Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Наш YouTube
Наш РЦ в Москве
Пожертвования
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Холед "Тысяча сияющих солнц"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 388040" data-attributes="member: 1"><p>Рашид хватает жену за волосы и куда-то тащит. В другой руке у него Азиза. Девочка дрыгает ногами, сандалии с нее слетают. Он распахивает дверь в комнату Мариам и швыряет Азизу на кровать, потом ослабляет хватку и со всей силы пинает Лейлу в зад. Та не кричит — взвизгивает от боли. Дверь захлопывается, ключ в замочной скважине поворачивается.</p><p></p><p>Азиза заходится в крике. Лейла, скорчившись, лежит на полу и хватает ртом воздух, потом собирается с силами, подползает к кровати и протягивает дочке руку.</p><p></p><p>Снизу доносятся звуки ударов. Ни ругательств, ни криков, ни мольбы о помощи, только привычное методичное <em>бух</em>, <em>бух</em>, <em>бух</em>, словно боксер тренируется с грушей. Словно так и надо.</p><p></p><p>Слышны глухие быстрые шаги (погоня?), звон стекла, шум передвигаемой мебели...</p><p></p><p>Лейла берет Азизу на руки. Девочка вся мокрая.</p><p></p><p>Внизу уже больше не топают. Только бьют. Колотят. Колошматят.</p><p></p><p>Наконец все стихает. Хлопает входная дверь.</p><p></p><p>Лейла опускает дочку на пол и проскальзывает к окну.</p><p></p><p>Рашид, ухватив Мариам сзади за шею, вытаскивает ее во двор. Мариам согнулась пополам, ноги ее босы. Руки у Рашида в крови, лицо у Мариам — тоже. Платье на ней располосовано надвое.</p><p></p><p>— Прости, Мариам, — кричит Лейла в закрытое окно.</p><p></p><p>Рашид вталкивает Мариам в сарай, сам входит вслед за ней и тут же появляется на пороге. В руках у него молоток и несколько досок. Он задвигает засов, запирает замок, вытаскивает из-за сарая лестницу и приставляет к стене дома.</p><p></p><p>И вот его голова появляется в окне, изо рта торчат гвозди, волосы растрепаны, лоб вымазан в крови. Азиза вскрикивает и прячет лицо у Лейлы на груди.</p><p></p><p>Рашид принимается заколачивать окно. Доска за доской.</p><p></p><p></p><p>Непроницаемая тьма, ни лучика, ни блесточки. Щели между досками Рашид замазал, дверь чем-то загородил, замочную скважину заткнул.</p><p></p><p>От глаз никакого проку. Остаются только уши. Одно слышит хорошо. Азан и петушиное пение возвещают утро, звяканье тарелок внизу в кухне, голос диктора по радио — вечер.</p><p></p><p>— Кусать, — лепечет Азиза. — Хотю кусать.</p><p></p><p>— Потерпи. Уже скоро. — Лейла пытается поцеловать дочку в лоб, а получается в макушку. — Молочко уже спешит к тебе. Потерпи еще немножко, и я тебя покормлю.</p><p></p><p>И Лейла мурлычет песенку.</p><p></p><p>Азан слышен уже во второй раз. У них ни еды, ни воды. А жара стоит страшная. В комнате как в духовке. Лейла проводит по пересохшим губам языком, напрасно стараясь отогнать мысли о колодце во дворе, о свежей холодной воде. Азиза все время плачет, и Лейла с ужасом замечает, что щеки у дочки — сухие. Она раздевает девочку, обмахивает, дует, пока у самой не начинает кружиться голова. Скоро Азиза перестает шевелиться и впадает в какую-то странную дремоту.</p><p></p><p>Лейла стучит кулаками в стену, кричит изо всех сил, зовет на помощь. Но никто из соседей не отзывается, а крики только пугают Азизу, и она опять плачет слабеньким голоском. Лейла сползает на пол. Ее мучает совесть. Ужасно жалко Мариам. Каково ей, избитой и окровавленной, в такую жарищу в сарае?</p><p></p><p>В какой-то миг Лейла забывается. Ей снится, что они с Азизой на забитой людьми улице внезапно сталкиваются с Тариком. Он сидит на корточках под навесом у портновской мастерской, в руках — корзинка с инжиром. «Это твой отец, — говорит Лейла. — Твой настоящий папа. Вот он, видишь?» Но шум улицы заглушает ее слова, и Тарик ее не замечает.</p><p></p><p>Свист ракет над головой будит ее. Доносятся автоматные очереди, длинные и яростные. Лейла закрывает глаза. Снизу слышны тяжелые шаги Рашида. Лейла подползает к двери и стучит.</p><p></p><p>— Хоть стаканчик воды, Рашид. Не мне, ей. Ради нее. Кровь невинного ребенка падет на тебя.</p><p></p><p>Он не обращает внимания.</p><p></p><p>Лейла просит. Лейла заклинает, молит о прощении. Лейла осыпает мужа ругательствами.</p><p></p><p>Дверь внизу хлопает. Он включает приемник.</p><p></p><p>Опять муэдзин выкликает азан. Жара не спадает. Азиза совсем вялая. Она уже не плачет и почти не шевелится.</p><p></p><p>Время от времени Лейла прислоняет ухо ко рту дочки. Слава Господу, дышит. Голова у Лейлы кружится от малейшего движения. Она опять засыпает и не помнит, что снится. Просыпаясь, она кидается к Азизе, касается ее пересохших губ. Вот шея, пульс есть? Пока есть.</p><p></p><p>Видно, им суждено здесь умереть. Как ужасно, что Лейла переживет дочь, ведь Азиза такая слабенькая, хрупкая. Сколько она еще протянет? А потом ее тельце остынет. И придет черед Лейлы.</p><p></p><p>Сон. Пробуждение. Сон. Граница между явью и забытьём потихоньку стирается.</p><p></p><p>На этот раз ее будит не азан и не петухи. От двери с грохотом отодвигают что-то тяжелое. В комнату врывается свет. Лейла поднимает голову. В глазах невыносимая резь. Перед ней сгущается огромная расплывчатая фигура. Она движется, склоняется над Лейлой, что-то говорит. Слов поначалу не разобрать. А потом Лейла постигает смысл.</p><p></p><p>— Только попробуй еще раз. Я тебя везде найду, клянусь именем Пророка. И тогда ни один суд в этой проклятой стране не спасет вас. Сперва я убью Мариам, потом плаксу и напоследок тебя. И все будет происходить у тебя на глазах. Поняла? <em>Я заставлю тебя смотреть.</em></p><p></p><p>И Рашид удаляется. Только пинает жену в бок. Да так, что она потом несколько дней мочится кровью.</p><p></p><p>11</p><p><strong><em>Мариам Сентябрь 1996</em></strong></p><p></p><p>Прошло два с половиной года.</p><p></p><p>Утром двадцать седьмого сентября Мариам проснулась от шума на улице. Кричала и свистела толпа, разрывались фейерверки, громко играла музыка.</p><p></p><p>Мариам помчалась в гостиную.</p><p></p><p>Лейла уже стояла у окна. Азиза пристроилась у нее на закорках.</p><p></p><p>Повернувшись, Лейла улыбнулась:</p><p></p><p>— Талибы входят в город.</p><p></p><p></p><p>Впервые о движении «Талибан» [46] Мариам услышала в октябре 1994 года — Рашид принес домой весть, что талибы разгромили моджахедов под Кандагаром и взяли город. Они партизаны, сказал тогда Рашид, молодые пуштуны, чьи семьи бежали в Пакистан во время войны с Советами. Они выросли — а некоторые даже родились — в лагерях беженцев в Пакистане, изучали шариат в пакистанских медресе. Руководит ими таинственный мулла Омар. Он, говорят, неграмотный.</p><p></p><p>— У этих ребят нет никаких корней, это правда, — продолжал Рашид, ни к кому конкретно не обращаясь.</p><p></p><p>После неудавшегося побега и Лейла, и Мариам превратились в его глазах как бы в одно презренное существо, годное лишь на то, чтобы срывать на нем злость. Когда он заговаривал в их присутствии, казалось, он обращается к какому-то невидимке, куда более достойному собеседнику, чем жены.</p><p></p><p>— У них нет прошлого. — Рашид закурил и уставился в потолок. — Они ничего не знают ни о своей стране, ни о мире. Это так. По сравнению с ними Мариам — прямо университетский профессор. Но что мы видим вокруг? Продажные, жадные командиры моджахедов, торгующие героином и вооруженные до зубов, объявляют друг другу джихад и убивают всех, кто стоит у них на пути. Талибы, по крайней мере, чисты и неподкупны. И они настоящие мусульмане. Уж они-то принесут с собой мир и наведут порядок. Положат конец смертоубийству. А то ведь носа на улицу не высунуть. Покончат с обстрелами. Тут есть над чем подумать.</p><p></p><p>Уже в течение двух лет талибы неуклонно продвигались к Кабулу, отбирая у моджахедов город за городом. Там, где талибы приходили к власти, война между группировками заканчивалась. Талибы изловили и казнили хазарейского командира Абдула Али Мазари. Уже несколько месяцев, как они окопались в южных пригородах Кабула, откуда вели огонь по частям Ахмада Шах-Масуда. В начале сентября им удалось захватить города Джелалабад и Сароби.</p><p></p><p>— У талибов есть то, чего нет у моджахедов, — сказал Рашид. — Они действуют единым фронтом. Пусть приходят. Я первый осыплю их лепестками роз.</p><p></p><p></p><p>На следующий день все вчетвером они вышли на улицу, чтобы вместе со всеми приветствовать новую жизнь, новых вождей. Человеческие тени возникали из развалин, из груд битого кирпича и присоединялись к радостным толпам. Какая-то старуха пригоршнями швыряла в прохожих рис, беззубо улыбаясь. Мужчины обнимались, хлопали друг друга по спине, мальчишки пускали с крыш фейерверки. Гудели клаксонами машины, отовсюду неслись звуки национального гимна.</p><p></p><p>— Смоти, Майам! — показала Азиза.</p><p></p><p>По улице Джаде Майванд бежали мальчишки, волоча за собой связки ржавых консервных банок, поднимали вверх кулаки, кричали, что Масуд и Раббани выбиты из города.</p><p></p><p>В толпе только и слышалось: «Аллах Акбар!»</p><p></p><p>Кто-то вывесил из окна простыню с намалеванными словами: <em>Зенда Баад Талибан! </em>Да здравствует «Талибан»!</p><p></p><p>Эти три слова попадались на каждом шагу — на окнах, на дверях, на флажках, свисающих с антенн машин.</p><p></p><p></p><p>Первых талибов они в тот день увидели на площади Пуштунистана, запруженной народом. Люди тянули шеи, подпрыгивали, забирались на бездействующий фонтан посередине площади. Все смотрели на старый ресторан «Хайбер».</p><p></p><p>Огромный Рашид быстро пробился через толпу поближе к человеку с мегафоном, женщины за ним.</p><p></p><p>Разглядев, что там происходит, Азиза взвизгнула и спрятала лицо на груди у Мариам.</p><p></p><p>Щуплый бородатый человечек в черной чалме кричал в рупор, стоя перед рестораном на чем-то вроде строительных лесов и размахивая «стингером». На светофорах за его спиной болтались на веревках два трупа. Одежда на мертвецах была изодрана, лица — синие, распухшие.</p><p></p><p>— Я его знаю, — пробормотала Мариам. — Того, кто слева.</p><p></p><p>Молодая женщина перед ними оглянулась.</p><p></p><p>— Да это же Наджибулла, — сказала она. — А рядом висит его брат.</p><p></p><p>Портреты круглолицего человека с усами при Советах были повсюду.</p><p></p><p>Позже им рассказали, что талибы вытащили Наджибуллу из здания представительства ООН, где ему в свое время было предоставлено убежище, долго пытали, потом привязали за ноги к машине и проволокли по улицам Кабула.</p><p></p><p>— Он убил многих мусульман! — кричал молодой талиб в черной чалме сначала на фарси, потом на пуштунском, тыча «стингером» в т.рупы. — Его преступления известны всем. Он был коммунист и предатель! Вот что мы делаем с неверными, совершившими преступления против ислама.</p><p></p><p>На губах у Рашида застыла усмешка. Азиза на руках у Мариам расплакалась.</p><p></p><p></p><p>На следующий день Кабул наводнили грузовики. Красные «тойоты», забитые вооруженными бородачами в черных чалмах, разъезжали по улицам Хаир-Хана, Шаринау, Карте-Парвана, Вазир-Акбар-Хана, установленные на машинах динамики возглашали новые законы. О том же кричали громкоговорители у мечетей, о том же вещало радио, ныне известное как «Голос Шариата». Ветер носил по городу тысячи листовок. Мариам подобрала одну во дворе — все о том же.</p><p></p><p></p><p><em>Наше государство отныне именуется Исламский Эмират Афганистан. Вступают в силу следующие законы, обязательные ко всеобщему исполнению.</em></p><p></p><p><em>Все граждане обязаны молиться пять раз в день. Пойманному за другим занятием, когда настало время вознести молитву, полагается телесное наказание.</em></p><p></p><p><em>Все мужчины обязаны отрастить бороду длиной не меньше прижатого к подбородку кулака. За неисполнение — телесное наказание.</em></p><p></p><p><em>Все мальчики обязаны носить чалму: с первого по шестой класс — черную, выше шестого — белую. Все мальчики обязаны носить исламскую одежду. Рубахи должны быть застегнуты доверху.</em></p><p></p><p><em>Распевать песни запрещается.</em></p><p></p><p><em>Танцевать запрещается.</em></p><p></p><p><em>Играть в карты, в шахматы, в а.зартные и.гры, запускать воздушных змеев запрещается.</em></p><p></p><p><em>Писать книги, смотреть фильмы, рисовать картины запрещается.</em></p><p></p><p><em>Держать попугаев запрещается. Попугаи подлежат уничтожению. За неисполнение — телесное наказание.</em></p><p></p><p><em>Пойманным на воровстве следует отрубать кисть руки. За повторное воровство отрубается нога.</em></p><p></p><p><em>Немусульманам запрещается молиться на виду у мусульман. За неисполнение — телесное наказание и тюремное заключение. За попытку обратить мусульманина в чужую веру — смертная казнь.</em></p><p></p><p><em>Женщины!</em></p><p></p><p><em>Вам не следует покидать своих домов. Не подобает женщине бесцельно разгуливать по улицам. Выходить можно только в сопровождении родственника-мужчины. За неисполнение — телесное наказание и принудительная отправка домой.</em></p><p></p><p><em>Ни при каких обстоятельствах вам не следует показывать свое лицо. Выходить без бурки запрещается. За неисполнение — суровое телесное наказание.</em></p><p></p><p><em>Пользоваться косметикой запрещается.</em></p><p></p><p><em>Носить драгоценности запрещается.</em></p><p></p><p><em>Носить пышные наряды запрещается.</em></p><p></p><p><em>Говорить можно, только когда к вам обращаются.</em></p><p></p><p><em>Смотреть мужчинам в глаза запрещается.</em></p><p></p><p><em>Смеяться на людях запрещается. За неисполнение — телесное наказание.</em></p><p></p><p><em>Красить ногти запрещается. За неисполнение — телесное наказание.</em></p><p></p><p><em>Девочкам запрещается ходить в школу. Все школы для девочек немедленно закрываются.</em></p><p></p><p><em>Женщинам запрещается работать. Виновные в супружеской измене побиваются камнями до смерти.</em></p><p></p><p><em>Слушайте. Слушайте внимательно. Соблюдайте закон. Аллах Акбар.</em></p><p></p><p></p><p>Примерно через неделю после того, как они видели мертвого Наджибуллу, вся семья ужинала в гостиной.</p><p></p><p>— Не могут же они заставить половину населения сидеть дома и не работать, — возмутилась Лейла.</p><p></p><p>Рашид выключил приемник.</p><p></p><p>— Почему бы нет?</p><p></p><p>Единственный раз в жизни Мариам про себя согласилась с мужем. Заставил же он их с Лейлой. Как миленьких.</p><p></p><p>— Здесь ведь не деревня, а <em>Кабул</em>. Здесь есть женщины-юристы, женщины-врачи. Женщины работали в правительстве.</p><p></p><p>Рашид осклабился:</p><p></p><p>— Сразу видно, что твой отец учился в университете. Очень уж ты нахальная. Таджичка, да еще городская, что возьмешь. А ты когда-нибудь уезжала из столицы, цветочек мой? Была в глубинке, на юге, на востоке, у границы с Пакистаном, видела <em>настоящий</em> Афганистан? Нет? А я видел. И могу тебе сказать: наша страна в основном так и живет. Или почти так. А ты не знала?</p><p></p><p>— Не могу поверить. Это все несерьезно.</p><p></p><p>— На мой вкус, то, что талибы сделали с Наджибуллой, куда как серьезно. Или ты не согласна?</p><p></p><p>— Он был коммунист! И шеф тайной полиции.</p><p></p><p>Рашид рассмеялся.</p><p></p><p>В его смехе читался ответ: в глазах талибов коммунист и палач, конечно, достоин презрения. Но его грехи <em>едва-едва</em> перевесят грехи женщины, нарушившей закон.</p><p></p><p>12</p><p><strong><em>Лейла</em></strong></p><p></p><p>Когда талибы всерьез взялись за дело, Лейле не раз приходила в голову жестокая мысль, что Баби вовремя умер. Происходящее раздавило бы его.</p><p></p><p>Люди с мотыгами ворвались в полуразрушенный кабульский музей и расколотили на куски доисламские статуи — те, которые не успели украсть моджахеды. Университет был закрыт, студенты распущены по домам. Картины срывали со стен и резали штыками, телевизоры разбивали. Все книги, кроме Корана, сжигали, книжные лавки были закрыты. Поэмы Халили, Пажвака, Ансари [47] , Хаджи Дехкана, Ашраки, Бейтаба, Хафиза, Джами, Низами, Руми, Хайяма, Бедиля [48] обращались в дым.</p><p></p><p>До Лейлы доходили слухи, что людей, пропустивших намаз, волокли по улицам и силой вталкивали в мечети. В бывшем ресторане «Марко Поло» на Куриной улице теперь проводились допросы — из-за замазанных черной краской окон слышны были крики истязаемых. Специальные патрули разъезжали по городу на красных пикапах, высматривая, кто бреет бороду, и чиня расправу.</p><p></p><p>Кинотеатры тоже были закрыты — «Парк», «Ариана», «Ариуб»; будки киномехаников выпотрошены, ленты сожжены. Лейла хорошо помнила фильмы, которые они с Тариком смотрели в этих кинозалах, обычно это были индийские картины о разлученных судьбой влюбленных, он уехал в дальние края, ее насильно выдали замуж, проливаются обильные слезы, поются умильные песни, цветут поля, а любящим сердцам все никак не встретиться. Если Лейле на таком фильме вдруг приходила охота всплакнуть, Тарик всегда ее высмеивал.</p><p></p><p>— Интересно, что они сделали с кинотеатром моего отца? — сказала как-то Мариам Лейле. — Если от него, конечно, что-нибудь осталось. И если он не сменил хозяина.</p><p></p><p>Харабат, подлинный заповедник традиционной музыки в Кабуле, затих. Музыкантов избили, бросили в тюрьмы, их инструменты растоптали. Талибы наведались на могилу любимого певца Тарика Ахмада Захира [49] и несколько раз выстрелили в землю.</p><p></p><p>— Он мертв уже почти двадцать лет, — недоумевала Лейла. — Или они хотят убить его во второй раз?</p><p></p><p></p><p>Забот у Рашида в связи с предписаниями талибов почти не прибавилось. Велено отращивать бороду — он отрастил. Велено регулярно посещать мечеть — он посещал. Надо так надо. К талибам Рашид относился снисходительно, словно к сумасброду-родственнику, скорому как на веселье, так и на расправу.</p><p></p><p>По средам, когда зачитывались списки приговоренных к различного рода наказаниям, Рашид слушал «Голос Шариата», по пятницам ходил на стадион «Гази», где покупал себе «пепси» и глазел на публичные казни и экзекуции. Вечером в постели он с непонятной радостью расписывал Лейле, как несчастных хлестали кнутом, как рубили руки и головы, как вешали.</p><p></p><p>— Сегодня я видел, как один человек перерезал глотку убийце своего брата, — заливался Рашид, окутываясь клубами табачного дыма.</p><p></p><p>— Дикость какая, — содрогалась Лейла.</p><p></p><p>— Ты так думаешь? Это смотря с чем сравнивать. Советы убили миллион человек. Знаешь, сколько людей пало жертвой моджахедов за все эти годы в одном только Кабуле? Пятьдесят тысяч. <em>Пятьдесят тысяч. </em>Что перед этим несколько отрубленных рук воров? Око за око, зуб за зуб. Так говорит Коран. И скажи-ка, если кто-нибудь убьет Азизу и этого человека поймают, неужели ты не воспользуешься случаем и не отомстишь?</p><p></p><p>Лейла посмотрела на него с отвращением.</p><p></p><p>— Это я просто для примера, — ничуть не смутился Рашид.</p><p></p><p>— Ты такой же, как они.</p><p></p><p>— А интересный у нее цвет глаз, у Азизы-то. А? У тебя глаза не такие. И у меня тоже.</p><p></p><p>Рашид поскреб бедро жены своим корявым ногтем.</p><p></p><p>— Я вот что тебе скажу. Если мне придет охота — может, и не придет, но как знать, как знать? — я легко смогу вышвырнуть Азизу вон. Как тебе это понравится? А то отправлюсь к талибам и объявлю, что у меня имеются подозрения на твой счет. Этого будет достаточно. Как ты считаешь, кому они поверят? И что с тобой сделают?</p><p></p><p>Лейла отодвинулась в сторону.</p><p></p><p>— Хотя вряд ли я на это пойду. Не стоит, пожалуй. Но ты меня знаешь.</p><p></p><p>— Ты достоин презрения, — сорвалось у Лейлы.</p><p></p><p>— Как ты любишь швыряться словами! Терпеть не могу. Даже когда сопливой девчонкой носилась по улицам со своим калекой, все равно нос задирала. «Я такая умная, я столько книг прочла». И где он теперь, твой ум? Сильно тебе помог? Это я тебя спас от панели, а не твои книжки. И после этого я достоин презрения? А как ты думаешь, многие женщины в этом городе на все бы пошли, только бы заполучить такого мужа, как я? Да добрая половина. <em>Убили</em> бы, если надо.</p><p></p><p>Рашид перекатился на спину и выдохнул дым в потолок.</p><p></p><p>— Тебе нравятся громкие слова? Вот тебе одно такое: перспектива. Я изо всех сил стараюсь, чтобы ты «не потеряла перспективу», как пишут в газетах.</p><p></p><p>И он был совершенно прав. Вот что внушало Лейле наибольшее отвращение. До тошноты.</p><p></p><p>Лейлу тошнило всю ночь. И наутро тоже.</p><p></p><p>И несколько последующих дней подряд. Она даже привыкла.</p><p></p><p></p><p>Холодный, пасмурный день. Лейла лежит в ванной на полу. Мариам дремлет вместе с Азизой у себя в комнате.</p><p></p><p>В руках у Лейлы велосипедная спица. С помощью клещей она выкрутила ее из брошенного колеса, которое нашла в том тупичке, где они с Тариком когда-то целовались. Ноги у Лейлы расставлены, она тяжело дышит.</p><p></p><p>Азизу она обожала с самой первой минуты, как только почувствовала в себе биение новой жизни, никакие сомнения ее не мучили. А сейчас мучают. Как ни чудовищно, Лейла боится, что не сможет заставить себя полюбить будущего ребенка. Ведь его отец Рашид, не Тарик.</p><p></p><p>И вот в руках у нее спица.</p><p></p><p>Но что-то ее останавливает, не дает совершить непоправимое.</p><p></p><p>Минуты бегут.</p><p></p><p>Нет. Она не смеет.</p><p></p><p>Спица падает на пол.</p><p></p><p>И дело тут не в том, что она боится истечь кровью или согрешить. Да, между ней и Рашидом идет война. Но оказывается, даже на войне не все средства хороши. Это моджахедам наплевать на невинные жертвы. А Лейла не может позволить, чтобы на нее пала кровь невинного.</p><p></p><p>Ведь сколько ее уже пролито.</p><p></p><p>13</p><p><strong><em>Мариам Сентябрь 1997</em></strong></p><p></p><p>— Больница больше не обслуживает женщин! — рявкнул охранник, холодно глядя с верхней ступеньки лестницы на толпу, собравшуюся перед госпиталем «Малалай».</p><p></p><p>Толпа громко застонала.</p><p></p><p>— Но ведь это женская клиника! — под одобрительные возгласы выкрикнула женщина за спиной у Мариам.</p><p></p><p>Мариам пересадила Азизу с руки на руку и покрепче обхватила стонущую Лейлу. С другой стороны молодой жене подставлял свою шею Рашид.</p><p></p><p>— Теперь уже нет! — прокричал талиб.</p><p></p><p>— Моя жена вот-вот разрешится от бремени! — громко пожаловался плотный мужчина. — Брат, неужели ей прямо на улице рожать?</p><p></p><p>В январе объявили (Мариам сама слышала), что у женщин и мужчин больницы теперь будут раздельные и что весь женский персонал из кабульских госпиталей уволят и соберут в одно место. Тогда никто особо не поверил, да и талибы вроде не слишком усердствовали в проведении нового постановления в жизнь.</p><p></p><p>И вот вам пожалуйста.</p><p></p><p>— А госпиталь «Али Абад»? — крикнул другой мужчина.</p><p></p><p>Охранник покачал головой.</p><p></p><p>— А «Вазир-Акбар-Хан»?</p><p></p><p>— Только для мужчин.</p><p></p><p>— И что же нам делать?</p><p></p><p>— Ступайте в «Рабиа Балхи».</p><p></p><p>Из толпы выскочила молодая женщина:</p><p></p><p>— Я только что оттуда. Там ничего нет — ни чистой воды, ни кислорода, ни лекарств, ни света.</p><p></p><p>— Вот туда и отправляйтесь, — отрезал охранник.</p><p></p><p>Люди загомонили. Посыпались оскорбления. В воздухе просвистел камень.</p><p></p><p>Талиб вскинул автомат и дал очередь в воздух. Его напарник взмахнул хлыстом.</p><p></p><p>Толпа быстро рассеялась.</p><p></p><p></p><p>В приемной «Рабиа Балхи», насквозь провонявшей потом, мочой, табаком и карболкой, было полно женщин в бурках и детей. Лопасти потолочного вентилятора не двигались. Духота стояла страшная.</p><p></p><p>Мариам усадила стонущую Лейлу у облезлой стены.</p><p></p><p>Лейла, обхватив живот обеими руками, раскачивалась взад-вперед.</p><p></p><p>— Тебя осмотрят, Лейла-джо. Уж я добьюсь.</p><p></p><p>— Живее, — поторопил Рашид.</p><p></p><p>Перед окошком регистрации переругивалась и толкалась очередь, многие с детьми на руках. У двойных дверей в процедурную тоже теснился народ. Талиб-охранник никого не пускал.</p><p></p><p>Мариам тараном врезалась в толпу, вовсю работая локтями. Ее пихали, пинали, обзывали и даже пытались схватить за лицо. Мариам отмахивалась, выворачивалась, напирала и неудержимо продвигалась вперед.</p><p></p><p>«Вот на что приходится идти матерям, — думала Мариам, раздавая толчки направо-налево. — Какие уж тут приличия».</p><p></p><p>Ей вспомнилась мать. Какая бы Нана ни была, она не избавилась от ребенка, приняла на себя позор, выносила и родила харами — и воспитала неблагодарную дочь. А та предпочла Джалиля. Дурочка была, не понимала, что такое мать.</p><p></p><p>Внезапно перед Мариам выросла медсестра в грязно-серой бурке до пят. К ней обращалась молодая женщина, чья накидка была насквозь пропитана кровью.</p><p></p><p>— У моей дочери воды давно отошли, а ребеночек все не появляется, — накинулась на медсестру Мариам.</p><p></p><p>— <em>Я</em> с ней говорю, — прорыдала окровавленная. — Дождись своей очереди.</p><p></p><p>Вся толпа всколыхнулась, словно трава под ветром.</p><p></p><p>— Моя дочь упала с дерева и сломала локоть, — надрывался кто-то у Мариам за спиной.</p><p></p><p>— А у моей дочки кровавый понос, — подхватила другая женщина.</p><p></p><p>— Температура у нее есть? — спросила медсестра. Мариам не сразу поняла, что обращаются к ней.</p><p></p><p>— Нет.</p><p></p><p>— Кровь идет?</p><p></p><p>— Нет.</p><p></p><p>— Где она?</p><p></p><p>Мариам поверх голов указала на место, где сидела рядом с Рашидом Лейла.</p><p></p><p>— Мы ею займемся, — пообещала медсестра.</p><p></p><p>— Когда?</p><p></p><p>— Не знаю. У нас всего двое врачей, и обе сейчас на операции.</p><p></p><p>— У дочки боли, — настаивала Мариам.</p><p></p><p>— У меня тоже! — завопила окровавленная. — Жди своей очереди!</p><p></p><p>Мариам оттеснили в сторону. Перед ней теперь были только затылки и спины.</p><p></p><p>— Погуляйте пока, — прокричала медсестра Мариам. — И ждите.</p><p></p><p></p><p>Уже стемнело, когда медсестра позвала их. В родовой палате было восемь коек, между ними ни ширм, ни занавесей. Зато персонал укутан с головы до ног. Две женщины рожали. Лейлу уложили на кровать у самого окна, замазанного черной краской. Из стены торчала треснутая раковина, над ней свисали с веревки перемазанные кровью хирургические перчатки. Вода из крана не шла. Посреди комнаты большой алюминиевый стол, верхняя часть прикрыта одеялом, нижняя пуста.</p><p></p><p>— Живых кладут наверх, — устало сказала Мариам женщина с соседней койки, заметив ее недоумевающий взгляд.</p><p></p><p>Докторша — маленькая, похожая в своей темно-синей бурке на птичку без клюва — говорила резко и отрывисто:</p><p></p><p>— Первый ребенок?</p><p></p><p>— Второй, — сказала Мариам.</p><p></p><p>Лейла вскрикнула, выгнулась дугой и вцепилась Мариам в руку.</p><p></p><p>— Были сложности с первыми родами?</p><p></p><p>— Нет.</p><p></p><p>— Вы ее мать?</p><p></p><p>— Да, — соврала Мариам.</p><p></p><p>Докторша приподняла накидку, вытащила странный металлический инструмент в форме конуса и, откинув бурку Лейлы, прижала ей к животу. Сначала одним концом, послушала минуту, потом другим.</p><p></p><p>— Сейчас я должна пощупать ребенка, хамшира.</p><p></p><p>Она сдернула с веревки перчатку, надела, положила одну руку Лейле на живот, а другую глубоко засунула внутрь. Та всхлипнула. Закончив свое дело, докторша передала перчатку медсестре, которая сполоснула ее водой из чашки и опять повесила на веревку.</p><p></p><p>— Вашей дочери необходимо сделать кесарево сечение. Знаете, что это такое? Мы разрежем ей утробу и извлечем ребенка. У него тазовое предлежание.</p><p></p><p>— Не понимаю.</p><p></p><p>— Ребенок не так лежит. Она не сможет родить его обычным путем. К тому же прошло слишком много времени. Ее надо немедленно в операционную.</p><p></p><p>Лейла, сморщившись, закивала и уронила голову набок.</p><p></p><p>— Только мне надо кое-что вам сказать. — Докторша как-то смущенно зашептала Мариам на ухо.</p><p></p><p>— Что она говорит? — простонала Лейла. — С ребенком что-то не так?</p><p></p><p>— Да как же она выдержит? — вырвалось у Мариам.</p><p></p><p>Видимо, докторше послышались в ее голосе обвинительные интонации.</p><p></p><p>— Думаете, я нарочно? Я просто в безвыходном положении. Из того, что мне нужно, они мне ничего не дают. У меня нет рентгена, нет отсосов, нет кислорода, нет даже простых антибиотиков. Когда благотворители готовы дать средства, талибы стараются, чтобы деньги пошли на что-то другое. Или все забирают себе.</p><p></p><p>— Доктор-сагиб, может, я что могу для нее сделать? — спросила Мариам.</p><p></p><p>— Да что происходит? — прорыдала Лейла.</p><p></p><p>— Можете сами купить лекарство, только...</p><p></p><p>— Пишите название, — потребовала Мариам. — И дайте бумажку мне.</p><p></p><p>Судя по движению под буркой, докторша покачала головой.</p><p></p><p>— У вас не будет на это времени. Во-первых, ни в одной из близлежащих аптек его все равно нет. Вам придется бегать по всему городу, и кто знает, отыщете ли вы его. Уже почти половина девятого, вас еще арестуют за нарушение комендантского часа. И вряд ли это лекарство окажется вам по карману, даже если вы его найдете. А операцию надо делать немедленно.</p><p></p><p>— Скажите же наконец, в чем дело? — жалобно спросила Лейла, приподнимаясь на локтях.</p><p></p><p>Докторша тяжко вздохнула и призналась Лейле, что в больнице нет никаких обезболивающих.</p><p></p><p>— Но если мы еще промедлим, вы можете потерять ребенка.</p><p></p><p>— Режьте. — Лейла откинулась назад и подогнула колени. — Вытащите его и дайте мне в руки.</p><p></p><p></p><p>Лейла лежала на столе в старой операционной с обшарпанными стенами. Докторша тщательно мыла руки в тазу. Сестра протирала Лейле живот тампоном, смоченным желто-коричневой жидкостью. При каждом прикосновении Лейлу пробирала дрожь. Вторая сестра, слегка приоткрыв дверь, зачем-то выглядывала в коридор.</p><p></p><p>Сейчас докторша была без бурки, и глазам Мариам предстали тяжелые веки, седая прядь, усталые складки у рта.</p><p></p><p>— Они требуют, чтобы мы оперировали в накидках. — Докторша мотнула головой в сторону медсестры у двери: — Вот наш часовой. Увидит кого, даст знать, и я успею закутаться.</p><p></p><p>Она говорила деловым, почти равнодушным тоном, и Мариам поняла: женщина перед ней давно уже перегорела и рада уже тому, что ее не выгнали с работы. Ибо у человека всегда есть что еще отнять.</p><p></p><p>С каждой стороны стола вверх торчало по металлическому стержню. Сестра, которая мазала Лейле живот, прищепками прицепила к ним кусок ткани — занавесь между ней и хирургом.</p><p></p><p>Мариам встала у Лейлы за головой и нагнулась пониже. Их щеки соприкоснулись. Слышно было, как стучат у Лейлы зубы. Мариам взяла подругу за руку.</p><p></p><p>За занавесью двигались тени докторши и сестры, одна слева, другая справа. Рот у Лейлы стал похож на щель, зубы сжались, на губах показались пузырьки слюны, дыхание участилось.</p><p></p><p>— Мужайся, сестренка, — сказала докторша и склонилась над Лейлой.</p><p></p><p>Глаза у Лейлы широко распахнулись. Рот раскрылся. Жилы на шее напряглись. Лицо сделалось мокрое от пота. Пальцы сжались.</p><p></p><p>Но закричала она не сразу, чем и восхитила Мариам.</p><p></p><p>14</p><p><strong><em>Лейла Осень </em>1999</strong></p><p></p><p>Выкопать яму пришло в голову Мариам.</p><p></p><p>— Вот здесь, — сказала она, зайдя за сарай. — В самый раз будет.</p><p></p><p>Они попеременно долбили лопатой спекшуюся землю, выгребали сухие комки. На первый взгляд работы было не так уж много, ведь яма им требовалась небольшая и неглубокая. Только грунт был словно каменный. Уже второй год стояла опустошительная засуха. Снега зимой выпадало мало, а весенних дождей и вовсе не было. По всей стране крестьяне бросали свои участки, распродавали имущество, скитались от деревни к деревне в поисках воды, уходили в Пакистан, в Иран, оседали в Кабуле. Но мелкие колодцы и в столице все высохли, так низко опустились грунтовые воды. Лейла и Мариам часами стояли в очередях за водой. Река Кабул пересохла, русло ее обратилось в городскую помойку, полную всякой дряни.</p><p></p><p>Мариам стукнуло сорок. В волосах у нее появилась седина, под глазами набрякли мешки, она лишилась двух передних зубов — один выпал сам, а второй выбил Рашид, когда Мариам случайно уронила Залмая. От постоянного пребывания во дворе на солнце кожа у нее загрубела и покрылась вечным загаром.</p><p></p><p>Женщины передохнули, поглядели, как Залмай гоняется за Азизой, и опять принялись копать.</p><p></p><p>Углубление стало заметнее.</p><p></p><p>— Сойдет, — заключила Мариам.</p><p></p><p></p><p>Залмаю исполнилось два года. Он был пухленький, с густыми кудрявыми волосами, карими глазами и постоянным румянцем на щеках — совсем как у Рашида. Лоб у него тоже был как у отца — очень низкий.</p><p></p><p>Оставаясь вдвоем с Лейлой, Залмай был очаровательный малыш, веселый и резвый. Он обожал, чтобы его носили на закорках, частенько играл в прятки с матерью и сестрой, когда уставал, охотно сидел у Лейлы на коленках и слушал, как она ему пела. Его любимой песней была «Мулла Мохаммад-джан» — заслышав ее, он сучил ножками, смеялся и подпевал, когда дело доходило до припева.</p><p></p><p></p><p><em>Поедем в Мазари-Шариф, мулла Мохаммад-джан,</em></p><p></p><p><em>В полях тюльпаны там цветут,</em></p><p></p><p><em>мой спутник дорогой.</em></p><p></p><p>Лейла млела от его влажных поцелуев, умилялась ямочкам на локотках, розовым пяточкам, любила щекотать малыша, строила ему туннели из подушек и одеял, в которые он с восторгом залезал, радовалась, когда он засыпал у нее на руках, ухватив маму за ухо. Стоило Лейле вспомнить тот день, когда она лежала на полу в ванной, сжимая в руке велосипедную спицу, как у нее внутри все сжималось. Еще немного — и произошло бы непоправимое. И как только ей в голову взбрело! Сыночек был для нее истинным благословением. Все ее страхи оказались пустыми, она обожала Залмая. Так же как Азизу.</p><p></p><p>А Залмай души не чаял в отце. Когда Рашид приходил домой, ребенка было не узнать — становился непослушным, дерзким, легко обижался, долго дулся, назло маме проказничал.</p><p></p><p>Рашид разрешал ему все.</p><p></p><p>«Смекалистый какой», — только и скажет, бывало, глядя, как дурно ведет себя сын. На глазах у отца Залмай безнаказанно совал в рот и выплевывал мраморные шарики, зажигал спички, жевал сигареты.</p><p></p><p>Поначалу Залмай спал в одной постели с отцом и матерью. Потом Рашид купил ему кроватку с намалеванными на боках львами и леопардами, купил новые пеленки, погремушки, бутылочки (хотя и денег не хватало, и старые вещи Азизы были еще в полном порядке), купил игрушку на батарейках в виде цветка подсолнуха с сидящими на нем шмелями, которые жужжали и пищали под незатейливую мелодию. Подсолнух Рашид повесил над кроваткой.</p><p></p><p>— По-моему, ты говорил, заказов мало, — недовольно проворчала Лейла.</p><p></p><p>— Ничего, займу у друзей, — ответил Рашид.</p><p></p><p>— Так ведь отдавать придется.</p><p></p><p>— Все переменится к лучшему. После темной полосы всегда идет светлая. Смотри-ка, ему нравится.</p><p></p><p>Последнее время Лейла не так уж часто видела сына. Рашид забирал его с собой в мастерскую, где мальчик сидел под столом и играл обрезками кожи и резины, пока отец тачал обувь. Если Залмай валил на пол стойку с туфлями, отец мягко выговаривал ему; если история повторялась, Рашид откладывал молоток, сажал сына на стол и долго увещевал.</p><p></p><p>Его долготерпение было подобно глубокому, никогда не пересыхающему колодцу.</p><p></p><p>По вечерам отец с сыном возвращались домой — Залмай у Рашида на плече, — пахнущие клеем и кожей, таинственно улыбаясь, словно весь день только и делали, что плели заговоры. Пока Мариам, Лейла и Азиза расставляли тарелки, Залмай сидел рядом с Рашидом, увлеченный игрой, понятной только им двоим. Они тыкали друг друга в грудь, хихикали, кидались хлебными крошками, шептались о чем-то. Если Лейла заговаривала с ними, на лице Рашида изображалось недовольство, словно им помешал незваный гость. Если она хотела взять сына на руки или — еще хуже — Залмай сам тянулся к ней, Рашид прямо наливался злобой.</p><p></p><p>И Лейла отходила в сторону, неприятно задетая.</p><p></p><p></p><p>Однажды вечером — Залмаю совсем недавно исполнилось два — Рашид принес домой телевизор и видеомагнитофон. День выдался жаркий, но к ночи посвежело. Стало даже зябко.</p><p></p><p>Рашид уселся в гостиной и сказал, что купил все на черном рынке.</p><p></p><p>— Опять взял деньги в долг? — спросила Лейла.</p><p></p><p>— Это «Магнавокс».</p><p></p><p>Вошла Азиза и кинулась к телевизору.</p><p></p><p>— Осторожнее, Азиза-джо, — предупредила Мариам. — Пожалуйста, не трогай.</p><p></p><p>Волосы у Азизы сделались почти такими же светлыми, как у Лейлы, на щеках были точно такие же ямочки. Спокойная, задумчивая, девочка казалась не по возрасту рассудительной, а по речи, манере говорить, интонации ей никак нельзя было дать ее шесть лет. Лейла с легким сердцем поручала ей будить по утрам Залмая, одевать мальчика, кормить, расчесывать ему волосы. Азиза баюкала брата, успокаивала, когда тот слишком уж расходился. Как покачает сердито головой — ну точно взрослая!</p><p></p><p>Азиза нажала кнопку включения телевизора. Насупившийся Рашид схватил ее за руку и грубо отпихнул:</p><p></p><p>— Это вещь Залмая.</p><p></p><p>Азиза подошла к Мариам и забралась к ней на колени. Парочка была неразлучна. Мариам, с одобрения Лейлы, стала учить Азизу стихам из Корана. Азиза уже знала наизусть суру «Аль-Ихлас» [50] , суру «Аль-Фатиха» [51] и четыре <em>рюката</em> из утренней молитвы.</p><p></p><p>«Это все, что я могу ей дать, — сказала Мариам Лейле. — Я ведь ничего не знаю, кроме молитв. У меня больше ничего нет за душой».</p><p></p><p>В комнату вкатился Залмай. Такими глазами, как Рашид на сына, зрители обычно смотрят на уличных фокусников. Залмай подергал телевизор за шнур, пощелкал кнопками, пошлепал ладошками по пустому экрану, так что на стекле остались мокрые следы. Когда следы высохли, Залмай опять повозил руками по кинескопу. Судя по всему, Рашид преисполнился гордости за сына.</p><p></p><p>Талибы телевизоры запретили. Видеокассеты публично давили, ленты рвали и обматывали ими заборные столбы, спутниковыми антеннами украшали фонари. Но запретный плод сладок.</p><p></p><p>— Завтра попробую раздобыть какие-нибудь мультики, — посулил Рашид. — На толкучке все есть.</p><p></p><p>— Ты бы лучше нам новый колодец, что ли, купил, — кисло сказала Лейла.</p><p></p><p>Ответом ей был презрительный взгляд.</p><p></p><p>После ужина — пустой рис, и без чая (засуха!) — Рашид закурил и объявил Лейле свое решение.</p><p></p><p>— Нет! — твердо сказала Лейла.</p><p></p><p>— Я твоего мнения не спрашиваю.</p><p></p><p>— А я — твоего.</p><p></p><p>— Если бы ты знала все обстоятельства, по-другому бы заговорила.</p><p></p><p>Оказалось, Рашид залез в долги, на оплату даже части которых доходов от его мастерской заведомо не хватит.</p><p></p><p>— Я раньше не говорил, не хотел тебя расстраивать. И потом, ты будешь удивлена, сколько они зарабатывают за день.</p><p></p><p>— Нет! — отрезала Лейла.</p><p></p><p>Они были одни в гостиной. Мариам мыла в кухне посуду, дети находились вместе с ней. Слышался заливистый смех Залмая и ровный голос Азизы, которая что-то рассказывала Мариам.</p><p></p><p>— Там полно детей и помладше ее. Теперь все кабульцы занялись этим.</p><p></p><p>— Меня совершенно не интересует, что другие вытворяют со своими детьми.</p><p></p><p>— Я глаз с нее не спущу. — В голосе Рашида уже звучало раздражение. — Да там мечеть через дорогу!</p><p></p><p>— Я не позволю тебе сделать из моей дочери уличную попрошайку!</p><p></p><p>Пощечина была хлесткой, звук разнесся по всему дому. Голова у Лейлы дернулась. Голоса в кухне смолкли, стало очень тихо. Потом из передней послышался топот, в комнату влетела Мариам с детьми.</p><p></p><p>Вот тут-то Лейла и дала сдачи.</p><p></p><p>Впервые в жизни ей довелось ударить человека. Детские потасовки, толчки и шлепки, которыми они обменивались с Тариком, не в счет. А сейчас она со всей силы въехала Рашиду кулаком в лицо. Он даже пошатнулся, сделал два шага назад.</p><p></p><p>Послышался вздох.</p><p></p><p>Кто-то взвизгнул.</p><p></p><p>Кто-то закричал.</p><p></p><p>Какое-то мгновение Лейла стояла в полном обалдении, не в силах понять, что совершила. А когда поняла, на губах у нее показалась улыбка. Точнее, <em>ухмылка</em>.</p><p></p><p>Рашид тихо вышел из комнаты.</p><p></p><p>Лейле вдруг показалось, что вместе с ударом выплеснулись все тяготы их жизни — того, что выпало на долю ей, Азизе и Мариам, — и ради одного мгновения ликующего торжества, которое — конечно же! — положит конец всем мукам и унижениям, стоило пройти через страдания.</p><p></p><p>Она и не заметила, как Рашид вернулся. Пока он не схватил ее за горло и не прижал к стене.</p><p></p><p>Его багровое морщинистое лицо — какое огромное! — было совсем близко. Он так и не произнес ни звука.</p><p></p><p>Да и к чему слова, если твой револьвер нацелен прямо в рот молодой жене?</p><p></p><p></p><p>А яму они рыли из-за повальных налетов-обысков. Такие налеты проходили когда раз в месяц, когда раз в неделю, а последнее время чуть ли не ежедневно. Обычно талибы что-то конфисковывали да щедро раздавали пинки и подзатыльники. Но можно было нарваться и на публичную порку.</p><p></p><p>— Осторожно, — прошептала Мариам, опускаясь на колени. Они прятали в яму завернутый в полиэтилен телевизор. — В самый раз будет.</p><p></p><p>Они закидали яму землей и притоптали.</p><p></p><p>— Теперь порядок. — Мариам вытерла руки о подол.</p><p></p><p>Они условились, что, когда проверки прекратятся (через месяц-другой, а хоть бы и через полгода, не вечно же они продлятся, в конце концов), телевизор вернется в дом.</p><p></p><p></p><p>Во сне Лейла видела, как они с Мариам опять роют яму за сараем. Только на этот раз они закапывали Азизу. Пленка, в которую девочка была завернута, вся запотела от ее дыхания, она сжимала и разжимала кулаки, за прозрачным пластиком белели обезумевшие глаза. Азиза беззвучно молила о пощаде. А Лейла говорила: <em>Это ненадолго, девочка моя. Совсем ненадолго. Вот закончатся проверки, и мама с Халой Мариам тебя выроют. Обещаю. Тогда и наиграемся. Во что только захочешь.</em> Лейла скинула вниз полную лопату земли и проснулась.</p><p></p><p>Но она четко слышала, как комья с шорохом ударились о пленку. И во рту у нее был неприятный привкус, словно она наелась земли.</p><p></p><p>15</p><p><strong><em>Мариам</em></strong></p><p></p><p>В 2000 году засуха продолжилась. Это был страшный год.</p><p></p><p>В Гильменде, Заболе, Кандагаре [52] целые деревни с овцами, козами и коровами снимались с обжитых мест и пускались на поиски воды и зеленых пастбищ. Когда люди не находили ничего и скотина издыхала, они подавались в Кабул. На склонах горы Карт-и-Ариана возникло целое поселение, по пятнадцать-двадцать человек в хижине.</p><p></p><p>Гремел фильм «Титаник». Мариам и Азиза устраивали целые шутливые потасовки из-за него. Азиза хотела быть только Джеком.</p><p></p><p>— Да тише ты, Азиза-джо!</p><p></p><p>— Джек! Ну-ка, скажи, как меня зовут, Хала Мариам? Меня зовут Джек!</p><p></p><p>— Отца разбудишь. Вот рассердится-то.</p><p></p><p>— Все равно, я — Джек! А ты — Роза.</p><p></p><p>Поверженная на обе лопатки Мариам соглашалась на Розу.</p><p></p><p>— Только тебе, Джек, суждено умереть молодым, — пыхтела она. — А я доживу до глубокой старости.</p><p></p><p>— Но я геройски погибну, — весело возражала Азиза, — а ты, Роза, всю свою долгую, жалкую жизнь будешь по мне тосковать. — И, встав с Мариам, объявляла: — А теперь поцелуемся!</p><p></p><p>Мариам мотала головой из стороны в сторону, а Азиза, в восторге от собственного возмутительного поведения, чмокала ее в губы.</p><p></p><p>На пороге комнаты появлялся Залмай:</p><p></p><p>— А я кто буду?</p><p></p><p>— А ты будешь айсберг!</p><p></p><p>Весь Кабул млел от «Титаника». Пиратские копии фильма проносили через границу с Пакистаном, припрятав в самых укромных местах. Комендантский час — двери закрываются, свет вырубается, звук приглушен, — и люди садятся перед телевизором и проливают слезы над судьбой Джека и Розы, да и всех пассажиров обреченного судна. Если электричество не отключали, Мариам, Лейла и дети тоже не отрывали глаз от экрана. Уже раз двенадцать они извлекали телевизор из укрывища и ночью, при занавешенных окнах, водружали на стол.</p><p></p><p>Пересохшее русло реки Кабул обратилось в базар. Очень скоро на толкучке стали продавать с тележек ковры «Титаник», скатерти «Титаник», появился дезодорант «Титаник», зубная паста «Титаник», <em>пакора</em> [53] «Титаник» и даже бурки «Титаник». Какой-то особо смекалистый нищий назвал «Титаником» себя самого.</p><p></p><p>Родился град Титаник.</p><p></p><p>— <em>Это песня</em>, — говорили люди.</p><p></p><p>— <em>Нет, это море. Это роскошь. Это корабль.</em></p><p></p><p>— <em>Это с.екс</em>, — шептали люди.</p><p></p><p>— <em>Это Лео</em>, — застенчиво говорила Азиза. — <em>Это все про Лео</em>.</p><p></p><p>— Всем нужен Джек, — сказала Лейла Мариам. — Джек придет и всех спасет. Только его уж не вернешь. Джек умер.</p><p></p><p>Тем же летом торговец тканями задремал с непотушенной сигаретой. Он пережил пожар, но огонь уничтожил склад, лавку с поношенной одеждой, мебельный магазин и пекарню.</p><p></p><p>Рашиду потом сказали, что если бы ветер дул с запада, а не с востока, его мастерская, может, и уцелела бы. Она ведь находилась в угловой части здания.</p><p></p><p>Они продали все.</p><p></p><p>Сперва ушли вещи Мариам, потом Лейлы. Продали детские вещи Азизы, ее немногочисленные игрушки, которые Рашид в свое время купил после долгих упрашиваний. Уплыли часы Рашида, его старый транзисторный приемник, его ботинки, галстуки и обручальное кольцо. В деньги были обращены диван, стол, ковер и стулья. Когда Рашид продал телевизор, Залмай устроил целый скандал.</p><p></p><p>После пожара Рашид целыми днями торчал дома, награждал тумаками Мариам, шлепал Азизу, швырялся чем ни попадя, придирался к Лейле (и одевается-то она не так, и пахнет не так, и зубы у нее желтеют).</p><p></p><p>— Да что с тобой сталось? Я женился на пери, а теперь передо мной какая-то карга. Ты стала совсем как Мариам.</p><p></p><p>Он устроился было в кебабную у площади Хаджи Якуб, но с этой работы его скоро выгнали из-за скандала с посетителем. Клиент пожаловался, что ему грубо швырнули хлеб. Рашид вскипел и обозвал гостя «узбекской обезьяной». Клиент, недолго думая, выхватил револьвер. В руках у Рашида оказался шампур. Рашид потом уверял, что он, как полагается, принес к столу шампур с кебабами, больше ничего, но у Мариам на этот счет были большие сомнения.</p><p></p><p>— Самое время опять залечь в постель, — съязвила Лейла.</p><p></p><p>— Не зли его, — встрепенулась Мариам.</p><p></p><p>— Предупреждаю тебя, женщина, — прорычал Рашид.</p><p></p><p>— Или покурить.</p><p></p><p>— Клянусь Господом...</p><p></p><p>— Горбатого могила исправит.</p><p></p><p>И тут он на нее набросился.</p><p></p><p>Удар. Еще удар. В грудь, в голову, в живот. Лейла отлетела к стене. Азиза и Залмай с криком схватили Рашида за рубашку, стараясь оттащить от матери. Какое там. Он повалил Лейлу и принялся бить ногами. Мариам кинулась на землю, прямо ему под ноги. Тут крепко досталось и ей.</p><p></p><p>Изо рта у Рашида текли слюни, глаза сверкали злобой, и он бил. Бил. Бил.</p><p></p><p>Бил, пока не выдохся.</p><p></p><p>— Клянусь, Лейла, ты меня доведешь, — прохрипел он, задыхаясь. — Однажды я тебя убью.</p><p></p><p>Хлопнул калиткой и был таков.</p><p></p><p>Когда все деньги вышли, явился голод. Мариам сама удивлялась, как скоро борьба с голодом стала основным содержанием их жизни.</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 388040, member: 1"] Рашид хватает жену за волосы и куда-то тащит. В другой руке у него Азиза. Девочка дрыгает ногами, сандалии с нее слетают. Он распахивает дверь в комнату Мариам и швыряет Азизу на кровать, потом ослабляет хватку и со всей силы пинает Лейлу в зад. Та не кричит — взвизгивает от боли. Дверь захлопывается, ключ в замочной скважине поворачивается. Азиза заходится в крике. Лейла, скорчившись, лежит на полу и хватает ртом воздух, потом собирается с силами, подползает к кровати и протягивает дочке руку. Снизу доносятся звуки ударов. Ни ругательств, ни криков, ни мольбы о помощи, только привычное методичное [I]бух[/I], [I]бух[/I], [I]бух[/I], словно боксер тренируется с грушей. Словно так и надо. Слышны глухие быстрые шаги (погоня?), звон стекла, шум передвигаемой мебели... Лейла берет Азизу на руки. Девочка вся мокрая. Внизу уже больше не топают. Только бьют. Колотят. Колошматят. Наконец все стихает. Хлопает входная дверь. Лейла опускает дочку на пол и проскальзывает к окну. Рашид, ухватив Мариам сзади за шею, вытаскивает ее во двор. Мариам согнулась пополам, ноги ее босы. Руки у Рашида в крови, лицо у Мариам — тоже. Платье на ней располосовано надвое. — Прости, Мариам, — кричит Лейла в закрытое окно. Рашид вталкивает Мариам в сарай, сам входит вслед за ней и тут же появляется на пороге. В руках у него молоток и несколько досок. Он задвигает засов, запирает замок, вытаскивает из-за сарая лестницу и приставляет к стене дома. И вот его голова появляется в окне, изо рта торчат гвозди, волосы растрепаны, лоб вымазан в крови. Азиза вскрикивает и прячет лицо у Лейлы на груди. Рашид принимается заколачивать окно. Доска за доской. Непроницаемая тьма, ни лучика, ни блесточки. Щели между досками Рашид замазал, дверь чем-то загородил, замочную скважину заткнул. От глаз никакого проку. Остаются только уши. Одно слышит хорошо. Азан и петушиное пение возвещают утро, звяканье тарелок внизу в кухне, голос диктора по радио — вечер. — Кусать, — лепечет Азиза. — Хотю кусать. — Потерпи. Уже скоро. — Лейла пытается поцеловать дочку в лоб, а получается в макушку. — Молочко уже спешит к тебе. Потерпи еще немножко, и я тебя покормлю. И Лейла мурлычет песенку. Азан слышен уже во второй раз. У них ни еды, ни воды. А жара стоит страшная. В комнате как в духовке. Лейла проводит по пересохшим губам языком, напрасно стараясь отогнать мысли о колодце во дворе, о свежей холодной воде. Азиза все время плачет, и Лейла с ужасом замечает, что щеки у дочки — сухие. Она раздевает девочку, обмахивает, дует, пока у самой не начинает кружиться голова. Скоро Азиза перестает шевелиться и впадает в какую-то странную дремоту. Лейла стучит кулаками в стену, кричит изо всех сил, зовет на помощь. Но никто из соседей не отзывается, а крики только пугают Азизу, и она опять плачет слабеньким голоском. Лейла сползает на пол. Ее мучает совесть. Ужасно жалко Мариам. Каково ей, избитой и окровавленной, в такую жарищу в сарае? В какой-то миг Лейла забывается. Ей снится, что они с Азизой на забитой людьми улице внезапно сталкиваются с Тариком. Он сидит на корточках под навесом у портновской мастерской, в руках — корзинка с инжиром. «Это твой отец, — говорит Лейла. — Твой настоящий папа. Вот он, видишь?» Но шум улицы заглушает ее слова, и Тарик ее не замечает. Свист ракет над головой будит ее. Доносятся автоматные очереди, длинные и яростные. Лейла закрывает глаза. Снизу слышны тяжелые шаги Рашида. Лейла подползает к двери и стучит. — Хоть стаканчик воды, Рашид. Не мне, ей. Ради нее. Кровь невинного ребенка падет на тебя. Он не обращает внимания. Лейла просит. Лейла заклинает, молит о прощении. Лейла осыпает мужа ругательствами. Дверь внизу хлопает. Он включает приемник. Опять муэдзин выкликает азан. Жара не спадает. Азиза совсем вялая. Она уже не плачет и почти не шевелится. Время от времени Лейла прислоняет ухо ко рту дочки. Слава Господу, дышит. Голова у Лейлы кружится от малейшего движения. Она опять засыпает и не помнит, что снится. Просыпаясь, она кидается к Азизе, касается ее пересохших губ. Вот шея, пульс есть? Пока есть. Видно, им суждено здесь умереть. Как ужасно, что Лейла переживет дочь, ведь Азиза такая слабенькая, хрупкая. Сколько она еще протянет? А потом ее тельце остынет. И придет черед Лейлы. Сон. Пробуждение. Сон. Граница между явью и забытьём потихоньку стирается. На этот раз ее будит не азан и не петухи. От двери с грохотом отодвигают что-то тяжелое. В комнату врывается свет. Лейла поднимает голову. В глазах невыносимая резь. Перед ней сгущается огромная расплывчатая фигура. Она движется, склоняется над Лейлой, что-то говорит. Слов поначалу не разобрать. А потом Лейла постигает смысл. — Только попробуй еще раз. Я тебя везде найду, клянусь именем Пророка. И тогда ни один суд в этой проклятой стране не спасет вас. Сперва я убью Мариам, потом плаксу и напоследок тебя. И все будет происходить у тебя на глазах. Поняла? [I]Я заставлю тебя смотреть.[/I] И Рашид удаляется. Только пинает жену в бок. Да так, что она потом несколько дней мочится кровью. 11 [B][I]Мариам Сентябрь 1996[/I][/B] Прошло два с половиной года. Утром двадцать седьмого сентября Мариам проснулась от шума на улице. Кричала и свистела толпа, разрывались фейерверки, громко играла музыка. Мариам помчалась в гостиную. Лейла уже стояла у окна. Азиза пристроилась у нее на закорках. Повернувшись, Лейла улыбнулась: — Талибы входят в город. Впервые о движении «Талибан» [46] Мариам услышала в октябре 1994 года — Рашид принес домой весть, что талибы разгромили моджахедов под Кандагаром и взяли город. Они партизаны, сказал тогда Рашид, молодые пуштуны, чьи семьи бежали в Пакистан во время войны с Советами. Они выросли — а некоторые даже родились — в лагерях беженцев в Пакистане, изучали шариат в пакистанских медресе. Руководит ими таинственный мулла Омар. Он, говорят, неграмотный. — У этих ребят нет никаких корней, это правда, — продолжал Рашид, ни к кому конкретно не обращаясь. После неудавшегося побега и Лейла, и Мариам превратились в его глазах как бы в одно презренное существо, годное лишь на то, чтобы срывать на нем злость. Когда он заговаривал в их присутствии, казалось, он обращается к какому-то невидимке, куда более достойному собеседнику, чем жены. — У них нет прошлого. — Рашид закурил и уставился в потолок. — Они ничего не знают ни о своей стране, ни о мире. Это так. По сравнению с ними Мариам — прямо университетский профессор. Но что мы видим вокруг? Продажные, жадные командиры моджахедов, торгующие героином и вооруженные до зубов, объявляют друг другу джихад и убивают всех, кто стоит у них на пути. Талибы, по крайней мере, чисты и неподкупны. И они настоящие мусульмане. Уж они-то принесут с собой мир и наведут порядок. Положат конец смертоубийству. А то ведь носа на улицу не высунуть. Покончат с обстрелами. Тут есть над чем подумать. Уже в течение двух лет талибы неуклонно продвигались к Кабулу, отбирая у моджахедов город за городом. Там, где талибы приходили к власти, война между группировками заканчивалась. Талибы изловили и казнили хазарейского командира Абдула Али Мазари. Уже несколько месяцев, как они окопались в южных пригородах Кабула, откуда вели огонь по частям Ахмада Шах-Масуда. В начале сентября им удалось захватить города Джелалабад и Сароби. — У талибов есть то, чего нет у моджахедов, — сказал Рашид. — Они действуют единым фронтом. Пусть приходят. Я первый осыплю их лепестками роз. На следующий день все вчетвером они вышли на улицу, чтобы вместе со всеми приветствовать новую жизнь, новых вождей. Человеческие тени возникали из развалин, из груд битого кирпича и присоединялись к радостным толпам. Какая-то старуха пригоршнями швыряла в прохожих рис, беззубо улыбаясь. Мужчины обнимались, хлопали друг друга по спине, мальчишки пускали с крыш фейерверки. Гудели клаксонами машины, отовсюду неслись звуки национального гимна. — Смоти, Майам! — показала Азиза. По улице Джаде Майванд бежали мальчишки, волоча за собой связки ржавых консервных банок, поднимали вверх кулаки, кричали, что Масуд и Раббани выбиты из города. В толпе только и слышалось: «Аллах Акбар!» Кто-то вывесил из окна простыню с намалеванными словами: [I]Зенда Баад Талибан! [/I]Да здравствует «Талибан»! Эти три слова попадались на каждом шагу — на окнах, на дверях, на флажках, свисающих с антенн машин. Первых талибов они в тот день увидели на площади Пуштунистана, запруженной народом. Люди тянули шеи, подпрыгивали, забирались на бездействующий фонтан посередине площади. Все смотрели на старый ресторан «Хайбер». Огромный Рашид быстро пробился через толпу поближе к человеку с мегафоном, женщины за ним. Разглядев, что там происходит, Азиза взвизгнула и спрятала лицо на груди у Мариам. Щуплый бородатый человечек в черной чалме кричал в рупор, стоя перед рестораном на чем-то вроде строительных лесов и размахивая «стингером». На светофорах за его спиной болтались на веревках два трупа. Одежда на мертвецах была изодрана, лица — синие, распухшие. — Я его знаю, — пробормотала Мариам. — Того, кто слева. Молодая женщина перед ними оглянулась. — Да это же Наджибулла, — сказала она. — А рядом висит его брат. Портреты круглолицего человека с усами при Советах были повсюду. Позже им рассказали, что талибы вытащили Наджибуллу из здания представительства ООН, где ему в свое время было предоставлено убежище, долго пытали, потом привязали за ноги к машине и проволокли по улицам Кабула. — Он убил многих мусульман! — кричал молодой талиб в черной чалме сначала на фарси, потом на пуштунском, тыча «стингером» в т.рупы. — Его преступления известны всем. Он был коммунист и предатель! Вот что мы делаем с неверными, совершившими преступления против ислама. На губах у Рашида застыла усмешка. Азиза на руках у Мариам расплакалась. На следующий день Кабул наводнили грузовики. Красные «тойоты», забитые вооруженными бородачами в черных чалмах, разъезжали по улицам Хаир-Хана, Шаринау, Карте-Парвана, Вазир-Акбар-Хана, установленные на машинах динамики возглашали новые законы. О том же кричали громкоговорители у мечетей, о том же вещало радио, ныне известное как «Голос Шариата». Ветер носил по городу тысячи листовок. Мариам подобрала одну во дворе — все о том же. [I]Наше государство отныне именуется Исламский Эмират Афганистан. Вступают в силу следующие законы, обязательные ко всеобщему исполнению.[/I] [I]Все граждане обязаны молиться пять раз в день. Пойманному за другим занятием, когда настало время вознести молитву, полагается телесное наказание.[/I] [I]Все мужчины обязаны отрастить бороду длиной не меньше прижатого к подбородку кулака. За неисполнение — телесное наказание.[/I] [I]Все мальчики обязаны носить чалму: с первого по шестой класс — черную, выше шестого — белую. Все мальчики обязаны носить исламскую одежду. Рубахи должны быть застегнуты доверху.[/I] [I]Распевать песни запрещается.[/I] [I]Танцевать запрещается.[/I] [I]Играть в карты, в шахматы, в а.зартные и.гры, запускать воздушных змеев запрещается.[/I] [I]Писать книги, смотреть фильмы, рисовать картины запрещается.[/I] [I]Держать попугаев запрещается. Попугаи подлежат уничтожению. За неисполнение — телесное наказание.[/I] [I]Пойманным на воровстве следует отрубать кисть руки. За повторное воровство отрубается нога.[/I] [I]Немусульманам запрещается молиться на виду у мусульман. За неисполнение — телесное наказание и тюремное заключение. За попытку обратить мусульманина в чужую веру — смертная казнь.[/I] [I]Женщины![/I] [I]Вам не следует покидать своих домов. Не подобает женщине бесцельно разгуливать по улицам. Выходить можно только в сопровождении родственника-мужчины. За неисполнение — телесное наказание и принудительная отправка домой.[/I] [I]Ни при каких обстоятельствах вам не следует показывать свое лицо. Выходить без бурки запрещается. За неисполнение — суровое телесное наказание.[/I] [I]Пользоваться косметикой запрещается.[/I] [I]Носить драгоценности запрещается.[/I] [I]Носить пышные наряды запрещается.[/I] [I]Говорить можно, только когда к вам обращаются.[/I] [I]Смотреть мужчинам в глаза запрещается.[/I] [I]Смеяться на людях запрещается. За неисполнение — телесное наказание.[/I] [I]Красить ногти запрещается. За неисполнение — телесное наказание.[/I] [I]Девочкам запрещается ходить в школу. Все школы для девочек немедленно закрываются.[/I] [I]Женщинам запрещается работать. Виновные в супружеской измене побиваются камнями до смерти.[/I] [I]Слушайте. Слушайте внимательно. Соблюдайте закон. Аллах Акбар.[/I] Примерно через неделю после того, как они видели мертвого Наджибуллу, вся семья ужинала в гостиной. — Не могут же они заставить половину населения сидеть дома и не работать, — возмутилась Лейла. Рашид выключил приемник. — Почему бы нет? Единственный раз в жизни Мариам про себя согласилась с мужем. Заставил же он их с Лейлой. Как миленьких. — Здесь ведь не деревня, а [I]Кабул[/I]. Здесь есть женщины-юристы, женщины-врачи. Женщины работали в правительстве. Рашид осклабился: — Сразу видно, что твой отец учился в университете. Очень уж ты нахальная. Таджичка, да еще городская, что возьмешь. А ты когда-нибудь уезжала из столицы, цветочек мой? Была в глубинке, на юге, на востоке, у границы с Пакистаном, видела [I]настоящий[/I] Афганистан? Нет? А я видел. И могу тебе сказать: наша страна в основном так и живет. Или почти так. А ты не знала? — Не могу поверить. Это все несерьезно. — На мой вкус, то, что талибы сделали с Наджибуллой, куда как серьезно. Или ты не согласна? — Он был коммунист! И шеф тайной полиции. Рашид рассмеялся. В его смехе читался ответ: в глазах талибов коммунист и палач, конечно, достоин презрения. Но его грехи [I]едва-едва[/I] перевесят грехи женщины, нарушившей закон. 12 [B][I]Лейла[/I][/B] Когда талибы всерьез взялись за дело, Лейле не раз приходила в голову жестокая мысль, что Баби вовремя умер. Происходящее раздавило бы его. Люди с мотыгами ворвались в полуразрушенный кабульский музей и расколотили на куски доисламские статуи — те, которые не успели украсть моджахеды. Университет был закрыт, студенты распущены по домам. Картины срывали со стен и резали штыками, телевизоры разбивали. Все книги, кроме Корана, сжигали, книжные лавки были закрыты. Поэмы Халили, Пажвака, Ансари [47] , Хаджи Дехкана, Ашраки, Бейтаба, Хафиза, Джами, Низами, Руми, Хайяма, Бедиля [48] обращались в дым. До Лейлы доходили слухи, что людей, пропустивших намаз, волокли по улицам и силой вталкивали в мечети. В бывшем ресторане «Марко Поло» на Куриной улице теперь проводились допросы — из-за замазанных черной краской окон слышны были крики истязаемых. Специальные патрули разъезжали по городу на красных пикапах, высматривая, кто бреет бороду, и чиня расправу. Кинотеатры тоже были закрыты — «Парк», «Ариана», «Ариуб»; будки киномехаников выпотрошены, ленты сожжены. Лейла хорошо помнила фильмы, которые они с Тариком смотрели в этих кинозалах, обычно это были индийские картины о разлученных судьбой влюбленных, он уехал в дальние края, ее насильно выдали замуж, проливаются обильные слезы, поются умильные песни, цветут поля, а любящим сердцам все никак не встретиться. Если Лейле на таком фильме вдруг приходила охота всплакнуть, Тарик всегда ее высмеивал. — Интересно, что они сделали с кинотеатром моего отца? — сказала как-то Мариам Лейле. — Если от него, конечно, что-нибудь осталось. И если он не сменил хозяина. Харабат, подлинный заповедник традиционной музыки в Кабуле, затих. Музыкантов избили, бросили в тюрьмы, их инструменты растоптали. Талибы наведались на могилу любимого певца Тарика Ахмада Захира [49] и несколько раз выстрелили в землю. — Он мертв уже почти двадцать лет, — недоумевала Лейла. — Или они хотят убить его во второй раз? Забот у Рашида в связи с предписаниями талибов почти не прибавилось. Велено отращивать бороду — он отрастил. Велено регулярно посещать мечеть — он посещал. Надо так надо. К талибам Рашид относился снисходительно, словно к сумасброду-родственнику, скорому как на веселье, так и на расправу. По средам, когда зачитывались списки приговоренных к различного рода наказаниям, Рашид слушал «Голос Шариата», по пятницам ходил на стадион «Гази», где покупал себе «пепси» и глазел на публичные казни и экзекуции. Вечером в постели он с непонятной радостью расписывал Лейле, как несчастных хлестали кнутом, как рубили руки и головы, как вешали. — Сегодня я видел, как один человек перерезал глотку убийце своего брата, — заливался Рашид, окутываясь клубами табачного дыма. — Дикость какая, — содрогалась Лейла. — Ты так думаешь? Это смотря с чем сравнивать. Советы убили миллион человек. Знаешь, сколько людей пало жертвой моджахедов за все эти годы в одном только Кабуле? Пятьдесят тысяч. [I]Пятьдесят тысяч. [/I]Что перед этим несколько отрубленных рук воров? Око за око, зуб за зуб. Так говорит Коран. И скажи-ка, если кто-нибудь убьет Азизу и этого человека поймают, неужели ты не воспользуешься случаем и не отомстишь? Лейла посмотрела на него с отвращением. — Это я просто для примера, — ничуть не смутился Рашид. — Ты такой же, как они. — А интересный у нее цвет глаз, у Азизы-то. А? У тебя глаза не такие. И у меня тоже. Рашид поскреб бедро жены своим корявым ногтем. — Я вот что тебе скажу. Если мне придет охота — может, и не придет, но как знать, как знать? — я легко смогу вышвырнуть Азизу вон. Как тебе это понравится? А то отправлюсь к талибам и объявлю, что у меня имеются подозрения на твой счет. Этого будет достаточно. Как ты считаешь, кому они поверят? И что с тобой сделают? Лейла отодвинулась в сторону. — Хотя вряд ли я на это пойду. Не стоит, пожалуй. Но ты меня знаешь. — Ты достоин презрения, — сорвалось у Лейлы. — Как ты любишь швыряться словами! Терпеть не могу. Даже когда сопливой девчонкой носилась по улицам со своим калекой, все равно нос задирала. «Я такая умная, я столько книг прочла». И где он теперь, твой ум? Сильно тебе помог? Это я тебя спас от панели, а не твои книжки. И после этого я достоин презрения? А как ты думаешь, многие женщины в этом городе на все бы пошли, только бы заполучить такого мужа, как я? Да добрая половина. [I]Убили[/I] бы, если надо. Рашид перекатился на спину и выдохнул дым в потолок. — Тебе нравятся громкие слова? Вот тебе одно такое: перспектива. Я изо всех сил стараюсь, чтобы ты «не потеряла перспективу», как пишут в газетах. И он был совершенно прав. Вот что внушало Лейле наибольшее отвращение. До тошноты. Лейлу тошнило всю ночь. И наутро тоже. И несколько последующих дней подряд. Она даже привыкла. Холодный, пасмурный день. Лейла лежит в ванной на полу. Мариам дремлет вместе с Азизой у себя в комнате. В руках у Лейлы велосипедная спица. С помощью клещей она выкрутила ее из брошенного колеса, которое нашла в том тупичке, где они с Тариком когда-то целовались. Ноги у Лейлы расставлены, она тяжело дышит. Азизу она обожала с самой первой минуты, как только почувствовала в себе биение новой жизни, никакие сомнения ее не мучили. А сейчас мучают. Как ни чудовищно, Лейла боится, что не сможет заставить себя полюбить будущего ребенка. Ведь его отец Рашид, не Тарик. И вот в руках у нее спица. Но что-то ее останавливает, не дает совершить непоправимое. Минуты бегут. Нет. Она не смеет. Спица падает на пол. И дело тут не в том, что она боится истечь кровью или согрешить. Да, между ней и Рашидом идет война. Но оказывается, даже на войне не все средства хороши. Это моджахедам наплевать на невинные жертвы. А Лейла не может позволить, чтобы на нее пала кровь невинного. Ведь сколько ее уже пролито. 13 [B][I]Мариам Сентябрь 1997[/I][/B] — Больница больше не обслуживает женщин! — рявкнул охранник, холодно глядя с верхней ступеньки лестницы на толпу, собравшуюся перед госпиталем «Малалай». Толпа громко застонала. — Но ведь это женская клиника! — под одобрительные возгласы выкрикнула женщина за спиной у Мариам. Мариам пересадила Азизу с руки на руку и покрепче обхватила стонущую Лейлу. С другой стороны молодой жене подставлял свою шею Рашид. — Теперь уже нет! — прокричал талиб. — Моя жена вот-вот разрешится от бремени! — громко пожаловался плотный мужчина. — Брат, неужели ей прямо на улице рожать? В январе объявили (Мариам сама слышала), что у женщин и мужчин больницы теперь будут раздельные и что весь женский персонал из кабульских госпиталей уволят и соберут в одно место. Тогда никто особо не поверил, да и талибы вроде не слишком усердствовали в проведении нового постановления в жизнь. И вот вам пожалуйста. — А госпиталь «Али Абад»? — крикнул другой мужчина. Охранник покачал головой. — А «Вазир-Акбар-Хан»? — Только для мужчин. — И что же нам делать? — Ступайте в «Рабиа Балхи». Из толпы выскочила молодая женщина: — Я только что оттуда. Там ничего нет — ни чистой воды, ни кислорода, ни лекарств, ни света. — Вот туда и отправляйтесь, — отрезал охранник. Люди загомонили. Посыпались оскорбления. В воздухе просвистел камень. Талиб вскинул автомат и дал очередь в воздух. Его напарник взмахнул хлыстом. Толпа быстро рассеялась. В приемной «Рабиа Балхи», насквозь провонявшей потом, мочой, табаком и карболкой, было полно женщин в бурках и детей. Лопасти потолочного вентилятора не двигались. Духота стояла страшная. Мариам усадила стонущую Лейлу у облезлой стены. Лейла, обхватив живот обеими руками, раскачивалась взад-вперед. — Тебя осмотрят, Лейла-джо. Уж я добьюсь. — Живее, — поторопил Рашид. Перед окошком регистрации переругивалась и толкалась очередь, многие с детьми на руках. У двойных дверей в процедурную тоже теснился народ. Талиб-охранник никого не пускал. Мариам тараном врезалась в толпу, вовсю работая локтями. Ее пихали, пинали, обзывали и даже пытались схватить за лицо. Мариам отмахивалась, выворачивалась, напирала и неудержимо продвигалась вперед. «Вот на что приходится идти матерям, — думала Мариам, раздавая толчки направо-налево. — Какие уж тут приличия». Ей вспомнилась мать. Какая бы Нана ни была, она не избавилась от ребенка, приняла на себя позор, выносила и родила харами — и воспитала неблагодарную дочь. А та предпочла Джалиля. Дурочка была, не понимала, что такое мать. Внезапно перед Мариам выросла медсестра в грязно-серой бурке до пят. К ней обращалась молодая женщина, чья накидка была насквозь пропитана кровью. — У моей дочери воды давно отошли, а ребеночек все не появляется, — накинулась на медсестру Мариам. — [I]Я[/I] с ней говорю, — прорыдала окровавленная. — Дождись своей очереди. Вся толпа всколыхнулась, словно трава под ветром. — Моя дочь упала с дерева и сломала локоть, — надрывался кто-то у Мариам за спиной. — А у моей дочки кровавый понос, — подхватила другая женщина. — Температура у нее есть? — спросила медсестра. Мариам не сразу поняла, что обращаются к ней. — Нет. — Кровь идет? — Нет. — Где она? Мариам поверх голов указала на место, где сидела рядом с Рашидом Лейла. — Мы ею займемся, — пообещала медсестра. — Когда? — Не знаю. У нас всего двое врачей, и обе сейчас на операции. — У дочки боли, — настаивала Мариам. — У меня тоже! — завопила окровавленная. — Жди своей очереди! Мариам оттеснили в сторону. Перед ней теперь были только затылки и спины. — Погуляйте пока, — прокричала медсестра Мариам. — И ждите. Уже стемнело, когда медсестра позвала их. В родовой палате было восемь коек, между ними ни ширм, ни занавесей. Зато персонал укутан с головы до ног. Две женщины рожали. Лейлу уложили на кровать у самого окна, замазанного черной краской. Из стены торчала треснутая раковина, над ней свисали с веревки перемазанные кровью хирургические перчатки. Вода из крана не шла. Посреди комнаты большой алюминиевый стол, верхняя часть прикрыта одеялом, нижняя пуста. — Живых кладут наверх, — устало сказала Мариам женщина с соседней койки, заметив ее недоумевающий взгляд. Докторша — маленькая, похожая в своей темно-синей бурке на птичку без клюва — говорила резко и отрывисто: — Первый ребенок? — Второй, — сказала Мариам. Лейла вскрикнула, выгнулась дугой и вцепилась Мариам в руку. — Были сложности с первыми родами? — Нет. — Вы ее мать? — Да, — соврала Мариам. Докторша приподняла накидку, вытащила странный металлический инструмент в форме конуса и, откинув бурку Лейлы, прижала ей к животу. Сначала одним концом, послушала минуту, потом другим. — Сейчас я должна пощупать ребенка, хамшира. Она сдернула с веревки перчатку, надела, положила одну руку Лейле на живот, а другую глубоко засунула внутрь. Та всхлипнула. Закончив свое дело, докторша передала перчатку медсестре, которая сполоснула ее водой из чашки и опять повесила на веревку. — Вашей дочери необходимо сделать кесарево сечение. Знаете, что это такое? Мы разрежем ей утробу и извлечем ребенка. У него тазовое предлежание. — Не понимаю. — Ребенок не так лежит. Она не сможет родить его обычным путем. К тому же прошло слишком много времени. Ее надо немедленно в операционную. Лейла, сморщившись, закивала и уронила голову набок. — Только мне надо кое-что вам сказать. — Докторша как-то смущенно зашептала Мариам на ухо. — Что она говорит? — простонала Лейла. — С ребенком что-то не так? — Да как же она выдержит? — вырвалось у Мариам. Видимо, докторше послышались в ее голосе обвинительные интонации. — Думаете, я нарочно? Я просто в безвыходном положении. Из того, что мне нужно, они мне ничего не дают. У меня нет рентгена, нет отсосов, нет кислорода, нет даже простых антибиотиков. Когда благотворители готовы дать средства, талибы стараются, чтобы деньги пошли на что-то другое. Или все забирают себе. — Доктор-сагиб, может, я что могу для нее сделать? — спросила Мариам. — Да что происходит? — прорыдала Лейла. — Можете сами купить лекарство, только... — Пишите название, — потребовала Мариам. — И дайте бумажку мне. Судя по движению под буркой, докторша покачала головой. — У вас не будет на это времени. Во-первых, ни в одной из близлежащих аптек его все равно нет. Вам придется бегать по всему городу, и кто знает, отыщете ли вы его. Уже почти половина девятого, вас еще арестуют за нарушение комендантского часа. И вряд ли это лекарство окажется вам по карману, даже если вы его найдете. А операцию надо делать немедленно. — Скажите же наконец, в чем дело? — жалобно спросила Лейла, приподнимаясь на локтях. Докторша тяжко вздохнула и призналась Лейле, что в больнице нет никаких обезболивающих. — Но если мы еще промедлим, вы можете потерять ребенка. — Режьте. — Лейла откинулась назад и подогнула колени. — Вытащите его и дайте мне в руки. Лейла лежала на столе в старой операционной с обшарпанными стенами. Докторша тщательно мыла руки в тазу. Сестра протирала Лейле живот тампоном, смоченным желто-коричневой жидкостью. При каждом прикосновении Лейлу пробирала дрожь. Вторая сестра, слегка приоткрыв дверь, зачем-то выглядывала в коридор. Сейчас докторша была без бурки, и глазам Мариам предстали тяжелые веки, седая прядь, усталые складки у рта. — Они требуют, чтобы мы оперировали в накидках. — Докторша мотнула головой в сторону медсестры у двери: — Вот наш часовой. Увидит кого, даст знать, и я успею закутаться. Она говорила деловым, почти равнодушным тоном, и Мариам поняла: женщина перед ней давно уже перегорела и рада уже тому, что ее не выгнали с работы. Ибо у человека всегда есть что еще отнять. С каждой стороны стола вверх торчало по металлическому стержню. Сестра, которая мазала Лейле живот, прищепками прицепила к ним кусок ткани — занавесь между ней и хирургом. Мариам встала у Лейлы за головой и нагнулась пониже. Их щеки соприкоснулись. Слышно было, как стучат у Лейлы зубы. Мариам взяла подругу за руку. За занавесью двигались тени докторши и сестры, одна слева, другая справа. Рот у Лейлы стал похож на щель, зубы сжались, на губах показались пузырьки слюны, дыхание участилось. — Мужайся, сестренка, — сказала докторша и склонилась над Лейлой. Глаза у Лейлы широко распахнулись. Рот раскрылся. Жилы на шее напряглись. Лицо сделалось мокрое от пота. Пальцы сжались. Но закричала она не сразу, чем и восхитила Мариам. 14 [B][I]Лейла Осень [/I]1999[/B] Выкопать яму пришло в голову Мариам. — Вот здесь, — сказала она, зайдя за сарай. — В самый раз будет. Они попеременно долбили лопатой спекшуюся землю, выгребали сухие комки. На первый взгляд работы было не так уж много, ведь яма им требовалась небольшая и неглубокая. Только грунт был словно каменный. Уже второй год стояла опустошительная засуха. Снега зимой выпадало мало, а весенних дождей и вовсе не было. По всей стране крестьяне бросали свои участки, распродавали имущество, скитались от деревни к деревне в поисках воды, уходили в Пакистан, в Иран, оседали в Кабуле. Но мелкие колодцы и в столице все высохли, так низко опустились грунтовые воды. Лейла и Мариам часами стояли в очередях за водой. Река Кабул пересохла, русло ее обратилось в городскую помойку, полную всякой дряни. Мариам стукнуло сорок. В волосах у нее появилась седина, под глазами набрякли мешки, она лишилась двух передних зубов — один выпал сам, а второй выбил Рашид, когда Мариам случайно уронила Залмая. От постоянного пребывания во дворе на солнце кожа у нее загрубела и покрылась вечным загаром. Женщины передохнули, поглядели, как Залмай гоняется за Азизой, и опять принялись копать. Углубление стало заметнее. — Сойдет, — заключила Мариам. Залмаю исполнилось два года. Он был пухленький, с густыми кудрявыми волосами, карими глазами и постоянным румянцем на щеках — совсем как у Рашида. Лоб у него тоже был как у отца — очень низкий. Оставаясь вдвоем с Лейлой, Залмай был очаровательный малыш, веселый и резвый. Он обожал, чтобы его носили на закорках, частенько играл в прятки с матерью и сестрой, когда уставал, охотно сидел у Лейлы на коленках и слушал, как она ему пела. Его любимой песней была «Мулла Мохаммад-джан» — заслышав ее, он сучил ножками, смеялся и подпевал, когда дело доходило до припева. [I]Поедем в Мазари-Шариф, мулла Мохаммад-джан,[/I] [I]В полях тюльпаны там цветут,[/I] [I]мой спутник дорогой.[/I] Лейла млела от его влажных поцелуев, умилялась ямочкам на локотках, розовым пяточкам, любила щекотать малыша, строила ему туннели из подушек и одеял, в которые он с восторгом залезал, радовалась, когда он засыпал у нее на руках, ухватив маму за ухо. Стоило Лейле вспомнить тот день, когда она лежала на полу в ванной, сжимая в руке велосипедную спицу, как у нее внутри все сжималось. Еще немного — и произошло бы непоправимое. И как только ей в голову взбрело! Сыночек был для нее истинным благословением. Все ее страхи оказались пустыми, она обожала Залмая. Так же как Азизу. А Залмай души не чаял в отце. Когда Рашид приходил домой, ребенка было не узнать — становился непослушным, дерзким, легко обижался, долго дулся, назло маме проказничал. Рашид разрешал ему все. «Смекалистый какой», — только и скажет, бывало, глядя, как дурно ведет себя сын. На глазах у отца Залмай безнаказанно совал в рот и выплевывал мраморные шарики, зажигал спички, жевал сигареты. Поначалу Залмай спал в одной постели с отцом и матерью. Потом Рашид купил ему кроватку с намалеванными на боках львами и леопардами, купил новые пеленки, погремушки, бутылочки (хотя и денег не хватало, и старые вещи Азизы были еще в полном порядке), купил игрушку на батарейках в виде цветка подсолнуха с сидящими на нем шмелями, которые жужжали и пищали под незатейливую мелодию. Подсолнух Рашид повесил над кроваткой. — По-моему, ты говорил, заказов мало, — недовольно проворчала Лейла. — Ничего, займу у друзей, — ответил Рашид. — Так ведь отдавать придется. — Все переменится к лучшему. После темной полосы всегда идет светлая. Смотри-ка, ему нравится. Последнее время Лейла не так уж часто видела сына. Рашид забирал его с собой в мастерскую, где мальчик сидел под столом и играл обрезками кожи и резины, пока отец тачал обувь. Если Залмай валил на пол стойку с туфлями, отец мягко выговаривал ему; если история повторялась, Рашид откладывал молоток, сажал сына на стол и долго увещевал. Его долготерпение было подобно глубокому, никогда не пересыхающему колодцу. По вечерам отец с сыном возвращались домой — Залмай у Рашида на плече, — пахнущие клеем и кожей, таинственно улыбаясь, словно весь день только и делали, что плели заговоры. Пока Мариам, Лейла и Азиза расставляли тарелки, Залмай сидел рядом с Рашидом, увлеченный игрой, понятной только им двоим. Они тыкали друг друга в грудь, хихикали, кидались хлебными крошками, шептались о чем-то. Если Лейла заговаривала с ними, на лице Рашида изображалось недовольство, словно им помешал незваный гость. Если она хотела взять сына на руки или — еще хуже — Залмай сам тянулся к ней, Рашид прямо наливался злобой. И Лейла отходила в сторону, неприятно задетая. Однажды вечером — Залмаю совсем недавно исполнилось два — Рашид принес домой телевизор и видеомагнитофон. День выдался жаркий, но к ночи посвежело. Стало даже зябко. Рашид уселся в гостиной и сказал, что купил все на черном рынке. — Опять взял деньги в долг? — спросила Лейла. — Это «Магнавокс». Вошла Азиза и кинулась к телевизору. — Осторожнее, Азиза-джо, — предупредила Мариам. — Пожалуйста, не трогай. Волосы у Азизы сделались почти такими же светлыми, как у Лейлы, на щеках были точно такие же ямочки. Спокойная, задумчивая, девочка казалась не по возрасту рассудительной, а по речи, манере говорить, интонации ей никак нельзя было дать ее шесть лет. Лейла с легким сердцем поручала ей будить по утрам Залмая, одевать мальчика, кормить, расчесывать ему волосы. Азиза баюкала брата, успокаивала, когда тот слишком уж расходился. Как покачает сердито головой — ну точно взрослая! Азиза нажала кнопку включения телевизора. Насупившийся Рашид схватил ее за руку и грубо отпихнул: — Это вещь Залмая. Азиза подошла к Мариам и забралась к ней на колени. Парочка была неразлучна. Мариам, с одобрения Лейлы, стала учить Азизу стихам из Корана. Азиза уже знала наизусть суру «Аль-Ихлас» [50] , суру «Аль-Фатиха» [51] и четыре [I]рюката[/I] из утренней молитвы. «Это все, что я могу ей дать, — сказала Мариам Лейле. — Я ведь ничего не знаю, кроме молитв. У меня больше ничего нет за душой». В комнату вкатился Залмай. Такими глазами, как Рашид на сына, зрители обычно смотрят на уличных фокусников. Залмай подергал телевизор за шнур, пощелкал кнопками, пошлепал ладошками по пустому экрану, так что на стекле остались мокрые следы. Когда следы высохли, Залмай опять повозил руками по кинескопу. Судя по всему, Рашид преисполнился гордости за сына. Талибы телевизоры запретили. Видеокассеты публично давили, ленты рвали и обматывали ими заборные столбы, спутниковыми антеннами украшали фонари. Но запретный плод сладок. — Завтра попробую раздобыть какие-нибудь мультики, — посулил Рашид. — На толкучке все есть. — Ты бы лучше нам новый колодец, что ли, купил, — кисло сказала Лейла. Ответом ей был презрительный взгляд. После ужина — пустой рис, и без чая (засуха!) — Рашид закурил и объявил Лейле свое решение. — Нет! — твердо сказала Лейла. — Я твоего мнения не спрашиваю. — А я — твоего. — Если бы ты знала все обстоятельства, по-другому бы заговорила. Оказалось, Рашид залез в долги, на оплату даже части которых доходов от его мастерской заведомо не хватит. — Я раньше не говорил, не хотел тебя расстраивать. И потом, ты будешь удивлена, сколько они зарабатывают за день. — Нет! — отрезала Лейла. Они были одни в гостиной. Мариам мыла в кухне посуду, дети находились вместе с ней. Слышался заливистый смех Залмая и ровный голос Азизы, которая что-то рассказывала Мариам. — Там полно детей и помладше ее. Теперь все кабульцы занялись этим. — Меня совершенно не интересует, что другие вытворяют со своими детьми. — Я глаз с нее не спущу. — В голосе Рашида уже звучало раздражение. — Да там мечеть через дорогу! — Я не позволю тебе сделать из моей дочери уличную попрошайку! Пощечина была хлесткой, звук разнесся по всему дому. Голова у Лейлы дернулась. Голоса в кухне смолкли, стало очень тихо. Потом из передней послышался топот, в комнату влетела Мариам с детьми. Вот тут-то Лейла и дала сдачи. Впервые в жизни ей довелось ударить человека. Детские потасовки, толчки и шлепки, которыми они обменивались с Тариком, не в счет. А сейчас она со всей силы въехала Рашиду кулаком в лицо. Он даже пошатнулся, сделал два шага назад. Послышался вздох. Кто-то взвизгнул. Кто-то закричал. Какое-то мгновение Лейла стояла в полном обалдении, не в силах понять, что совершила. А когда поняла, на губах у нее показалась улыбка. Точнее, [I]ухмылка[/I]. Рашид тихо вышел из комнаты. Лейле вдруг показалось, что вместе с ударом выплеснулись все тяготы их жизни — того, что выпало на долю ей, Азизе и Мариам, — и ради одного мгновения ликующего торжества, которое — конечно же! — положит конец всем мукам и унижениям, стоило пройти через страдания. Она и не заметила, как Рашид вернулся. Пока он не схватил ее за горло и не прижал к стене. Его багровое морщинистое лицо — какое огромное! — было совсем близко. Он так и не произнес ни звука. Да и к чему слова, если твой револьвер нацелен прямо в рот молодой жене? А яму они рыли из-за повальных налетов-обысков. Такие налеты проходили когда раз в месяц, когда раз в неделю, а последнее время чуть ли не ежедневно. Обычно талибы что-то конфисковывали да щедро раздавали пинки и подзатыльники. Но можно было нарваться и на публичную порку. — Осторожно, — прошептала Мариам, опускаясь на колени. Они прятали в яму завернутый в полиэтилен телевизор. — В самый раз будет. Они закидали яму землей и притоптали. — Теперь порядок. — Мариам вытерла руки о подол. Они условились, что, когда проверки прекратятся (через месяц-другой, а хоть бы и через полгода, не вечно же они продлятся, в конце концов), телевизор вернется в дом. Во сне Лейла видела, как они с Мариам опять роют яму за сараем. Только на этот раз они закапывали Азизу. Пленка, в которую девочка была завернута, вся запотела от ее дыхания, она сжимала и разжимала кулаки, за прозрачным пластиком белели обезумевшие глаза. Азиза беззвучно молила о пощаде. А Лейла говорила: [I]Это ненадолго, девочка моя. Совсем ненадолго. Вот закончатся проверки, и мама с Халой Мариам тебя выроют. Обещаю. Тогда и наиграемся. Во что только захочешь.[/I] Лейла скинула вниз полную лопату земли и проснулась. Но она четко слышала, как комья с шорохом ударились о пленку. И во рту у нее был неприятный привкус, словно она наелась земли. 15 [B][I]Мариам[/I][/B] В 2000 году засуха продолжилась. Это был страшный год. В Гильменде, Заболе, Кандагаре [52] целые деревни с овцами, козами и коровами снимались с обжитых мест и пускались на поиски воды и зеленых пастбищ. Когда люди не находили ничего и скотина издыхала, они подавались в Кабул. На склонах горы Карт-и-Ариана возникло целое поселение, по пятнадцать-двадцать человек в хижине. Гремел фильм «Титаник». Мариам и Азиза устраивали целые шутливые потасовки из-за него. Азиза хотела быть только Джеком. — Да тише ты, Азиза-джо! — Джек! Ну-ка, скажи, как меня зовут, Хала Мариам? Меня зовут Джек! — Отца разбудишь. Вот рассердится-то. — Все равно, я — Джек! А ты — Роза. Поверженная на обе лопатки Мариам соглашалась на Розу. — Только тебе, Джек, суждено умереть молодым, — пыхтела она. — А я доживу до глубокой старости. — Но я геройски погибну, — весело возражала Азиза, — а ты, Роза, всю свою долгую, жалкую жизнь будешь по мне тосковать. — И, встав с Мариам, объявляла: — А теперь поцелуемся! Мариам мотала головой из стороны в сторону, а Азиза, в восторге от собственного возмутительного поведения, чмокала ее в губы. На пороге комнаты появлялся Залмай: — А я кто буду? — А ты будешь айсберг! Весь Кабул млел от «Титаника». Пиратские копии фильма проносили через границу с Пакистаном, припрятав в самых укромных местах. Комендантский час — двери закрываются, свет вырубается, звук приглушен, — и люди садятся перед телевизором и проливают слезы над судьбой Джека и Розы, да и всех пассажиров обреченного судна. Если электричество не отключали, Мариам, Лейла и дети тоже не отрывали глаз от экрана. Уже раз двенадцать они извлекали телевизор из укрывища и ночью, при занавешенных окнах, водружали на стол. Пересохшее русло реки Кабул обратилось в базар. Очень скоро на толкучке стали продавать с тележек ковры «Титаник», скатерти «Титаник», появился дезодорант «Титаник», зубная паста «Титаник», [I]пакора[/I] [53] «Титаник» и даже бурки «Титаник». Какой-то особо смекалистый нищий назвал «Титаником» себя самого. Родился град Титаник. — [I]Это песня[/I], — говорили люди. — [I]Нет, это море. Это роскошь. Это корабль.[/I] — [I]Это с.екс[/I], — шептали люди. — [I]Это Лео[/I], — застенчиво говорила Азиза. — [I]Это все про Лео[/I]. — Всем нужен Джек, — сказала Лейла Мариам. — Джек придет и всех спасет. Только его уж не вернешь. Джек умер. Тем же летом торговец тканями задремал с непотушенной сигаретой. Он пережил пожар, но огонь уничтожил склад, лавку с поношенной одеждой, мебельный магазин и пекарню. Рашиду потом сказали, что если бы ветер дул с запада, а не с востока, его мастерская, может, и уцелела бы. Она ведь находилась в угловой части здания. Они продали все. Сперва ушли вещи Мариам, потом Лейлы. Продали детские вещи Азизы, ее немногочисленные игрушки, которые Рашид в свое время купил после долгих упрашиваний. Уплыли часы Рашида, его старый транзисторный приемник, его ботинки, галстуки и обручальное кольцо. В деньги были обращены диван, стол, ковер и стулья. Когда Рашид продал телевизор, Залмай устроил целый скандал. После пожара Рашид целыми днями торчал дома, награждал тумаками Мариам, шлепал Азизу, швырялся чем ни попадя, придирался к Лейле (и одевается-то она не так, и пахнет не так, и зубы у нее желтеют). — Да что с тобой сталось? Я женился на пери, а теперь передо мной какая-то карга. Ты стала совсем как Мариам. Он устроился было в кебабную у площади Хаджи Якуб, но с этой работы его скоро выгнали из-за скандала с посетителем. Клиент пожаловался, что ему грубо швырнули хлеб. Рашид вскипел и обозвал гостя «узбекской обезьяной». Клиент, недолго думая, выхватил револьвер. В руках у Рашида оказался шампур. Рашид потом уверял, что он, как полагается, принес к столу шампур с кебабами, больше ничего, но у Мариам на этот счет были большие сомнения. — Самое время опять залечь в постель, — съязвила Лейла. — Не зли его, — встрепенулась Мариам. — Предупреждаю тебя, женщина, — прорычал Рашид. — Или покурить. — Клянусь Господом... — Горбатого могила исправит. И тут он на нее набросился. Удар. Еще удар. В грудь, в голову, в живот. Лейла отлетела к стене. Азиза и Залмай с криком схватили Рашида за рубашку, стараясь оттащить от матери. Какое там. Он повалил Лейлу и принялся бить ногами. Мариам кинулась на землю, прямо ему под ноги. Тут крепко досталось и ей. Изо рта у Рашида текли слюни, глаза сверкали злобой, и он бил. Бил. Бил. Бил, пока не выдохся. — Клянусь, Лейла, ты меня доведешь, — прохрипел он, задыхаясь. — Однажды я тебя убью. Хлопнул калиткой и был таков. Когда все деньги вышли, явился голод. Мариам сама удивлялась, как скоро борьба с голодом стала основным содержанием их жизни. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Ответить
Главная
Форумы
РАЗДЕЛ ДОСУГА С БАНЕЙ
Библиотека
Холед "Тысяча сияющих солнц"