мои руки. Нет, не только. Вина ляжет и на этого типа тоже. – Прошу вас… – скосив глаза, я прочитал его имя на приколотом к голубой рубашке тэге, – господин Фаяз, скажите, вы его не видели? – Мальчика-то? Я рассвирепел: – Ну да, мальчика! Который приехал со мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался он вам на глаза или нет? Портье перестал обмахиваться и сузил глаза: – Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что он у вас потерялся. Лицо мое, наверное, приобрело малиновый оттенок. – Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так вы его видели? Портье опять надел очки и развернул газету. – Нет, к сожалению, не видел. Я еще минутку постоял у стойки, стараясь взять себя в руки, затем направился к выходу. – Вы хоть представляете себе, где его искать? – Нет. – Меня колотила нервная дрожь. – Он чем-нибудь интересуется? Мои, например, без ума от американских боевиков, особенно с Арнольдом Шварценеггером. – Мечеть! – воскликнул я. – Огромная мечеть! Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то ожил. Смотрел на нее во все глаза. – Шах Фейсал? – Да. Можете меня туда отвезти? – А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире? – Нет, но… – Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек. – Отвезете меня туда? – Да тут и километра не будет. Но он уже выходил из-за стойки. – Я заплачу за услугу. Портье вздохнул и покачал головой. – Подождите здесь. И он скрылся за дверью. Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари. – Денег я с вас не возьму, – гордо заявил Фаяз. – Отвезу так. Я ведь сам отец. Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка! Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто. Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти. – Мне пора возвращаться. – Ничего страшного, мы немного пройдемся, – успокоил я его. – Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца. Он наклонился ко мне поближе: – Можно мне вам сказать кое-что? – Конечно. Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели. – Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные. Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся. – Что такого я сказал? – недоуменно спросил Фаяз. А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал. – Ненормальные, – пробормотал портье. Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте. – Как ты меня напугал! – Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль. Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали автомобили, правоверные, одетые в белое, степенно поднимались и спускались по ступенькам. Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сотнями огней, доносился призыв к молитве. Во мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая в небо столб света. Светилось и лицо мальчика. – Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? – неожиданно спросил он. Колени его были поджаты к подбородку. – Очень давно, Я уж и не помню ничего. – Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную. – В детстве у меня, наверное, тоже была такая. – Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было. – Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, – сказал я. Видел он, как талибы их убивали, или нет? – А ты скучаешь по своим папе и маме? – склонил голову набок Сохраб. – Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно. – Ты помнишь, какой он был? Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна. – Помню. И помню его запах. – А я стал забывать их лица. Это плохо? – Нет, – ответил я. – Время все стирает. И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане! – Держи, – протянул я мальчику снимок. Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец. Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. «В Афганистане много детей, но мало детства». – Возьми себе, – устало сказал я. – Фотография твоя. – Спасибо. Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе. – Я последнее время много думал о мечетях, – вымолвил Сохраб. – Да? Почему вдруг? – Просто они не шли у меня из головы. – Он взглянул на меня. Только сейчас из глаз у него полились слезы. – Можно тебя спросить, Амир-ага? – Разумеется. – А Господь… – Сохраб всхлипнул, – Господь низвергнет меня в ад за то, что я сделал тому человеку? Я попытался его обнять. Мальчик отшатнулся. – Конечно, нет. Как мне хотелось прижать его к себе, приласкать, утешить, объяснить, что ему не в чем себя винить. Слишком сурово судьба обошлась с ним самим. Лицо у Сохраба немного разгладилось. – Папа мне говорил, что нельзя никому причинять зло, даже плохим людям. Вдруг они просто не умеют иначе. И потом, самый плохой человек может однажды исправиться. – Не всегда, Сохраб. Он вопросительно посмотрел на меня. – Асефа, человека, который обидел тебя, я знаю с детства. Наверное, ты сам это понял из нашего с ним разговора. Когда-то давно (лет мне было, как сейчас тебе) он пытался… побить меня. Хасан меня спас. Он был очень смелый и встал за меня горой. И вот однажды Асеф жестоко оскорбил твоего папу. Это была месть с его стороны. А я не сделал ничего, чтобы помочь Хасану, как он когда-то помог мне. – Почему люди так цепляются к папе? – спросил Сохраб дрожащим голоском. – Он в жизни никому не сделал ничего плохого. – Твой папа был очень хороший человек, ты прав. Только вот что я стараюсь тебе втолковать, Сохраб-джан. В этом мире есть плохие люди, которые никогда не станут хорошими. Иногда приходится давать им отпор. Мне следовало разделаться с Асефом, еще когда я был мальчишкой. Ты сделал это за меня. Он получил по заслугам. – Думаешь, папа рассердился бы на меня? – Наверняка нет. В Кабуле ты спас мне жизнь. Он бы гордился тобой. Сохраб вытер лицо рукавом. Рыдания сотрясали его маленькое тело. – Я скучаю по отцу и по маме, – прохрипел он. – И я скучаю по Сасе и Рахим-хан-сагибу. Только… хорошо, что их со мной нет. Так мне порой кажется. – Почему это? – Я коснулся его руки, и мальчик резко отдернул ее. – Потому что… я не хочу, чтобы они видели меня таким. Я грязный. – Сохраб всхлипнул. – Я полон греха. – На тебе нет грязи, – возразил я. – Эти люди… – И не смей так думать о себе. – …они такое вытворяли… со мной… главный и два его помощника… – На тебе нет грязи и нет греха. – Я взял-таки его за руку, как он ни выдирался. – Я не обижу тебя. Обещаю. Обнять его. Привлечь к себе. Сохраб весь напрягся. Обмяк. Спрятал лицо у меня на груди. Между теми, кто вскормлен одной грудью, существует братство. Но оно есть и между мною и маленьким мальчиком, смочившим слезами мою рубаху. Нас навеки связала победа над Асефом. Когда же задать ему вопрос, который не дает мне уснуть по ночам? Может быть, сейчас и настал подходящий момент? – Поедешь со мной в Америку? Будешь жить со мной и моей женой. Сохраб не ответил. Ведь ему надо было выплакаться. Целую неделю я не заговаривал про Америку, будто этот вопрос меня вовсе не интересовал. И вот в один прекрасный день мы с Сохрабом взяли такси и отправились на смотровую площадку Дамани-Ко, «край горы». Отсюда, со скалистого выступа на склоне одного из холмов Маргаллы, открывался прекрасный вид на Исламабад с его зелеными проспектами и белыми зданиями. Таксист сказал нам, что оттуда можно разглядеть президентский дворец, а после дождя, когда воздух чист, видны даже земли за Равалпинди [48] . Глаза его в зеркале заднего вида перебегали с меня на Сохраба и обратно. Моя физиономия была уже не такая опухшая, зато желтизны прибавилось. Мы сели на скамеечку в тени эвкалипта, идеальное место для любителей пикников на природе. Был жаркий день, солнце стояло высоко, небо словно выцвело. На соседних лавках лакомились самсой и пакорой, слышалась знакомая мне индийская мелодия из какого-то старого фильма, по-моему, из «Пакизы». Ребятишки играли в мяч, заливисто смеялись, кричали. Вспомнилась крыса в кабинете директора детского дома в Карте-Се, и у меня вдруг дыхание перехватило. Во что мои соотечественники превратили родную землю! – Что с тобой? – спросил Сохраб. – Ничего страшного, – улыбнулся я. – Уже прошло. Мы расстелили на нагретом солнцем столе гостиничное полотенце и принялись играть в панджпар. Музыка не утихала, теперь мотивы шли все больше незнакомые. – Смотри, – Сохраб картами указал на ястреба, кружившего в неохватном небе. – Я и не знал, что в Исламабаде есть ястребы, – сказал я. – И я не знал. – Мальчик не отрывал глаз от птицы. – А там, где ты живешь, они есть? – В Сан-Франциско-то? Наверное. Только они как-то не попадались мне на глаза. Я надеялся, он спросит еще о чем-нибудь. Но Сохраб перетасовал карты и сказал, что хочет есть. Пришлось достать из бумажного пакета кофту. Сам-то я питался исключительно протертыми бананами и апельсинами – с этой целью пришлось одолжить у госпожи Фаяз на неделю блендер. Чашка вместо тарелки, соломинка вместо ложки. Сохраб подал мне салфетку и проследил, чтобы я хорошо вытер губы. Я благодарно улыбнулся, и он ответил мне улыбкой. – Твой папа и я были братьями, – неожиданно вырвалось у меня. Тогда, у мечети, я почему-то не смог ему об этом сказать. Только тайнам между нами места теперь не было. – У нас был один отец. Сохраб отложил лепешку. – Папа никогда не говорил, что у него есть брат. – Он и не знал. – Почему? – Ему не сказали. И мне никто ничего не сказал. Все выяснилось совсем недавно. У Сохраба сделалось такое лицо, будто он видит меня впервые в жизни. – А почему люди скрывали это от папы? – Я сам себе задавал этот вопрос. И ответ мне совсем не понравился. Скажем так: в глазах других мы не годились друг другу в братья. – Потому что он был хазареец? Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза. – Да. – А ваш отец одинаково любил тебя и папу? Озеро Карга. Мы пускаем камешки по воде, и плоский голыш Хасана рикошетит целых восемь раз. Баба хлопает Хасана по плечу. Больничная палата, с лица Хасана сняли повязки, волнение и радость отца. – Думаю, он любил нас одинаково, только каждого по-своему. – Ему было стыдно за папу? – Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя. Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба. Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты. Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны. – Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, – сообщил Сохраб. – Правда? – Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой. – Тебе бы на улицы посмотреть, – сказал я. – Они такие интересные? Муллы на экране оживленно обсуждали тему. – Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо. – Страшно, наверное. – Сохраб повернулся спиной к телевизору. – Только на первых порах. Быстро привыкаешь. – А снег там идет? – Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом? – Да. – Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни. – Ух ты! – В его улыбке было удивление. – Сохраб? – Да? – Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил? Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны. – Я подумал, – выговорил Сохраб. – И что? – Мне страшно. – Понятное дело, – ухватился я за соломинку. – Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь… – Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое… – Что? Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Холед "Бегущий за ветром"